Глава 6
Гида взглянула в окно и пренебрежительно поджала губы. Ее красивое, точеное лицо исказила гримаса брезгливости. Передернув плечами, она одернула юбку, разгладив складки на длинном подоле, и решительно отправилась на кухню.
Минуя еще одно окно, через которое была видна тренировка, устроенная ее мужем и его гостями на внутреннем дворе, Гида неосознанно коснулась массивного кулона, висящего на тонкой шее. Это украшение она получила в дар от брата на свое тринадцатилетие, когда пошли первые слухи о сватовстве за нее. Вспомнив брата, Гида тепло улыбнулась. Вот уж кого она действительно любила. Точнее, брат любил ее до умопомешательства. И Гида принимала его заботу. Хотя, возможно, та юная девочка действительно умела любить. В ее душе был свет, а на руках еще не появились пятна крови.
Некоторое время Олафу[1] удавалось сохранять свободу сестры. Он прятал ее от женихов, пускал противоречивые слухи и даже отпугивал самых навязчивых ухажеров. А потом все рухнуло. В 980 году от Рождества Христова армия брата потерпела поражение в битве при Таре, а сам Олаф погиб. Править стал его сын, племянник Гиды Глуниарайн[2], питающий к молодой тетушке чувства отнюдь не столь теплые, как отец. И он не побрезговал использовать красоту Гиды в своих целях. Бороться с влиянием ирландцев на тот момент у Дублинских викингов сил не было. И Глуниарайн даже не стал пытаться. В знак доброй воли он отдал Гиду за одного из приближенных короля Ирландии.
Первый брак Гиды не был ни долгим, ни счастливым. Мужа она люто ненавидела. И даже спустя десяток лет не могла вспоминать об их супружеском ложе без содрогания. Ничто не могло превзойти тот ужас, что испытала Гида, почувствовав дитя в своем чреве. Не задумываясь ни на минуту, она, сняв дорогие одежды, отправилась к деревенской знахарке за родильным корнем. И не дрогнула ее рука, подносящая к губам чащу, наполненную отваром, что отравил нерожденное дитя. Даже корчась на полу в жутких спазмах, кусая губы, чтобы не привлечь криками ничьего внимания, собственноручно стирая с пола кровь с темными склизкими сгустками и украдкой проскальзывая к реке, чтобы смыть следы греха с ног и бедер, она не испытывала раскаянья.
Гораздо страшнее для Гиды было подсыпать щепоть белого порошка, того самого, что таился в даре брата, в стакан мужа. Она боялась, что кто-нибудь из нерадивых слуг что-то напутает, и отравленный напиток достанется не тому, кому предназначался. Боялась, что кто-нибудь видел, как она подсыпала яд. Но все прошло гладко, и Гида благополучно овдовела.
Потом были несколько лет спокойной, счастливой жизни. Ничто не сдерживало молодую вдову. У нее оставалось положение, дарованное происхождением, деньги, оставшиеся от мужа, и появилась свобода. Небольшое поместье в окружностях Дублина наполнилось сладким порочным весельем. Гида ничего не делала напоказ, но и таиться считала излишним. Во многом своим тогдашним счастьем Гида была обязана тому, что родственников у ее почившего мужа не было, а племяннику было не до нее.
Однако настал момент, когда Глуниарайн вспомнил о Гиде и решил подыскать ей нового мужа, с не меньшей выгодой для себя, разумеется. Только вот Гиде это совершенно не понравилось. И тут ей под руку подвернулся Олаф. Поразмыслив, она решила, что убитый горем после потери любимой жены викинг вполне сгодится на роль ее супруга. Причин на то было несколько: во-первых, Олаф был христианином; во-вторых, потомком короля Норвегии; и, в-третьих, Гиде казалось, что она сможет вертеть им, как захочет. Все это давало надежду на продолжение разгульной жизни. В то же время, замужем за ирландцем Гида привыкла к, как ей казалось, цивилизации, и она надеялась, что выросший в лоне церкви Олаф не окажется варваром.
Но то, что не только Гида собиралась использовать Олафа, но и он ее, стало понятно слишком поздно. Женщина видела, что у супруга в голове множество планов, посвящать в которые он не собирается.
Оправившись от горя, Олаф стал устраивать различные компании, собирая крепкую группу, словно готовя опору для последующих действий. И вот он устроил крупномасштабный поход в Англию. А вернулся с двумя мальчишками. Варварами! Гиде просто злости на них не хватало. Раньше все свои дела муж оставлял за пределами поместья. А этих привел в дом. Они стали постоянно устраивать какие-то бешеные игрища, шутливые бои. Потом к ним стали присоединяться и члены старой команды Олафа. В доме начались грандиозные пиры-попойки. Невыносимо!
Но даже это Гида еще могла стерпеть. Но вот взгляды, бросаемые мужем, ее мужем, на этого паренька с собачьей кличкой вместо имени, простить она была не в состоянии.
* * *
— Я ж говорил, что ты все на лету хватаешь! — довольно проговорил Торвальд, наблюдая как клинок Олафа, описав в воздухе дугу, приземлился за спиной Норда.
— Он поддавался! — отбросив меч, Норд повалился на мягкую весеннюю траву.
— Не так чтобы очень, — покачал головой Олаф, — Торвальд прав: ты действительно быстро учишься.
— Быстро, — проворчал Норд, — уж скоро год как.
— Ты хочешь слишком многого. Не забывай, нам оружие в руки давали с раннего детства. Так что неполный год — это действительно быстро.
Норд пожал плечами и, сорвав молодой сочный стебель, сунул его в рот.
— Так, пожалуй, пора идти обедать, пока Норд не превратился в лошадь.
Торвальд расхохотался, а Норд выплюнул травину и обиженно засопел.
— Мы вас уже заждались, — Гида стояла у накрытого обеденного стола, напряженно скрестив руки на груди. Встретившись с ней глазами, Норд поежился. Выросший среди рабов, он попросту не знал, как правильно держать себя в знатном обществе, а Гида была словно идеалом воспитания и утонченности. Впрочем, переживал по этому поводу Норд недолго. Ровно до того момента, пока не увидел, как хорошенькое личико кривится в пренебрежении. Наверное, в этот момент в нем взыграла кровь высокородной матери. А может, наоборот, вольного отца. Только больше Норд пред Гидой не краснел и не бледнел. А выпрямлял спину и гордо поднимал голову. Потому что она — просто зазнавшаяся баба с ледяным взглядом. Но баба опасная. Норд чувствовал: выпади шанс — Гида убьет его.
— Кухарка сегодня расстаралась, — Олаф опустился на крепкий резной стул и протянул руку к чаше с вином. Норд и Торвальд последовали его примеру.
— Олаф! Олаф! — в трапезную влетел раскрасневшийся от бега Ульв, помощник и друг Олафа, — Пришли корабли датчан. Ярл Торкель зовет тебя. Говорит, что хочет предложить участвовать в славном деле.
Олаф кивнул и, махнув рукой Норду и Торвальду, встал из-за стола.
Норд быстро закинул в рот пару кусков сыра и, глотнув вина, кинулся следом.
* * *
— Друг мой Олаф, — довольно улыбаясь, Торкель заключил Олафа в свои медвежьи объятья, — пропал, совсем пропал ты в этой ирландской глуши.
— Да полно, давно. Еще и года не минуло, как Англия дрожала при виде моей армии.
— Да уж, слухи знатные ходили, — рассмеялся Торкель, — и подобной заварушки нам сейчас, конечно, так запросто не устроить, но потрепать англичан и добыть золотишка-то мы можем.
Олаф нахмурился и скрестил руки на груди:
— Мы лишь недавно вернулись.
— Неужто жена таки привязала тебя к своей юбке? — это почти оскорбление Торкель проговорил, смеясь и хитро щуря глаза.
— Нет такой бабы, что сумеет привязать меня.
— Неужто? А вот за Гейре[3] ты, по-моему, чуть в Хель не ринулся, — Олаф сжал кулаки. На его висках надулись вены, а щеки пошли красными пятнами, — Да не это главное, — как ни в чем не бывало, продолжил Торкель, — мы хотим потрепать Честер. По Мерсии заплыть поглубже и напасть. Вот, шли мимо, решили в гости заскочить, тебя позвать.
Сначала обозленный словами Торкеля Олаф хотел отказаться. А потом он прикрыл глаза и вспомнил взгляд Гиды, обращенный на него, когда он покидал стол, и гнев на друга обернулся злостью на жену.
— Мы с вами. Сколько у тебя кораблей.
— Три.
— Тогда мне не имеет смысла собирать многих. Завтра к обеду будем готовы. А сейчас, не желаешь ли пройти в мой дом?
— О, нет. Боюсь, твоя благоверная не будет рада такому гостю как я.
* * *
— Снова в путь? — весело спросил Торвальд, бросая в холщевый мешок пару чистых рубах, — Как, уже привык к походной жизни?
Лежащий на кровати Норд только вяло пожал плечами. Несмотря на теплую погоду, ему было зябко. И не в какой набег не хотелось. Наоборот, тело одолевало желание поплотнее укутаться в одеяло и проспать двое суток подряд.
— Норд, ты чего такой вялый?
— Не знаю. Просто спать хочу.
Торвальд отложил мешок и сел рядом с другом. Отвел волосы с его лица и приложил ладонь ко лбу.
— Не горячий, но бледный ты что-то. Не заболел?
— Вот еще глупости! — Норд решительно оттолкнул руку Торвальда и поднялся, тряхнув головой, чтоб согнать сонливость.
— Может, не поплывем? — на всякий случай спросил Торвальд.
— Я же сказал: все в порядке.
Норд и так чувствовал себя неловким и слабым рядом с викингами, хотя год тренировок и сильно уменьшил разрыв в силах. Но еще и болеть, он себе позволить не мог. Да и к тому же, что он, девица, что ли, чтоб от каждого чиха зарываться в одеяла и начинать пить глупые настойки? Норд — мужчина, воин. И держать себя должен соответственно.
— В порядке, так в порядке, — Торвальд вернулся к сбору вещей. — Скажи-ка, что думаешь о Торкеле?
— Хитрый, пронырливый. Любит с людьми играть.
— Считаешь, ему что от Олафа надо?
Норд покачал головой:
— Нет. Он хоть Трюггвасона и задирал, только планы у них, по-моему, общие.
— Общие? — Торвальд поднял на Норда полный удивления взгляд.
— Угу. Торкель вроде и злил Олафа, но и его же слова толкали Трюггвасона к действиям. И еще вопрос, кто из них от сотрудничества большую пользу извлекает. Вот помяни мое слово, скоро что-то начнется. Этот поход — так, не то маскировка, не то развлечение.
— Начнется? Хм… не знаю.
— И, знаешь, что я думаю? Вот для этого самого Олаф нас к себе и взял.
— Тор всемогущий! Ты вообще о чем?
— Я же говорил, — спокойно продолжил Норд, — Олаф просто так ничего не делает. Заметь, он меня не только мечом махать учил.
Торвальд нахмурился.
— Может, ну его. Уйдем?
— Снова в болота потянуло? На вонючую утятину и к гадам кусачим? Нет уж. Поглядим сперва. Может, еще и сами что выгадаем.
* * *
Норд сидел в своем излюбленном месте на носу драккара. Если в бою он уже успел стать частью отряда, воином наравне со всеми, то к веслам его по-прежнему не пускали. А он не сильно и расстраивался. Ему хватало и тех мозолей, что появлялись на ладонях от рукояти меча. Но наблюдать за гребцами ему нравилось. Слаженная работа десятков сильных мужчин, двигающихся как единое могучее существо, восхищала его. Но сегодня размеренные шлепки весел о воду нагоняли сон, а легкая качка заставляла бунтовать желудок. Норд бессильно провел ладонью по лбу и потянулся к фляге с водой.
— Держи, — на плечи Норда упало тонкое шерстяное одеяло. — Я заметил, ты вечно мерзнешь.
— Спасибо, — Норд улыбнулся Олафу и сделал глоток.
— Чего не веселый такой? — Норд пожал плечами. — Ну, ничего. Завтра развлечешься. И золота, и девок добудем. Ты ж небось к англичанкам привычен, а наши женщины не в радость тебе?
Краска залила лицо и шею Норда. Вопрос Трюггвасона смущал и гневил. К убийствам Норд относился спокойно. Когда-то ему казалось, что отнять жизнь — это страшно. Но когда его клинок впервые проткнул грудь врага, и теплая вязкая кровь потекла по его руке, он не испытал ничего. Не было ни страха, ни отвращения, ни ликования. Простое действие. Как свернуть шею попавшей в силки утке.
Но насилие все так же вселяло в Норда ужас. Глядя на испуганных женщин в разграбляемых поселениях, Норд видел искаженное мукой лицо девушки из Ипсуича. Останавливать викингов, решивших порезвиться, было бессмысленно, и Норд старался просто спрятаться от боли, накрывавшей деревни и городки, рядом с Торвальдом. Норд уже убедился, что друг может разгонять холод не только телесный. Порой Норду казалось, что Торвальд может укрыть от любой беды, защитить от чего угодно. Он, конечно, осознавал, что это лишь глупый морок, иллюзия. Но, наверное, каждому человеку нужен кто-то, в чьи силы веришь бесконечно, вопреки законам мироздания.
— Бледный ты что-то, — присмотревшись, удивился Олаф. — Укачало? Так до Норвегии ж доплыл, и ничего. И обратно. Да и вообще, столько плавали.
— Нет, не укачало, — Норд снова приложился к фляге, — просто не выспался.
Олаф недоверчиво поджал губы.
— Тогда подремли, покуда время есть.
Норд рассеянно кивнул и приложил ко лбу прохладную флягу. Прикрыв глаза, он прислонился к дереву палубы и действительно провалился в сон:
Серую вязкую дымку тумана наполняли тихие шорохи и скрипы. Собственные шаги казались Норду непомерно громкими среди этого темного моря. Подняв руку, он попытался рассмотреть пальцы, но пелена скрывала от Норда даже собственное тело.
Норд хотел было вскрикнуть, но испугался. Он опасался привлечь к себе излишнее внимание или, напротив, вовсе не услышать своего голоса. Шевелиться было тоже страшно, но оставаться неподвижным казалось еще опаснее.
Норд медленно, крадучись, двинулся сквозь туман. Постепенно шорохи стали громче, и к ним прибавились плач и стенания. Источник звука неумолимо тянул к себе. Норд пытался остановить непослушные ноги, но они упорно вели вперед.
Вдруг туман рассеялся, и Норд оказался стоящим на краю скалистого обрыва, возвышающегося над обширной серой долиной.
— Норд. Норд! — резкое, словно первый глоток воздуха после длительного погружения, пробуждение оставило непонятный кошмар в мире грез. — Проснулся?
Оглядевшись, Норд понял, что драккары уже идут по руслу реки, значит они почти на месте.
— Я долго спал?
— Спал? — с сомнением протянул Торвальд. — Скорее, метался в горячке. Ты бледный. И пот на лбу, — Норд удивленно провел тыльной стороной ладони по лицу, а взглянув на нее, увидел влагу.
— Долго еще плыть?
— Нет. Уже скоро.
— Хорошо, — Норд устало сдавил виски, пошарил подле себя и рассеянно спросил: — Где мой меч?
— Я прибрал. На корабле останешься.
— Отдай.
— Норд, да на тебя смотреть страшно!
— Не смотри. Только оружие отдай.
— Норд, это же глупо…
— Да. Глупо прятать мои вещи. Торвальд… — Норд чувствовал, как в груди начинает подниматься ярость.
— Я же о тебе, дурень, забочусь.
— Я тебе кто, заботится обо мне? Верни.
— Норд!
— Отдай же!
Торвальд бросил на Норда обиженно-сердитый взгляд и, выудив откуда-то из-под валяющихся на палубе тряпок меч, швырнул его Норду, после чего, развернувшись, пошел на корму.
Норд поднял клинок, сжал пальцы на его рукояти и тяжело вздохнул. В его голове мелькнула глупая мысль, что сегодня он впервые пойдет в бой с удовольствием — негодование, бурлящее внутри, нуждалось в выходе.
* * *
Жители крохотного городка Манчестер считали свое положение довольно безопасным. Им казалось, что раз викингам проще добраться до прибрежных поселений, то и грабить они будут их. Поэтому весть о приближающемся отряде воителей святой церкви во главе с архимандритом Этельгаром вызвала у населения Манчестера недоумение и даже возмущение. Ведь воинам придется дать постой и обед, а для города это непозволительная роскошь.
Впрочем, недовольство быстро сменилось радостью, когда рыбаки, ходившие вниз по Мерсии, сообщили о приближении пяти драккаров. Заперев городские ворота и попрятав все ценности, горожане начали молиться об удачной и легкой дороге для церковников. То, что долго натиск викингов ворота сдерживать не смогут, было совершенно очевидно, так что судьба Манчестера зависела только от скорости передвижения отряда и кораблей северян. От результата этой гонки, чьи участники сами не ведали о ее существовании, зависили жизни и благополучие сотен людей.
Надежда не оставляла город до последнего. Вплоть до того момента, пока не раздались тяжелые удары тарана по хлипким, пока еще не слаженным как положено, воротам.
Англичане схватились за луки, но деревянные щиты викингов служили надежной защитой от легких охотничьих стрел. Ворота затрещали, заскрипели, застонали. И люди вместе с ними. Сначала полетели тонкие мелкие щепки. А потом ворота не выдержали, и Манчестер оказался беспомощен и беззащитен пред лицом северных варваров.
* * *
Торвальд впервые оставил Норда в битве без пригляду, и это заставляло его нервничать. С одной стороны, Торвальд понимал, что Норд может постоять за себя, тем более что стараниями Торвальда он вполне овладел мечом. Но с другой, как Торвальд уже не раз убедился, Норд умел попадать в самые неожиданные и порой неприятные ситуации. Однако на корабле Норд весьма ярко выразил свое недовольство опекой, что, в совокупности с обидой, и заставило Торвальда не следовать за другом.
Только вот болезненно-бледное, словно заострившееся лицо, то и дело встававшее перед глазами, не давало получать удовольствие от битвы. Торвальд уже хотел плюнуть на гордость и пойти искать Норда, как над полем битвы раздался звук сигнального рога. Торвальда как молния ударила: что такого могло произойти, что трубят об опасности? Он кинулся на звук.
— В чем дело?
— Церковники.
— Что? От… откуда?
— Не знаю, какая сила занесла их сюда, но они отрезали нам путь к кораблям.
1 Олаф (Анлав) III Кваран — правитель Дублина 945—947 и 952—980. Не то брат, не то отец Гиды.
2 Глуниарайн (Йаркне) — правитель Дублина 980—989.
3 Гейре — первая жена Олафа Трюггвасона, с которой он прожил всего 3 года, после чего она заболела и умерла. Не находя себе места от горя, Олаф ушел скитаться.
Глава 7
Норд стоял в облаке серого густого тумана, и какой-то тощий, весь словно пропыленный, молодой мужчина в рясе потрясал перед его лицом мечом и гневно кричал что-то. Что именно — Норд разобрать не мог. В его голове стоял равномерный, сводящий с ума своей монотонностью гул.
Мужчина корчил страшные гримасы, брызгал слюной и подпрыгивал, не в силах сдержать негодование. Норда это зрелище не столь пугало, сколь забавляло. Меч в тонких сухих пальцах не выглядел опасным, скорее комичным. В руках худого церковника он был лишним. И вообще весь мужичок был каким-то несуразным.
Очередной неуклюжий взмах меча Норд легко отбил рукой, и незадачливый воин бросил на него колючий, полный ненависти взгляд. Глаза показались Норду знакомыми. Только он никак не мог вспомнить, где мог встретить этого церковника.
Еще выпад, удар, прыжок. Норд легко, балуясь, уклоняется. Неожиданно сквозь гул слышится лязг оружия и топот множества ног. Мужчина оскаливается в улыбке. В его взгляде появляется безумный, холодный огонь, и он начинает смеяться. Туман рассевается, и Норд понимает, что почти окружен толпой англичан. И не крестьян с вилами, а настоящих воинов.
Норд чувствует себя загнанным в ловушку зверем. Он не видит пути к спасению, выхода нет. Церковник больше не машет мечом. Он выставляет клинок перед собой и идет на Норда. Его сумасшедший взгляд пугает едва не больше воинов вокруг.
Внезапно в Норде вспыхивает узнавание. Он действительно видел этого церковника. Еще давно. В Малдоне. На переговорах он стоял рядом с говорившим от англичан. Мерзкая трясущаяся тварюшка. Герой, способный грести горящие угли лишь чужими руками. Или, как сейчас, сражаться самому, зная, что толпа его приспешников рядом.
Норд усмехнулся и перехватил клинок англичанина, сжав лезвие рукой. Из порезов на ладони брызнула кровь. Ярко-алые капли в сером призрачном мире. Норд резко толкнул меч в сторону, и церковник не удержал равновесие. Не выпуская лезвия клинка, Норд тянет мужчину на себя, и через несколько тягучих мгновений горло церковника оказывается пережато рукой Норда.
Английские воины в замешательстве. Они не знают, что делать. Норд сдавливает тонкую шею с выпирающим острым кадыком сильнее, и мужчина сдавленно хрипит. Англичане расступаются…
— Да очнись же! — Норд распахнул глаза и увидел Ульва. Викинг тряс его за плечо, словно хотел разбудить.
— Я… что случилось?
— Шел бы ты куда назад! Тебя же только что чуть тупой англичанин не прикончил. Думать надо, что делаешь! Стал посреди поля боя и замер. А мне потом за тебя от Олафа…
Но Норд уже не слушал.
— Где?
— Что «где»? — тряхнул головой Ульв.
— Где Олаф?
Ульв неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. Норд кинулся в указанном направлении, но викинг перехватил его.
— Тебе туда не надо. Иди назад.
— Пусти!
Ульв тяжело вздохнул и, лениво взмахнув топором, не отпуская, потащил Норда искать Олафа.
* * *
— Какие англичане? Какое войско? Откуда?
— Я… — Норд замялся, не зная, что сказать. Причины, заставившей его поверить в реальность приснившегося, он и сам не понимал. — Олаф! Они придут.
— Норд, да что с тобой?
— Мне вот тоже интересно, что с ним, — подал голос Ульв. — Сначала уснул прямо в бою. Потом тебя искать кинулся.
Трюггвасон окинул Норда тяжелым взглядом и вздохнул.
— Бледный ты какой-то. И под глазами, вона какие тени. Норд, ты мне здоровым нужен. Ульв, уведи-ка его…
Викинг схватил было Норда, но тот дернулся с несвойственной ему силой и, став прямо перед Олафом, почти прокричал тому в лицо:
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Нет? Конечно, ты ж великий ярл! Зачем тебе слушать безродного? Выкидыша английской шлюхи, так вы таких, как я, называете? Только так ты людей сгубишь! Хочешь и сам тут лечь? Англичане в кольцо возьмут — отрежут от кораблей. Что делать станешь?
— А ты что, хочешь, чтоб я просто так тревогу объявил? Бежал? Беспричинно бежал? Честь потерял?
— Честь? Есть в глупости честь?
— Лучше умереть с оружием в руках!
— Неужто не покинули тебя мечты о Вальхалле[1], когда крещение принимал?
Трюггвасон напрягся.
— Вальхалла, не Вальхалла, а бежать… последнее дело. Честь воина меня не покинула. И не по…
Закончить Олафу не дал звук рога, трубящего тревогу. Предводитель викингов дернулся.
— Поздно, — произнес Норд ледяным голосом, — они уже здесь.
Трюггвасон неверяще огляделся и кинулся на сигнал. Не успел он сделать и дюжины шагов, как первому рогу вторил другой, затем третий.
— Мы окружены. Поздно бегать.
— Будем прорываться к кораблям.
— Нет, — спокойно отозвался Норд.
— Что?
— Не будем. Не прорвемся.
— Да? И что же ты предлагаешь? Ждать, пока они нас перебьют? — зло спросил Олаф.
— Иногда, — Норд задумчиво взглянул на ладонь, — чтобы выиграть поединок, надо самому подставиться. Подпустить противника близко-близко… И ударить. Мы не будем прорываться. Мы заставим их себя пропустить.
* * *
Норд прикрыл глаза и мотнул головой, стараясь согнать сонливость и слабость. Он мог сколько угодно злиться и огрызаться, когда кто-нибудь говорил, что он плохо выглядит, но лучше от этого ему не становилось. Напротив, казалось, с каждым ударом сердца было только хуже. Вернулась дурнота, так удивившая Норда на корабле, все тело покрылось липкой испариной, мир перед глазами то и дело двоился и расплывался. Норда бросало то в холод, то в жар. Прилив сил, возникший при разговоре с Олафом, сошел на нет. Ужасно хотелось спать, но Норд не мог себе позволить провалиться в небытие.
Пробираясь через густые заросли, Норд все время запинался и тихо бормотал себе под нос проклятия. Очередной корень — и Норд летит вперед.
— Тише ты, — сильная рука легко подхватывает и привычно не дает упасть.
— Торвальд? — Норд смотрит на друга мутными глазами.
— Ты, если хочешь незаметно пройти, лучше на дорогу выйди — меньше шума создавать будешь, — Торвальд улыбался, но за шутливым тоном крылась тревога.
— Так плохо? — грустно отозвался Норд.
— Угу.
— Ты зачем тут?
— Олаф велел присмотреть за тобой, — Норд коротко кивнул и двинулся дальше. — Он сказал, тебе может понадобиться помощь.
— Да, наверно, — Норд тяжело вздохнул, — если у нас все получится… надеюсь у нас будет причина возблагодарить богов.
— План так безрассуден?
— Весьма.
— И в чем он заключается? А то я спешил тебя догнать, как-то толком выяснить не успел.
— Олаф идет сдаваться в плен.
— Что? — удивление, неверие, желание услышать опровержение — все это было в коротком вопросе.
— А мы — поджигать Манчестер.
* * *
Стоя рядом с тощим церковником, Трюггвасон с нетерпением смотрел на город. Он нервно дергал ногой и хмурился. Под презрительно-сумасшедшим взглядом англичан Олаф уже не раз пожалел о своем согласии с планом Норда. Рисковать своей жизнью в бою, с мечом в руках — это одно. А быть прирезанным подобно свинье — другое. Это низко, унизительно, мерзко. Сама сдача в плен уже отвратительна. Трюггвасон безрадостно вздохнул и бросил на Манчестер еще один тоскливый взгляд. Если Норд просчитался и англичане поведут себя не так, как он обещал… Что ж. Об Олафе сложат песнь, как о самом трусливом ярле.
Церковник что-то довольно проговорил, глядя на Трюггвасона маленькими глазками-угольками. Олаф так и не выучил английский, поэтому ничего не понял и лишь презрительно фыркнул в ответ. Англичанина такая реакция разозлила. Видимо, в его представлении, Олаф должен был пасть ниц, дабы просить о прощении грехов и вымолить легкую смерть. Англичанин оскалил желтые зубы в гримасе, совсем не приличествующей служителю святой церкви, и, занеся руку со скривленными пальцами, двинулся к Трюггвасону. Олаф напрягся. По наказу Норда он не должен до поры до времени вести себя спокойно, но позволить этому ничтожеству ударить себя, Олаф не мог.
К счастью, выдержке викинга не пришлось подвергаться испытанию: над Манчестером взвилась струйка дыма. Не обращая ни малейшего внимания на направленные на него копья, Олаф перехватил запястье церковника, резко дернул крошечного мужичка на себя и пережал его горло.
По рядам англичан прокатился ропот. Освобождение Манчестера от язычников началось весьма славно — предводитель северян, небезызвестный Олаф Воронья Кость[2], сам, добровольно вышел им навстречу всего с дюжиной сопровождающих. Их архимандрит Этельгар тут же приказал связать, а вот Олафа велел взять в тесное кольцо. Это никого не удивило. Весь отряд уже знал, что пред тем, как придать врага Англии и церкви смерти, Этельгар любил поговорить о грехах неверного и о мучениях, ожидающих того в аду. Только с этим викингом просчитался. Многие из поверженных англичанами рычали как дикие звери и бездумно метались, в результате чего зачастую сами налетали на копья. С таким холодным расчетом не действовал еще никто. Сохранять спокойствие до последнего момента и нанести единственный точный удар — не многие на такое способны.
Архимандрит сдавленно захрипел. Кто-то, наконец, додумался, что в руках викинга один только Этельгар, а у них есть с десяток его людей. Но на угрозу убить их Олаф не отреагировал. Он лишь настороженно оглядывался, словно демонстрируя: даже если ударите, придушить вашего церковника я успею.
На расправу над своими товарищами Трюггвасон тоже смотрел с равнодушным лицом. Он помнил о необходимости платить за любые блага. В данном случае за спасение.
Ослабив на пару мгновений хватку, Олаф дал церковнику сделать глоток воздуха, чтоб не помер раньше времени, и снова взглянул на Манчестер. Теперь над городом уже не плыла одинокая струйка дыма. Манчестер начал тонуть в густом темном дыму. Легкого жеста и насмешливой улыбки было достаточно, чтобы англичане поняли: викинги их обхитрили. Олаф — приманка, отсрочка. Теперь перед английским отрядом стоит выбор: викинги или город.
* * *
— Мы это сделали, — слабо выдохнул Норд, наблюдая за занимающимся пожаром, привалившись к стене хлипкого домика. Огонь и дым. Красные всполохи в сером тумане.
— Еще нет. Надо уходить, — Торвальд с беспокойством смотрел на растекающееся пламя.
Норд слабо покачал головой. Он не понимал, как вообще еще держится на ногах. Порой он уже не отличал дым от липкой дымки в голове.
— Беги.
— Что? — в первый момент Торвальд попросту растерялся. Потом накатила злость. И лишь за ней понимание. — Совсем плохо?
У Норда далее сил огрызаться не было:
— Угу.
— Пошли.
Теплая рука крепко ухватила Норда за запястье и потянула. Куда друг его ведет, Норд не понимал. Остатки сил уходили на присмотр за непослушными ногами. То расплывающиеся, то резко приближающиеся, а порой и вовсе пропадающие среди мельтешащих перед глазами пятнами ботинки были единственным, что видел Норд. Левая нога, правая нога, левая нога… Шаг, шаг, шаг… Споткнулся… Рука? Да, чья-то рука удержала. Снова шаги. Куда? Зачем? Упорно бьется мысль, что так надо. Надо идти. Только уже нет сил. Так хочется спать. Норд вот только приляжет и сразу встанет. Только дайте лечь! Но нет. Все та же рука не дает остановиться. Шаг, шаг, шаг. Левая, правая, правая… Или все-таки левая? Норду кажется, что он идет уже вечность. Что он прогневил богов и теперь проклят вечно двигаться. Без отдыха и сна. Ну, позвольте, позвольте же остановиться!
И наконец тихий шепот. Хотя, возможно, это был и крик, просто Норд все слышит как чрез толщу воды:
— Можно.
И Норд засыпает. Гостеприимный серый туман принимает его в свои объятья…
1 Вальхалла — «чертог убитых» — мужей, что героически погибли на поле брани. Доступ в Вальхаллу преграждают ревущая река Тунд и запертые ворота Вальгринд. Сам чертог огромен: в нем 540 дверей, в каждую из которых плечом к плечу могут пройти 800 героев. Убитые воины без труда узнают эти палаты, ибо стропила их — копья, крыша — из шлемов и щитов, а скамьи покрыты кольчугами.
2 Прозвище было дано Олафу за умение гадать по птицам.
Глава 8
Из тумана выскочил маленький белокурый мальчик. Его хорошенькое личико раскраснелось от бега, сбитое дыхание часто вздымало грудь, а в голубых глазах горело торжество.
Норд подумал, что этот ребенок был бы похож на толстенького розового херувимчика с храмовой фрески, не будь он весь перемазан в грязи и не сжимай в руках огромную зеленую жабу. Но, судя по тому, с какой нежностью несчастный болотный обитатель был притиснут к груди, именно эта живность была причиной гордости мальчишки.
Приблизившись, ребенок вытянул руки с жабой вперед, словно хотел подарить ее Норду. Снисходительно усмехнувшись, Норд приготовился слушать хвастовство и хвалить добычу, но мальчик, явно не замечая его, смотрел куда-то Норду за спину.
— Деда! Деда, смотри!
Норд оглянулся. И увидел, что жабу желают вручить высокому темноволосому мужчине. Услышав зов, мужчина дернулся и бросил на мальчика раздраженный взгляд.
Бьёрдгара Норд узнал первым…
— Деда, смотри — я сам поймал! — счастливо выкрикнул Норд, тыкая лягушкой в грудь Бьёрдгара.
— Не пачкай меня, варвар! — тэн брезгливо отстранился и с силой ударил Норда по лицу. Голова мальчика дернулась, и он слабо выдохнул:
— Деда…
Взрослый Норд медленно поднял руку и коснулся щеки. Потом развернулся и зашагал прочь, прячась в серой дымке. Он не хотел смотреть, что будет дальше. Ему и так все было известно…
Бесконечная серость уже не страшила Норда. Бродя средь густого тумана, можно было повидать немало интересного. Порой древние песни и сказания разыгрывались пред Нордом, порой приходили виденья из детства. А изредка мелькали неясные, скрытые завесой куда более темной, чем дымка, картины будущего. Так, по крайней мере, казалось Норду.
А вот редкие прояснения, когда развеивалось марево в голове, вызывали у Норда ужас. С сознанием приходили боль, тошнота, тяжесть во всех членах. Кости ломило, в жилах словно огонь тек. Глухие, надрывные удары собственного сердца мучительным ритмом стучали в висках.
В какой-то момент агония реальности стала для Норда тяжким кратковременным ночным кошмаром, мороком. А блуждания в виденьях горящего в бреду разума — настоящей жизнью…
Вдалеке замаячил теплый яркий огонек. Норд зашагал бодрее. Он уже порядком поблукал в пустоте и был рад появлению чего-то нового.
Огонек оказался костром, около которого на трухлявом бревне сидел старик. Его сгорбленная фигура напоминала причудливо изогнутый сук, а спутанные волосы и борода — древние лишайники. Казалось, что старик сросся со своим седалищем. Всполохи пламени отражались на седых волосах, и по ним словно текла кровь.
— Сядь, отдохни со мной, — трескучий голос напоминал скрип старых досок. Норд опустился прямо на землю, скрывающуюся за стелющимся туманом. — Ты… молод, — как-то удивленно произнес старец. — Молод. И красив. Силен. Но… счастлив ли ты?
— Счастлив? — вопрос Норду не понравился. Ответа он не знал. Он просто не думал ни о чем подобном. Счастье — это слишком сложно. Чтобы понять, счастлив ли ты, надо осознавать себя. А Норд уже не ощущал своей жизни. Он был зрителем на странной ярмарке, где не было других смотрящих, но, несмотря на это, множество актеров продолжали играть свои роли. Норд мог сказать, счастливы ли они. Он видел их радость, боль, горе, ликование, восторг… Но сам будто и не чувствовал ничего. — Я… не знаю.
— Конечно, не знаешь, — довольно подтвердил старик, — потому что спишь.
— Сплю?
— И не хочешь просыпаться. Почему ты не хочешь? — старец поднял голову, и сквозь нечесаные пряди на Норда уставились мутные белесые глаза.
— Я… не знаю. Я… мне не кажется, что я сплю.
— Потому что дурак. Не глядишь дальше носа. Смотришь лишь на то, что открыто взору. Что ты видишь сейчас?
— Тебя вижу. Огонь вижу. Твое бревно.
— Все?
— Ну, туман.
— Туман. Не только глазам твоим мешает. А что слышишь ты?
— Тебя, — Норд прислушался, — и треск костра.
— Неужто? А если слушать?
— Но тут действительно больше нет звуков.
— Просто ты не хочешь слышать. Не хочешь просыпаться. Потому что боишься.
— Ничего я не боюсь!
— Боишься. Боли боишься. Слабости боишься. Бессилия.
— Боли? — боль Норд помнил. И действительно ее опасался.
— А ведь тебя ждут.
— Ждут? Кто? Где?
— Кто? Тот, кто не устанет ждать. Где? За пределами тумана.
— Это невозможно — туман бесконечен.
— Ложь, — просто ответил старик, — но ты не хочешь его покидать.
Старец перевел взгляд на огонь. Норд тоже. Пламя пугало и манило его.
— А он… очень ждет?
— Очень, очень… Только ты скоро не сможешь прийти.
— Но…
— Слушай! Слушай так, будто умрешь, если не услышишь.
Норд закрыл глаза. Прислушался. Но ничего кроме треска костра не нарушало тишины. Затем Норд заметил стук своего сердца. И удивился. Он был спокоен и расслаблен, но его сердце то билось быстро, как у пичужки, зажатой в кулаке глупого мальчишки, то замедлялось так, что казалось, будто следующего удара не будет. Потом появилось дыхание. Рваное, тяжелое, хриплое. Норд даже положил руку себе на грудь, дабы убедиться, что ничто не сдавливает ее. И неожиданно: тихий, на грани слышимости, такой, что и не поймешь, правда есть или лишь грезится, шепот: "Ты только не умирай… не уходи… я… я ведь не смогу без тебя… только живи… я все сделаю… я… Идуна[1], благослови его… Норд, Норд… мое солнце. Теплое солнце… без тебя так холодно…"
Норд тряхнул головой, сгоняя наваждение, но теперь голос не пропадал. Он звал все настойчивее, все громче! Норд с удивлением почувствовал, как по щекам текут слезы.
— Я… что я должен делать?
— Не бежать от боли. Самому к ней прийти.
Норд посмотрел на старика и снова увидел водопад огненной крови на его волосах. Кровь, рожденная огнем…
Норд резко поднялся и решительно шагнул в пламя. Костер радостно вспыхнул, и тело Норда охватила агония… [i/]
* * *
Такой боли Норд не испытывал еще никогда. Тело будто все еще горело в том призрачном пламени. Больно было даже дышать. Но, приложив усилия, Норд сумел-таки разомкнуть веки. Из-за яркого света голова загудела сильнее, на глаза навернулись слезы.
Сначала мир вокруг плыл, но постепенно темное пятно перед глазами превратилось в лицо Торвальда. Такое… родное? Да, именно это слово пришло Норду на ум. Только какое-то бледное, осунувшееся, словно это он был тяжело болен, а не Норд.
— Очнулся, — губы викинга растянулись в счастливой улыбке, — очнулся…
В голосе Торвальда была такая смесь боли и облегчения, что Норду захотелось соврать, сказать, что он в порядке. Но из горла вырвался только жалкий хрип.
— Сейчас, подожди.
Через пару мгновений Торвальд приподнял голову Норда и приложил к его губам чашку с водой. Прохладная жидкость приятно прокатилась по глотке. Хотелось пить и пить, но уже через пару глотков, Норду сделалось дурно.
— Хватит, Ив говорит, тебе много нельзя.
— Я…
— Не говори. Не надо.
Норд не послушался:
— Как? Почему?
Торвальд сразу понял, что у него спросили.
— Гида. Она… подсыпала тебе какой-то яд. Точнее нам обоим, но… я тогда не успел выпить вина. А ты сделал всего пару глотков. Поэтому еще жив, — Гида. Норд не удивился, и не только потому, что думать было тяжело. Просто он ждал чего-то подобного. — Она… уже мертва… — Торвальд улыбнулся, но в его глазах блеснула жестокость, — испила того же яда. А Ив, знахарка, тебя выходила, — смерть королевы Норда тоже не шокировала. Обидно только, что такая красивая женщина ушла из жизни, не оставив детей. — Ты лежи, отдыхай. И не волнуйся. Теперь все будет хорошо.
* * *
Слова Торвальда стали почти пророческими. Как и слова старика из сна. Первая неделя после пробуждения стала для Норда настоящей пыткой. Все по-прежнему болело, желудок терзал страшный голод, но стоило съесть чуть больше и спазмы выталкивали всю пищу назад. Норд не мог ни то что подняться — пошевелить рукой, да что там, смотреть и говорить и то было тяжело. Торвальду и Ив приходилось кормить Норда, помогать ему справлять естественные потребности, обмывать его.
Норда это страшно злило. Беспомощность оказалась страшнее боли. Ее нельзя перетерпеть, от нее не отрешишься, не убежишь.
Но рано или поздно все кончается. Отступила и болезнь Норда. На десятый день он, кряхтя и шатаясь, встал на ноги. Мир перед глазами закружился, пол и потолок на миг поменялись местами, к горлу подступил склизкий комок. Но Норд устоял, и это была маленькая победа.
Время в крошечном домике знахарки текло медленно. Дородная улыбчивая Ив старалась готовить для своего пациента самое вкусное, что только умела. Торвальд рассказывал все песни и истории, что только знал. Но сидение взаперти от этого легче и приятнее не становилось.
— Чем все закончилось? — неожиданно спросил, казалось, дремавший Норд.
— Ты про Манчестер?
— Угу.
— Да спаслись наши. Правда, всех, кто тогда с Олафом пошли, порешили, да могло быть много хуже. Я когда тебя к кораблям вытащил, Олаф хвалить тебя хотел. А как увидел, что ты еле дышишь, с лица весь спал. Видать подпортила ему планы-то болячка твоя. Когда разобрались в чем дело, он так ругался… Жуть! Что-то там орал, что мы с Торкелем уплывать должны были, а ты теперь не можешь. Я, если честно, не слишком понял, куда и зачем мы должны были плыть, только, как Ив сказала, что ты еще, может, и выкарабкаешься, ребята Торкеля корабли на землю-то повытаскивали. И до сих пор тут сидят. Ждут. Что думаешь?
Норд прикрыл глаза. Мыслей по поводу того, из-за чего Торкель сидел в Дублине у него было много, но какая самая верная — он не знал.
— Ты уже сообщил, что я очнулся.
— Да. Олаф написал, что как сможешь ходить, сразу к нему. Так что уже скоро. Только… оно нам надо?
Норд раздраженно фыркнул:
— Мы, кажется, это уже обсуждали — надо. По крайней мере, послушаем, чего он хочет. И еще… не хочу я сразу к нему. Слушай, тут речки нигде поблизости нет?
— Как не быть? — влезла в разговор Ив. — Известно имеется. Хороша водичка-то ныне. А ушо, купаться-то захотелось?
— Да… не могу больше. Мочи нет лежать тут. Мне кажется, я скоро стухну, как мяса кусок.
— Ну, погодь еще чуток, чуток погодь. Скоро уж сил-то прибавится. И пойдете себе окунетеся.
— Значит, поедем? — вернулся к волнующей его теме Торвальд.
— Поедем. Коли тот месяц, что я в бреду был, планы Олафу не окончательно смешал, еще небось и выгадать что сумеем.
* * *
Ив заботливо укладывала в холщовую сумку хлеб и сыр, наполняла фляги водой. Даром что от ее хибарки до владений Олафа полдня пешего пути, так всякое бывает. Вздохнув, женщина полезла в кладовку за вяленым мясом.
Норд же пока вовсе не хотел думать о сборах. Перед ним весело бежала река, и прохладная вода непреодолимо манила к себе. Быстро сбросив одежду, Норд плавно зашел в воду. Бросаться с разбега он пока не решался, ибо чувствовал, что еще очень слаб.
Зайдя по пояс, он остановился и, раскинув руки, стал наслаждаться скользящей по ногам и бедрам водой и легким ветерком, обдувающим плечи и грудь.
Горячее дыхание над ухом стало неожиданностью. И мокрые ладони на плечах тоже.
— Тор всемогущий, Норд, ты даже не представляешь, как напугал меня, — сбитый быстрый шепот, рваное дыхание. — Не знаю, как пережил, думал, сам помру. Тебе как чуть лучше — я и радуюсь, и пугаюсь: знаю, что просветление перед смертью наступает. Думал, бабу эту сам зашибу: как не убил — не знаю. Я богов и молил о выздоровлении, и проклинал за то, что допустили такое. Любую жертву пообещать готов был. Как же так-то? Лучше… лучше бы я то вино выпил. Норд… я бы все, слышишь, все отдал, только б забрать твою болезнь. Спать не мог, есть не мог! Что ж ты сделал-то со мной, что сотворил? Околдовал, не иначе!
Резко развернув ошарашенного Норда, Торвальд прижал его к себе и начал не то целовать, не то попросту вылизывать его лицо. Ладони Торвальда заскользили по тонким рукам, огладили обтянутые кожей ребра, зарылись в спутанные светлые пряди. Неестественная, болезненная худоба Норда заставляла сердце Торвальда горько сжиматься. Так хотелось ощутить упругость сильного тела, игру мышц под кожей, но сейчас были только острые кости. Однако мышцы — дело наживное, все вернется. А запах и блеск голубых глаз уже здесь, уже рядом, в его, Торвальда, объятиях. И это так кружит голову, что Торвальд уже не разбирает, что сжимает, что гладит. И облизывает нежно так все, что под губы попадает. И вкусом кожи — соленой от пота, горькой от яда, не до конца покинувшего тело, и сладкой от… просто сладкой, потому что Норд — не насытится никак.
А Норд и понять ничего не может. Сначала не понимает, что с Торвальдом, а потом и что с ним самим. Происходящее кажется диким, нереальным… и в то же время таким желанным. Ощутить горячее сильное тело оказалось все равно, что ощутить страшную жажду, лишь прижавшись губами к кувшину. Вроде и не хотел, а теперь оторваться не можешь. И снова весь охвачен жаром. Только теперь не болезненным, а таким томным, приятным. Плавишься весь, и ни единой связной мысли нет.
— Норд, Норд… — как заклятье, как молитва. И Норд сам навстречу тянется, трется, одной рукой сжимает волосы цвета солнца, другую кладет на плечо викингу и впивается пальцами в кожу так, что точно синяки останутся. А Торвальду только это и нужно. Чтобы ярче, острее чувствовать — вот он, рядом. Здесь, живой. И тоже, тоже хочет ближе быть.
Руки Торвальда опускаются все ниже, скользят по бедрам, гладят ягодицы, сжимают их.
И Норд резко трезвеет. С силой, откуда только в изможденном теле взялась, откланяется и бьет кулаком Торвальда в скулу, так что тот чуть не падает.
Торвальд непонимающе хлопает глазами, а Норд, задыхаясь, может, от ярости, а может, и от недавней страсти, выплевывает:
— Я тебе не продажная девка, — и, подхватив на бегу одежду, уносится прочь.
1 Идуна — богиня вечной юности, плодородия, вечно возобновляющейся жизни и исцеления.
Глава 9
Равномерный тихий шелест точильного камня навевал на сидящего в углу Тормода дремоту. Он уже не в первый раз закрывал глаза и упирался лбом в стену, но тут же подскакивал на месте и встряхивал головой. Тяжело вздохнув, он провел ладонью по лицу и снова уставился на скользящий по широкому лезвию отцова топора серый камень. Эрик отложил точило и покрутил оружие, следя за бликами на металле. Видимо, не удовлетворившись результатом, он вернулся к заточке.
Тормод усмехнулся: отец всегда принимался начищать секиру, когда нервничал. Еще один тяжелый вздох вырвался из груди Тормода, и юноша схватился за волосы, приводя и без того неаккуратную прическу в полный беспорядок. Ингеборга — тонкая, хрупкая, с огромными, зелеными, словно весенняя листва, глазами и толстой огненно-рыжей косой — его сестренка, его нежная любовь и его страх. Страх за нежное создание, пред очарованием которого, как ему казалось, должна меркнуть даже красота Бальдра[1], преследовал Тормода всю жизнь. С того самого момента, как ему впервые показали маленький пищащий комочек, замотанный в несметное количество тряпок, Тормод не мог перестать бояться. Ингеборга казалась ему чудом. Южным цветком, по прихоти богов, попавшим в их дикий край снега, льда и камней.
— Чего сидишь, бездельник? — не отрывая взгляда от топора, спросил Эрик. Тормод неловко пожал плечами и откинулся на стену. — Пошел бы воды принес. Сестра вернется — кормить надо будет, а у нас и воды чистой в доме нет.
Тормод кивнул и выбежал из дома. Вернулся с полным чаном воды. Налил немного в горшок, разжег очаг и водрузил горшок на него. Кинул в воду большой кусок мяса. Отсыпая пшеницы, Тормод недовольно поджал губы — совсем мало осталось. А до урожая еще дожить надо. Да и год явно не удачный — немного собрать удастся.
От тягостных мыслей Тормода отвлек шум на улице. Он утер выступивший от работы у огня пот и, неловко перемешав похлебку, подошел к двери.
— Я дома! — ясный голос Ингеборги разбил лед, сковывающий жилище без нее, и его осколки со звоном осыпались на пол. Тормод счастливо улыбнулся и притянул сестру к себе, заключая хрупкий стан в крепкие объятья. Эрик, едва бросив взгляд на секиру, признал заточку качественной и убрал оружие прочь. — Чего хмурые такие? Не случиться со мной ничего страшного на рынке, а вот без еды точно помрем. Да и не одна ж я хожу, — Ингеборга всплеснула руками. — Фригг[2]-покровительница, в следующий раз сам пойдешь. И за подружками моими присмотришь, и за мамками их. Вот потехи-то будет!
Ингеборга заливисто рассмеялась, а Тормод лишь сильнее нахмурился: не знает много чистое дитя, не ведает, какую опасность таит в себе людный рынок. Среди своих подруг Ингеборга словно белая чайка меж ворон — нельзя не заметить. А закон нынче слаб стал: коли конунг, не скрываючи, девок чужих к себе тащит, не глядючи на звания да заслуги отцов, да выкидывает потом, как сор какой, так что ж помешает ярлу похотливому надругаться над невинным цветком? Тормод бросил на сестру тоскливый взгляд и решил: позор, не позор — а больше Ингеборга одна на рынок не пойдет.
* * *
— В лес идешь? — услышав голос друга, Тормод дернулся, и, соскочив, резак полоснул по пальцу. Тормод недовольно зашипел и сунул палец в рот. Лодин захохотал. — Ну так что?
Тормод отложил незаконченную фигурку и недовольно спросил, что делать в лесу летом.
— Как что? — ничуть не смутился Лодин. — Охотиться!
— Зачем оно надо? Только зверье портить почем зря! Чего неймется? Зима придет — тогда пойдем. Шкуры красивые, дорогие будут.
— До зимы еще тоже дожить надо! Да лиса и летом ничего, хороша. Как на твоей Ингеборге рыжая шкурка смотреться будет, — мечтательно протянул Лодин. — Да и тебе пойдет, коли побурее.
Тормод неопределенно повел плечом и вернулся к вытачиванию игрушки.
— Кто идет?
— Да не боись, не много. Я, Бранд, Бьёрни да Торвин. Ты ж знаешь, они народ не шумливый, мешать не будет никто.
— Я-то тебе там зачем?
— Как зачем? Я ж о красе нашей, Ингеборге, волнуюсь, — увидев, как перекосилось лицо Тормода, Лодин снова засмеялся, — у нее ж братец сам никак ей шубку-то не споймает. Все сидит, игрушечки вырезает! Да только, друг, заметь, Ингеборга уж не девочка, играться-то, а коли продавать… много ли ты на своих деревяшках заработаешь?
— Все, уговорил, уговорил, — нервно пробормотал Тормод. — Когда выходим?
— Да завтра с утречка и пойдем.
— На сколько?
— А… как получится. Ну, ты б хлеба дня на три-четыре взял. А там… может, и подольше, да не страшно будет — летом в лесу грех не прокормиться.
Тормод кивнул и, вытянув руку, стал рассматривать свою работу. Лодин зашел ему за спину и, прищурившись, тоже взглянул на игрушку.
— Глупость, конечно, но хорош, хорош, — присвистнул Лодин. — Истинно мастер. С такими талантами тебе бы не в нашей глуши прозябать, а на вервь идти — будешь им драконов тесать.
Тормод усмехнулся и легко подбросил в воздух волчонка, увлеченно ловящего свой хвост. Зверек был совсем крошечный — длиной с палец Тормода, не больше — но казался живым. С насупленной мордочки на викингов смотрели внимательные глаза. Из оскаленной пасти выглядывали маленькие острые клыки. Шерсть у недовольного создания топорщилась, и весьма удивляло, что она не колышется, ведомая ветром.
Лодин поймал фигурку и огладил теплое дерево. На пару мгновений сжал маленького хищника в ладони и вернул хозяину.
* * *
Тормод проклинал то мгновение, когда поддался на уговоры Лодина и отправился в лес — охота не задалась с самого начала. Мало того, что зверя ни то, что не добыли, даже и не видели — самым свежим следам минимум дня два было — так Тормод еще и сумку с хлебом потерял. Нет, голодная смерть в лесу ему не грозила, но хлеб — это самая настоящая ценность. И тратить его впустую — непозволительно. Когда пропала сумка, Тормод подумал, что хуже уже быть не может, но на четвертый день охоты, когда норманны уже ушли весьма далеко от деревни, Бьёрни зацепился ногой за скрытый под листвой корень и упал.
Тормод оглянулся, когда услышал, как отчаянно ругается за его спиной Бьёрни.
— Что случилось?
— Да корень тут, — викинг сел и с трудом подтянул ногу. — Проклятье богов!
— В чем дело? — не на шутку обеспокоенный Тормод подбежал к товарищу. Бьёрни сосредоточенно рассматривал свою лодыжку: штанина разорвана, в крови.
— Давай посмотрю, — Бьёрни кивнул, и Тормод, присев перед другом, стал осторожно поднимать ткань, обнажая рану. Увидев повреждение, Тормод расстроенно покачал головой: судьба действительно не благоволила им на этот раз. Падая, Бьёрни напоролся на крепкий сук, и тот распорол ему ногу. К тому же, лодыжка была вывихнута.
— Все сюда! — Тормод решил тормозить остальных пока те не ушли слишком далеко.
— Из-за чего остановка? — первым из-за деревьев появился жизнерадостный Лодин.
— Бьёрни ногу повредил.
— Сильно? — сразу посерьёзнел Лодин.
— Угу. Охота закончена — думаю, сам он идти не сможет.
Лодин бросил на Бьёрни вопросительный взгляд, и тот хмуро покачал головой.
— Ясно… — Лодин громко свистнул и, сбросив со спины поклажу, присел.
Тормод открыл флягу и, как сумел, промыл рану. Затем, оторвав широкую полосу ткани от низа собственной рубахи, туго перемотал ею ногу Бьёрни.
Вскоре подошли и Бранд с Торвином.
— Возвращаемся, — просто сообщил Лодин. Посмотрев на Бьёрни, парни согласно кивнули.
Обратная дорога была тяжелее пути вперед. Пусть теперь они шли напрямик, не петляя в надежде напасть на свежий след, но теперь им по очереди приходилось поддерживать Бьёрни. Первый день викинги надеялись, что нога их товарища быстро подзаживет, и они смогут двигаться быстрее, но к исходу вторых суток стало ясно, что легче Бьёрни не станет. Щиколотка опухла, кровь продолжала сочиться из раны, и постепенно к ней примешался гной. Тормод подумал, что, возможно, кусочек сучка отломился, и грязная деревяшка увязла в плоти. Но сколько они ни давили на раздавшуюся ногу, сколько ни растягивали края раны, выдавить ничего не сумели — только кровь потекла сильней.
На третий день у Бьёрни начался жар. Теперь друзья не помогали ему идти, а попросту тащили на себе. Готовясь к последней ночевке, Тормод решил развести огонь и прогреть на нем тряпки для перевязки, надеясь хоть чуть-чуть отогнать недуг. Он склонился над грудой веток, стараясь высечь искру.
— Зачем нас только сюда понесло? — озвучил Лодин вопрос, мучавший всех.
— Просто случайность, — сдавленно ответил Тормод, кинув на Бьёрни тревожный взгляд.
— На месте Торы, я бы нас зашиб.
Тормод невесело улыбнулся — мать Бьёрни действительно легко могла убить. Она была могучей женщиной с дрянным характером, но сына любила. И Тормод легко мог представить, как зла она будет, когда увидит своего ненаглядного Бьёрни в таком состоянии. Если бы что-то подобное случилось с Ингеборгой… нет, он и думать о таком боялся.
— Все будет хорошо, — неожиданно даже для себя произнес Тормод, — завтра будем дома. Тора — сама хорошая знахарка, выходит.
Подходя утром к деревне, Тормод испытал необычайное облегчение: ночью Бьёрни начал метаться в бреду, и Тормод загадал — если друг до деревни дотянет, то уже и не умрет. И теперь глупая уверенность в благополучном исходе наполняла его сердце.
Только вся радость куда-то улетучилась, а в груди что-то оборвалось, когда им навстречу выскочила растрепанная и заплаканная Ингигерд, девочка, что жила по соседству с ними.
— Тормод, Тормод! — задыхаясь, кричала она. — Скорее!
Тормод рванул к ней, полностью перекладывая вес Бьёрни на Бранда.
— Ингегерд, в чем дело?
— Скорее, — сквозь всхлипы проговорила девочка, — там… за Ингеборгой… Эрика… быстрее!
Тормод кивнул и опрометью кинулся домой, пытаясь на ходу достать охотничий нож и жалея, что у него нет с собой настоящего оружия.
У жилища Тормода столпился напуганный народ. У входа стояло несколько всадников в дорогих одеждах. Один из них прижимал к груди визжащую и вырывающуюся Ингеборгу. На пороге лежал Эрик с огромной раной в голове. Один из мужчин на коне, лениво оттирал свой меч от крови. Тормод замер. Но отчаянный крик сестры заставил его очнуться.
— Что здесь происходит?
— Чего надо? — всадник, очищающий меч, недовольно взглянул на Тормода.
— Отпустите сестру!
— Ах, сестру, — насмешливо протянул он. — Радуйся, мальчик. Ее заметил сам конунг, теперь она будет ублажать нашего правителя.
— Что? Нет!
Не задумываясь, Тормод кинулся на держащего Ингеборгу. Но даже не успел подойти достаточно близко — сзади на его голову обрушился удар, и Тормод провалился во тьму.
* * *
Норд сидел на носу драккара Торкеля, прижав колени к груди, и наблюдал за медленно удаляющимся берегом Англии. Он снова покидал Родину, несясь навстречу неизвестности. Но у этого путешествия было одно существенное отличие от предыдущего: тогда он бежал — неважно куда, лишь бы подальше — а сейчас шел вперед, стремясь к определенной цели, хоть и считал ее немного безумной.
Норд неверяще покачал головой, снова вспоминая свой разговор с Олафом:
«— А ты оказался еще сильнее, чем я думал, — Норд лишь насмешливо приподнял бровь. — Злишься, что я не навещал? Зря. Поверь, у меня было много дел. Но я очень, очень за тебя волновался. И желал твоего скорейшего выздоровления.
Норд фыркнул:
— И мотивы у тебя были исключительно бескорыстные.
— Ну, — загадочно улыбаясь, протянул Трюггвасон, — не мне тебя дурить.
— А еще явиться как можно скорее просил, лишь желая убедиться в крепости моего здоровья.
— И это тоже.
— Могу я узнать остальные причины?
— Почему ты заранее злишься?
— Господи, помилуй. Или правильнее будет сказать "Один"[3]? Прости, я так и не понял, кого ты предпочитаешь, — голос Норда был полон сарказма.
Олаф довольно улыбнулся и подошел к Норду близко-близко. Склонился к его уху и тихо зашептал:
— Вот и причина: твоя проницательность, способность видеть людей, — Норд недоуменно нахмурился. — Ну, что непонятно? Все считают меня примерным христианином. А ты вот заметил… Хочешь, в благодарность тайну открою? Ни того, ни другого над собой видеть не желаю. И думать о них не хочу. Сам свою судьбу решу.
— Да? И что, уже надумал чего?
— О, да. И искренне надеюсь на твою помощь.
— Какого рода?
— Очень… тонкого, — Олаф отошел от Норда и присел на лавку, стоящую прямо в саду Дублинского поместья. — Это, наверно, прозвучит весьма неприглядно, но я весьма рад, что в том бою при Малдоне пали все мои переводчики. Не случись этого — я бы тебя никогда не увидел. А ты занятный… Я давно искал такого человека. Мечом махать многие могут, и я в их числе. А ты… даже и не знаю, как объяснить, но ты побеждать и без оружия можешь. Готов хоть на эти владения поспорить, — Олаф сделал неопределенный жест, обводя все вокруг. — Говори с англичанами кто другой, мы б куда меньше получили. Пока ты жил у меня, я все больше и больше убеждался, что ты подходишь. А в Манчестере убедился окончательно. Только эта дура Гида чуть все не испортила.
— Значит, ты хочешь, чтоб я говорил? Но не думаю, что тебе нужен переводчик.
— Нет. Не переводчик. Меня вообще мало интересует твой английский. А вот норвежским ты теперь тоже владеешь безукоризненно.
— Что я должен сделать в Норвегии?
— Ты? Ты должен сделать меня королем.
«Королем? — подумал Норд. — Вот так просто?»
— Мечта, конечно, красивая. Только вряд ли осуществимая.
— Почему же? Кровь мне позволяет претендовать на это звание. А конунг Хакон Могучий[4]... он уже не так любим своим народом, как раньше. Лодка уже не крепка. Но все же сама она не развалится. А ты можешь ее раскачать.
Норд прикрыл глаза и задумался: задача, конечно, сложная… но Норвегия не Англия. Там власть действительно очень зависит от народа. Норд усмехнулся — теперь ему стало ясно, зачем Трюггвасон рассказывал ему об истории своей родины.
— Это дело не одного мгновения.
— А я и не тороплю. Я, конечно, не мальчишка, да и ты тоже, но мы молоды — у нас впереди годы.
— А какой мне от этого толк?
— Ты станешь ярлом великой страны. Ярлом, приближенным к королю.
Норд поймал двумя пальцами маленький листочек. Сорвал его, покрутил и отпустил, ветру на потеху.
— Этого… мало. Мне нужно еще кое-что.
— Что?
— И это — обязательное условие.
— Я повторяю: чего ты хочешь?
— Ты знаешь, что на Торвальде рабский ошейник?
— Что? — кажется, викинг растерялся. Норд же не на шутку удивился, как за год можно было не заметить.
— Его надел мой дед.
— Ты хочешь его себе?
— Ошейник?
— Торвальда.
— Нет, конечно. Я хочу, чтоб ты его освободил. Торвальд не трэлл[5]. Он должен быть свободен.
— Это все?
— Про положение ярла я не забыл.
— Конечно. Так ты согласен?
— Освободи Торвальда, и я поплыву. И сделаю все, что в моих силах, чтоб корона стала твоей».
И теперь легкий драккар Торкеля нёс Норда на север. А свободный Торвальд, с которым после купания в речушке близь хижины Ив Норд ни разу не заговаривал, сидел на веслах вместе с другими членами команды.
1 Бальдр — бог плодородия и хлебопашества, его красота легендарна. По мифу, он был так прекрасен, что все в мире поклялось не причинять ему вреда, лишь бы любоваться его лучистой красотой.
2 Фригг — в германо-скандинавской мифологии жена Одина, верховная богиня. Она покровительствует любви, браку, домашнему очагу, деторождению. Является провидицей, которой известна судьба любого человека, но которая не делится этими знаниями ни с кем.
3 Один — верховный бог, бог воинов, клятвопреступников, самопожертвования, мудрости.
4 Хакон Могучий — король Норвегии с 969 по 995гг.
5 Трэлл — раб (скандинавское)
