Часть 1

Мне всегда было интересно – часто ли люди думают о счастье? Есть оно или нет, и что это такое… Как его достичь, и что за него не жалко.
Я думаю часто. Как сейчас, сидя на кухне и закуривая фиг знает какую по счету сигарету.
Какого счастья я хочу?
Года два назад, когда я собирался на показ новой модной коллекции одежды хай-лайн, или как она там называлась, я тогда ни черта не разбирался, мой ответ был бесконечно далек от сегодняшнего.
Меня тащила на это мероприятие Стелла – ей «выбираться в свет» со мной казалось престижным. Ага, я понимал ее, отчего же нет. Стеллочке почти повезло с ростом – метр семьдесят шесть, кажется. Она не дотянула до обожаемых ею моделей всего несколько сантиметров – и мало какой мужик, учитывая ее умопомрачительные каблуки, смотрелся рядом с ней достойно. Мои же сто девяносто неизменно утешали ее самолюбие, раненное невозможностью блистать на подиуме.
Несмотря на бесконечные разговоры о моде, я, вообще-то, неплохо к ней относился. Много у кого бывают психозы, но это не повод недооценивать постель. А тут Стеллочка была просто прелесть. После исключительно скучного брака и такого же занудного развода у меня осталась дочь, с которой было замечательно возиться по выходным, и стойкое предубеждение против пуританства «серьезных отношений». Не помню, которой по счету в ряду моих отвязных увлечений была Стелла, но в дон жуаны я, тем не менее, точно не стремился. Женщины никогда не занимали главного места в моей жизни - может быть, потому, что влюбленность появлялась и исчезала, а гипотетически ожидаемая любовь как-то обходила меня стороной. Вот если придет, тогда и разберемся, а пока милые пташки вроде Стеллы меня вполне устраивали.
Перед тем эпохальным показом мод ее восторженный щебет некоторое время казался мне даже забавным. Ах, взрыв пастельных эмоций, ах, сенсация сезона, ах цветовые реминисценции и божественные диалоги фактур… Ах, Миля Самарин… Судите сами, сколько понимания снискали в моей инженерно-строительной голове эти речи. К моменту начала мероприятия я только и спросил:
- А Миля – это имя?
- Имя!!!– воодушевленно откликнулась Стелла. С тремя восклицательными знаками, никак не меньше. – Ах, да ты же ничего не знаешь… Он звезда! Мировой величины! В позапрошлом году после весеннего показа его сразу пригласили всюду! Только он не хочет уезжать, никто не знает, почему… И вообще, он удивительный! Вот к нему любой может запросто прийти в мастерскую, и он не прогонит, если, правда, дверь откроет. Его все обожают – он такой талантливый!
Я несколько оторопел от такого оборота: не прогонит, если откроет дверь. А еще подумал, что если бы меня все обожали за талант и только поэтому перлись толпами, я бы дверь вообще не открывал.
- Мда, занятный парень. Только имя какое-то странное. Может, все же кличка? Он длинный?
- Да ты что! Я бы знала! То есть он действительно высокий, но прозвища вообще не его стиль – он всех, кого запомнит, только полным именем называет, так что никому и в голову не придет… У него просто имя сербское – Богумил. Так обращаться не с руки, а сокращенно – только Миля, его все так зовут… - Стелла уже направо и налево кивала знакомым.
- И он позволяет?
- Что?
- Всем себя так называть…
Она обернулась ко мне, и в искусно подведенных глазах на мгновение мелькнула задумчивость:
- Ты знаешь, мне иногда кажется, что ему все равно.
В наблюдательности Стелле всегда было трудно отказать, поэтому я поверил, еще больше подивившись на это модное чудо с несуразным именем Миля, и добавил последний уточняющий штрих к портрету:
- И многих он помнит?
- Человек десять. – Суровый тон явно свидетельствовал о том, что Стеллочка в это число не входила, и я прекратил расспросы, благо и беседу уже поддержал, и поток восторгов на этом, слава Богу, иссяк.
А потом начался показ, и я, как и ожидалось, убедился - высокая линия, которую мне посчастливилось увидеть, для меня слишком высока. Поскучав некоторое время и утомившись от непонятного мне зрелища, я по-джентельменски извинился и отправился в туалет курить. Прочитал, что у них тут не курят, и, плюнув на великосветские замашки, нагло шагнул из фойе за дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен». Прошел по какому-то коридору и оказался, видимо, за кулисой, сбоку от сцены и подиума. Вот - здесь все было, как надо. Слева, около уходящих в темную высь складок занавеса, наблюдал за представлением какой-то долговязый парень, рядом с ним подпрыгивал и жестикулировал забавный круглый коротышка, а справа была открыта дверь на лестничный пролет. На перилах красовалась железная банка в роли пепельницы, и я, блаженно закурив, от нечего делать погрузился в созерцание.
Музыка тут звучала гораздо тише, и до меня долетали обрывки реплик толстого попрыгунчика. Ай, какие интересные обрывки… Дяденька ругался, потрясая пачкой документов, зажатой в руке. Он в чем-то обличал не обращавшего на него никакого внимания парня, что-то ему доказывал и чего-то добивался. Но высоченному любителю подиума было явно по фиг. Рядом со смешным дядькой в дорогущем темном костюме этот товарищ выглядел весьма неформально, я еще подумал – надо же, сколько внимания персоналу! В серых поношенных джинсах и растянутом джемпере с засученными рукавами, с темно-русыми волосами, небрежно схваченными резинкой в низкий хвост, он упорно стоял спиной к потоку требований. Видимо, оскорбленный таким невниманием, дяденька дернул его за свитер, пытаясь развернуть к себе, но не преуспел в этом. Зато теперь парень, как заведенный, кивал на каждую реплику, явно не слушая и надеясь отвязаться. Тогда коротышка отскочил в сторону, что-то вписал в бумаги и попытался всучить их не отрывающемуся от зрелища человеку.
Вот это уже была видная невооруженным взглядом наглость, и мне захотелось чисто для профилактики придержать его за шиворот. Но, обнаружив в своих руках документы и ручку, парень изумленно вздрогнул и забегал глазами по строчкам. Медленно развернулся и… громко и четко выговаривая слова, обложил дядю семиэтажным матом. Вежливо вернул бумаги и опять отвернулся к сцене. Молодца! Я удовлетворенно затушил сигарету и ушел бы, но красный от негодования толстяк выскочил на лестничную площадку, судорожно набирая номер на мобильнике. Ну-ну, интересно…
- Поднимайтесь! Поднимайтесь сюда, говорю!.. Нет, ничего не вышло… Да черт побери этого Самарина!!! Не хочет он повышать процент!.. Сегодня надо, иначе мы в полной жопе! Придется припугнуть… короче, живо сюда, а то потом его от поклонниц до утра не отбить будет…
Прооравшись, этот деятель наткнулся на меня выпученными глазами, захлопнул мобильник, одернул пиджак и с деланным спокойствием направился обратно.
Ой, какой тут каша вариться, моя не смотри… Так это Самарин. Ни за что бы не подумал – мне казалось, что на своем показе модельер обязан быть, как минимум, в серебристом фраке. Тот самый пресловутый Миля, которого все просто обожают, ага. Видать, не все. Те, кто на нем делает деньги, им явно недовольны. А парень не промах…
Я собрался было закурить новую сигарету, но раздумал, увидев двух поднимающихся по лестнице дуболомов. Не-е, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Я засунул пачку поглубже в карман, подошел и встал у Мили за спиной, на виду у возмущенного воротилы. И нечего на меня глазами сверкать – может, я тоже поклонник таланта.
Трое неслышно пошушукались и направились к нам. Если бы я в тот момент знал, о какой сумме идет речь, я бы без разговоров утащил Милю на сцену, а там выкрутились бы. Но я не знал. Да и не думал я, что они серьезно полезут драться. От души дубасить звезду они, как выяснилось по ходу, действительно не собирались, а вот я, вмешавшись, должен был огрести по полной. Правда, кто огреб больше – я или они – это спорный вопрос, но кастеты все-таки были для меня сюрпризом. Как и клочья контракта, разодранного Милей, полетевшие, словно белые птицы сквозь красную, быстро темнеющую пелену. И вой пожарной сирены после выбитой им же витрины сигнализации – на самом краю сознания.
В общем, очнулся я в больнице.
Напротив, ссутулившись, сидел Миля Самарин и отрешенно смотрел в пол.
Болели помятые ребра и саднило разбитые костяшки пальцев, но это пустяки – вот голова просто раскалывалась, да еще левую бровь противно тянули швы.
Я с трудом оглядел палату.
- Ух ты, какое здесь все белое…
Миля тут же вскинул на меня внимательный взгляд темно-серых глаз.
Помолчали.
- Почему вы вступились?
- А что, не должен был?
Кажется, он и сам понял, что вопрос идиотский, но уперся:
- Зачем же было драться, позвали бы кого-нибудь.
- Ну, драку не я начал.
- А что, они? – искренне изумился Миля, и я только наградил его кривой усмешкой. – Ну, поганцы… - он встал и сделал несколько шагов по палате непонятно куда, потом вернулся и снова опустился на стул.
- Большое спасибо, Игорь Викторович.
Надо же, до чего у него глаза говорящие: вроде слова самые простые, а смотрит так, что мог бы и вообще молчать.
- Обращайтесь. – На этот раз я улыбался от души. – И называйте меня Рэм – это еще школьная кличка.
Он чуть пожал плечами – ах, да, он же не любит прозвища. Ну, а я не жалую свое имя.
- Как скажете. А почему Рэм?
- Моя фамилия – Ремизов.
- Я уже знаю. Когда вас оформляли…
- Погодите, вы сами, что ли, меня сюда привезли?
- Ну да…
- А как же показ?
- Да там эвакуация, наверное, после пожарной-то сирены... – Миля слегка нахмурился и встряхнул головой, - Без меня разберутся. А показ другой проведем.
- Получается, что я сорвал вам праздник. – Ох, обормот я, мелькнуло в тупо пульсирующей голове. Надо было точно кого-нибудь позвать, но нет, все сам, как всегда… - Простите. Действительно не подумал.
- Сорвали не вы, так что… - ну и улыбка, слов не подобрать… будто солнце сквозь листву осеннюю пробивается, греет. – И… и давайте на ты, что ли.
- Давай.
Хорошо, что потасовка до такой вот нашей беседы случилась, а не после. А то мордобой в форменное смертоубийство вылился бы, честное слово.
- Только тебе сейчас туда надо, наверное... Стой! А они тебя, часом, там не ждут?
- Ждут… в участке. Охрана сбежалась, показания давать придется. – Миля действительно поднялся.
- Ага. Ну и отлично. Я к утру оклемаюсь и буду в полной боевой. И на следующий показ схожу обязательно – надо же хоть заценить, из-за чего такой сыр-бор.
- Шутки шутишь. – Он озабоченно прищурился, - К утру – это вряд ли. У тебя перелом ребра и сотряс, вон - очки какие под глазами. Увидимся завтра.
И, пока я переваривал отсутствие своей спортивной формы, Миля обернулся в дверях:
- Спасибо, Рэм. – И вышел.

Миля вообще всегда говорил по существу, независимо от того, о чем заходила речь – о серьезном или о какой-нибудь фигне. Как-то раз я застал его за внимательным разглядыванием любимого серого свитера. С серьезностью патологоанатома он провел пальцами по ткани, чуть растянул ее, сжал в ладони, а потом вздохнул и затолкал эту тряпку в помойное ведро. Ну, спору нет, это давно пора было сделать – при милином педантичном стремлении к чистоте столько стирок не вынес бы и скафандр – но самое интересное было впереди. Он отправился к шкафу, долго что-то соображал, и, покопавшись, вытащил другой свитер. Новый. Встряхнул, расправляя, и критически осмотрел. Я ненавязчиво присоединился. Чуть посветлее предыдущего, из плотного трикотажа, тоже без горловины, такого же фасона и размера – просто родной брат отдыхающего в помойке предшественника. Видимо, признав такую замену достойной, Миля удовлетворенно кивнул свитеру и принялся срезать с него ярлыки. А я, стараясь не хихикать, прислонился спиной к стеллажу, заваленному рулонами тканей фантастических расцветок, и поинтересовался:
- Миля, зачем ты занимаешься модой?
- Потому что мне это нравится.
- Но сам же ты такую одежду не носишь.
- Высокая мода не предназначена для повседневности.
- Ну так сделал бы что-нибудь не такое высокое.
- Зачем? Это происходит само собой – подиум влияет на все сферы жизни.
- А на тебя нет. Наверное, ты просто нежить. Нежить в джинсах и свитере.
- Интересная мысль. А у меня есть вещи и для официальных случаев. Только это обычные костюмы – я консерватор.
На этом месте, помнится, меня все же пробил хохот, потому что я не только наблюдал его модели, но и видел сотни эскизов, реализовать которые, на мой взгляд, было сложнее, чем построить синхрофазотрон. Консерватор, блин…
Впрочем, с его официальным стилем я тоже вскоре познакомился.
В ноябре отмечать день рождения Мили собирались все. Обсуждались подарки, туалеты, меню, кто что принесет и приготовит… Не участвовал в обсуждении предстоящего торжества только его виновник – в скором времени должен был состояться какой-то супер конкурс в Германии, и Миля готовил для него коллекцию. Спать он перестал, кажется, еще недели за две, а ел раз в день по обещанию, причем на ходу и что попало, практически не отрываясь от процесса. День рождения к подготовке коллекции отношения не имел, и поэтому все даже удивились, когда он накануне неожиданно вмешался в спор о том, во сколько начинать.
- Раньше десяти вечера никого не пущу, – прозвучало из-за манекена негромко, но внятно, несмотря на булавки во рту.
Ну, в десять – так в десять. Я долго ломал голову над подарком и, в конце концов, под мелодичный хруст осыпающихся извилин, позвонил ему утром и спросил, чего бы он хотел.
- Покоя, - тоскливо прозвучало в трубке. – Я на этот дурацкий сейшн вообще идти не собираюсь.
Оппа. Теперь я понял, что чувствует компьютер, когда система виснет.
- А куда собираешься?
- В ресторан. Устал и есть хочу.
Что ему купить, я понял, но настроение испортилось.
- А-а… Ну ладно… Я тогда завтра тебе подарок отдам.
- А ты что, со мной не пойдешь?
Так, а вот это уже не система зависла, это полностью отформатирован диск.
- Ээ… Ну, если ты собирался пойти один…
- Нет, я собирался пойти вдвоем.
- С кем?
- С тобой. Рэм, ну не тупи, мне работать надо…
- Хорошо-хорошо… Постой, а как же все?
- Да просто уйду из мастерской часов в девять, а дверь открытой оставлю. Пусть празднуют, раз им охота.
- Так давай я за тобой заеду.
- Ага, ты за рулем, я надираюсь в одиночку. Отличный день рождения.
- А мы собираемся надраться?
- В стельку, и нечего ржать. Все. Астория, верхний зал. До вечера.
И он отключился.

Полдня я, забив на проект, потратил на подготовку подарка, потом съездил к своим друзьям, поборникам передовых технологий, учинил турне по компьютерным магазинам, смотался домой, и в полдесятого уже сидел за столиком в Астории. Мили еще не было, но я и не рассчитывал, что он явится так рано, поэтому просто отдыхал, потягивая сухое, и пытался нафантазировать наш пьяный дебош в одном из самых фешенебельных ресторанов Петербурга. Разумеется, я понимал, что про надраться в стельку – шутка из разряда бородатых, потому что алкоголь эту нежить вообще не брал. Зато приятно было представлять, как Миля, в своем неизменном свитере с засученными рукавами, засыпает над тарелкой посреди всего здешнего великолепия – дебош вполне в его репертуаре. Про официальный стиль я как-то забыл, а напрасно. Он действительно пришел в костюме.
Его заметили все, сразу. Его невозможно было не заметить. Он непринужденно шел через просторный, ярко освещенный зал, и мысли его явно были где-то очень далеко отсюда. Но при взгляде на него тут же возникало чувство, что видишь нечто совершенно исключительное. Вроде бы формально ничего особенного: белая рубашка, черный узкий галстук, черный же костюм с расстегнутым пиджаком, модельные туфли, темно-русые, почти пепельные волосы собраны в тугой хвост на затылке… Вот только эта высокая фигура сразу превратила зал в потрясенный стилем подиум. Казалось, что вокруг него должны суетиться репортеры, сновать папарацци всех мастей, сверкать вспышки фотокамер… Как будто в миг открылось окно в другой мир – мир звезд и глянцевых журналов.
Я невольно поежился. Чееерт, теперь понятно, почему он вечно ходит в серенькой джинсе. Быть в центре внимания он не любит, а вот так от этого и деться некуда. Миля сел за столик рядом со мной, и я тоже почувствовал на себе взгляды, горящие не хуже софитов.
- Ээ, отлично выглядишь…
- Не обращай внимания. Они успокоятся через несколько минут.
- Слушай, а меня тут посетила мысль: почему тебя не достают журналисты?
Миля довольно улыбнулся, и несколько минут тут же стали кинг сайз.
- Я веду страшно скучную жизнь – ни скандалов, ни интриг. Было бы о чем писать, они бы с меня не слезли, а так: в великосветских тусовках не кручусь, на показах глаза прессе не мозолю. И интервью если и даю, то занудные до оскомины.
- Конспиратор…
Общественность, видя, что этот сказочный персонаж внимания ни на кого упорно не обращает, действительно занялась своими ресторанными делами, и я вручил Миле подарок – МР-3 плеер в виде серебристого цилиндра на цепочке и беспроводные наушники к нему.
- Там записано всякого понемножку, - небрежно сообщил я, не желая признаваться, что именно эта часть подарка была самой главной: музыку я выбирал страшно придирчиво и специально для него, - И никаких проводов – надел наушники вместо ободка, кнопку нажал, и работай. Это к вопросу о покое.
Вот все бы так принимали подарки, как Миля… я бы в два счета стал банкротом. Но Миля – это и правда эксклюзив. Он долго держал в руках два предмета и смотрел на них, как на неземное чудо, а потом поднял на меня совершенно детские, восторженные глаза.
- А где ж ты такое взял, а?
- Да плеер обычный…
- Вообще не скажешь, что плеер, выглядит, как подвеска!
- …а наушники я вырвал с мясом у своих старинных друзей, они тут несколько лет назад заделались, понимаешь, в частные сыщики. Не скажу, что Джеймсы Бонды, разве что по бабам, но оборудование у них на высоте… Как представил себе твой диалог с проводами, так и рванул к ним отбирать нажитое непосильным трудом.
- Рэм, это просто…
- Да ладно, я уже понял, что понравилось, сейчас смущаться начну. Давай лучше выпьем и ты мне скажешь для интересу, сколько тебе стукнуло.
- Стукнуло тридцать один.
Хорошо, что я уже проглотил коньяк, а то бы подавился, это точно.
- Что-то ты как будто удивлен, - Миля со вкусом принялся за еду.
- Ага. Я почему-то думал, что ты гораздо моложе меня.
- А это важно?
- Да нет, наверное… Просто не ожидал, что мы практически ровесники. Мне весной будет тридцать три.
- Я в курсе.
- Откуда?
- Я же твой паспорт еще в больнице видел. У тебя день рождения 17 апреля.
- Так. – Я отложил вилку. – А что еще ты обо мне знаешь, чего я не говорил?
- О, тут не надо быть сыщиком, - Миля ехидно сощурился. – У тебя есть дочка, ей не меньше шести лет – ее фотка у тебя в машине на торпеде лежала одно время. С женой ты не живешь – это очевидно. Квартира… наверное, двухкомнатная, где-то в новостройках. На севере, кажется, потому что, когда ты уезжаешь домой поздно, мосты тебя не заботят. Что еще… друзей у тебя много, и вообще людям ты нравишься. Работаешь в какой-то строительной конторе начальником, но не самым главным, работу свою любишь. Вот только моей эрудиции не хватает, чтобы понять, что же ты, товарищ инженер, такое строишь, чтобы орать, что на объекте подушку сыпали лохи…
- Пути сообщения.
- Что-что?
- Ну, дороги.
- А, тогда понятно. Последний фрагмент головоломки.
Миля откровенно наслаждался моим недоумением. А я действительно был потрясен, причем не его могучими аналитическими способностями – в них я и раньше не сомневался – а тем, что он вообще озаботился думать обо всем этом. Надо же, даже день рождения запомнил – это с его-то памятью…
- Да. Надо Михе с Саней стукнуть, чтоб привлекали тебя в особо сложных случаях. Инкогнито.
- За вырванные с мясом наушники – все, что угодно.
- Но я-то не такой наблюдательный, как ты. Вон, возраст перепутал… Так может, я еще чего о тебе не знаю?
- А хочешь узнать? – Миля, перестав улыбаться, снова взялся за коньяк и уставился на меня, что твой сканер. Я очень хорошо понял его вопрос: мне что, и правда нужны его проблемы?
- Да, – уверенно ответил я, и только тогда он опустил взгляд.
- У меня есть жена и сын. Живут в моей квартире, на Владимирской.
В груди стало так холодно, как будто я вдохнул жидкого азота. Как будто эти незнакомые люди отнимали у меня Милю - мой незаслуженный приз. А я и не подозревал, что простая мысль о том, что кто-то может быть ему ближе, чем я, будет такой болезненной.
- Но ты же…
- Да, я с ними почти не вижусь. Мы поженились по залету, она настояла на официальной регистрации, хотя от ребенка я не отказывался.
Я малость отошел. Может, я тоже не Джеймс Бонд, но, зная Милю, уверен, что с этой женщиной он не близок. Поэтому я перевел дух и спросил о том, что важнее:
- Не видишься с сыном?
- Жена не дает. Боится, что Петька таким же чокнутым вырастет, как я.
- Повезло тебе с залетом.
Миля мрачно кивнул.
- А парень, между прочим, рисует прекрасно. И внешне… вылитый мой отец.
Я расстроено взялся за сигареты:
- Черт, ну почему все так криво! Его бы учить нормально, а еще к родителям твоим свезти на смотрины, для правильной расстановки акцентов…
- Нет, за границу я не ездок. И дело даже не в том, что Татьяна сына не отпустит, а родители и сами разобрались. Просто я туда вообще… не могу.
- Почему? Вот и в Германию с коллекцией ты ехать отказался.
Неуверенная улыбка сделала Милю грустным.
- Неизжитый подростковый комплекс. Понимаешь, где-то там, все равно где, но там – мать и отец. Не могу избавиться от ощущения, что никому я за кордоном не нужен. Я как-то пробовал сунуться туда - так влетел в депресняк еще похлеще, чем после отъезда матери. Ненавижу это беспомощное состояние, да и неконструктивно, потому что работать все равно не могу. Глупо, конечно... Ну и ладно.
Черт, подумал я, как же сильно шарахнула по нему эта история. А еще говорил, что отошел со временем. Ни фига подобного. Посмотрите на него: вот эта обалденная звезда боится – просто боится – ехать за границу, потому что не может справиться со своей болью…
Странный это был вечер. Спустя минуту мы уже смеялись, решая, что Миля подарит на день рождения мне. Я рассказывал ему прикольные истории о своей работе. Мы выпили море спиртного и отказались танцевать с целой толпой милых женщин. И все равно вечер был странный. Наверное, потому, что я впервые почувствовал тогда, что хочу стать ему не просто другом, а чем-то гораздо большим. Чем? То бишь, кем? А черт его знает...

На следующий день пришлось всерьез браться за горящий проект, и домой я прирулил уже ночью, без единой мысли в голове. А еще через день Миля потряс меня идеей купить машину.
- Нет! Даже не думай! – немедленно взвился я, - Ты просто убьешься, да и вообще – ты, когда задумаешься, будешь натуральный бандит за рулем.
- Ну ж и бандит…
- Да. И как ты на права сдашь, скажи пожалуйста – там правила учить надо.
- А у меня есть права, правда, мне их подарили, но вожу я вполне прилично.
- Да-а? И какой же у тебя водительский стаж?
- Года два, кажется… Я свой фольксваген прошлой осенью жене отдал, чтобы Петьку на занятия возила.
Тут я понял, что дело пахнет керосином, и принялся уговаривать:
- Миля, ну зачем тебе машина – ты же все равно почти всегда в мастерской работаешь?
- Почти. Но иногда надо с целым ворохом всего куда-то ехать, а тачку ловить задрало.
- Про немецкую коллекцию говоришь?
- И про нее тоже.
- Миля, послушай, но ведь машину надо содержать, возни с ней много, уж поверь мне, бывалому. Зачем тебе лишние заботы? А если надо что отвезти или тебя куда-то подкинуть – так мне не трудно…
Мы препирались еще с полчаса, но на этот раз я таки его переупрямил. В конце концов, он плюнул, сдаваясь, и хмуро проворчал:
- Ладно, черт с ней, с машиной. Вот только скажи мне: а чего ты так уперся-то?
- Не хочу тебе в тюрягу передачи носить. Занятой я человек, понимаешь ли.
- Оно и видно… И причем тут тюрьма, я не гоняю, только паркуюсь на звук… - и Миля погрузился в придирчивый осмотр почти готового костюма.
Тюряга тут была действительно ни причем, но не говорить же ему, что на самом деле меня напугали замелькавшие в голове картины аварий, больниц и кладбищ. Особенно кладбищ. С чувством глубоко выполненного долга я нащупал в кармане ключи от своего японца и отправился на кухню шарить в холодильнике и размышлять о том, что же со мной творится.
Подозрения у меня уже были, и ой какие… Такие, что хотелось спрятать голову, как страусу, и вообще не думать ни о чем – несмотря на стойкое ощущение, что в этом вольере пол совершенно точно бетонный. Несколько дней я старательно уворачивался от очевидного, а потом…
Миля репетировал с новенькой моделью немецкое дефиле. Девушка была неприлично красива и очень изящна, но катастрофически глупа. Вопреки распространенному заблуждению, далеко не все модели такие, но эта была просто какая-то клиническая Барби. Она никак не могла запомнить последовательность движений и поворотов, а костюм шел именно ей, как никому, и уставший, невыспавшийся и злой Миля, уже давно отпустив всю остальную группу, повторял и повторял до зубовного скрежета. Девочка тоже устала, и, когда он в очередной раз рявкнул на нее, просто беспомощно остановилась и заплакала. Все оглянулись и замерли от неожиданности, не зная, что теперь делать – уж больно жалко было эту бестолковую, но старательную красавицу, а Миля, нахмурясь, сжал переносицу, вздохнул и подошел к ней вплотную. Приподнял ладонями ее лицо, вытер большими пальцами слезы, чуть наклонил голову и поцеловал – в губы, медленно и глубоко. Завораживающе. Властно. Умело. Глаза девчонки изумленно распахнулись, а потом длинные кукольные ресницы опустились, напряженные плечи расслабились, и она тающим воском обмякла в его руках.
А меня скрутило. Я смотрел на этот поцелуй, на Милю, на его руки, его закрытые глаза, и хотел целоваться с ним. Хотел прикоснуться к нему, почувствовать тепло и силу его губ, медленное и густое пламя его неожиданной нежности. Хотел целовать сам, гладить по лицу, пить дыхание…
Кошмар. Стеклянными глазами я наблюдал, как Миля отстранился, поймал взгляд с поволокой и спокойно дождался осмысленного выражения. Чуть грустно и устало улыбнулся:
- Продолжим дефиле? Дебют – это всегда сложно. Соберись.
И девчонка закивала, глядя на него, как на Господа Бога. Снова раздалось цоканье каблуков, шуршание костюма, зазвучали команды и счет… но я уже ничего не слышал.
Я стоял один – какое счастье, что один – у раскрытого окна на кухне и с жадностью глотал холодный воздух. Дикая идея подойти к Миле и поцеловать его, наконец, отпустила меня, и сейчас у меня было лишь одно желание – чтобы он ничего не заметил.
Это стало моим основным стремлением на долгое время.
У меня всегда получалось так: если мне нравилась девушка, я всегда старался поскорее затащить ее в постель. С Милей все было иначе. Он нравился мне – это все-таки пришлось признать. Ломки по этому поводу заняли неделю, не больше, и при всем своем накале были сурово посланы. Да, я влюбился в парня. Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего. В конце концов, эка невидаль – не я первый. Правда, я никогда не думал, что подобная напасть может случиться со мной, но теперь уж ничего не поделаешь.
Так вот, с девушками все было понятно. Но Миля девушкой не был, и я знал совершенно точно, что, какой бы он ни был странный, если я полезу к нему хотя бы с поцелуями, он просто вышвырнет меня из своего мира, и все. Потому что он не любит, когда его напрягают. Не хочет, чтобы что-то осложняло его жизнь. Не желает менять ее привычное течение. Да, его благодарность вылилась в то, что он ко мне привык, и вот теперь мы, наверное… дружим, так он считает?
Вообще-то я сомневался, что Миля задумывается над этим. Он на удивление рационально не стремился давать определений тому, что его окружало. Есть, и хорошо. И мне совсем не хотелось из этого окружения вылететь. А потому я вел себя, как пай-мальчик, несмотря на то, что все чаще и чаще думал совсем иначе. Думал о том, как ему идут эти джинсы с низкой посадкой, ненавязчиво обрисовывая контур стройных, длинных ног; как хочется прикоснуться к коже рук на предплечьях, провести пальцами по выступающим широким косточкам запястья, очертить хорошо видные мышцы…
Я, конечно, знал, что на белом свете бывают геи, и относился к этому нормально, но как можно хотеть мужчину, не понимал. Как можно влюбиться - понимал, как ни странно, а вот свой собственный стояк при виде его широких плеч или плоского, твердого даже на взгляд живота, долгое время удивлял меня несказанно.

Вечерами контролировать выздоровление в тихой, освещенной только торшером и праздничными огнями города, мастерской было на удивление уютно. Глядя, как Миля, в теплом свитере с высоким воротом и длинными, до кончиков пальцев, рукавами, прихлебывает чай, обхватив ладонями кружку и читая, я старался не вспоминать его в постели – горячего, стонущего, прогибающегося в моих руках. Но получалось плохо. Я смотрел поверх годового отчета на его опущенные, почти как тогда, ресницы, и понимал, что болею им, просто брежу, пусть без температуры и всяческих перспектив.
К новогодней ночи он поправился. А я нет.
Было очевидно, что придется как-то решать проблему – невозможно вот так доходить до ручки, постоянно рискуя сорваться. То ли общаться надо реже, то ли все же девицу какую завести… Но эти тошнотворные планы я задвинул на следующий год, а сейчас думать об этом не хотелось: праздник есть праздник, и пусть будет весело.
Где мы будем отмечать, решали все тридцатое. Устраивать суматоху в мастерской у Мили не было никакого желания, зато поступило огромное количество предложений от устыдившейся общественности. Меня тоже звали друзья, но я оставил выбор за Милей – мне было все равно куда идти, лишь бы с ним. И он выбрал – уж выбрал, так выбрал… Услышав, что нам, наверное, лучше всего принять приглашение Марины, я, мягко говоря, озадачился: а я-то тут причем тогда? Стремительно съезжающее настроение вышло из пике под милины елейные разговоры со знакомыми – он не поленился обзвонить кучу народу, чтобы сообщить, что будет у нее. На мой конкретно поставленный вопрос «на хрена нам сдалась эта кура» Миля сладко улыбнулся:
- А что, и от мастерской недалеко, и у девушки будет шанс показать себя хорошей хозяйкой. Она же к этому так стремилась – вот и пусть займется. Будет совсем не сложно, человек двадцать, все свои…
- Да-а. Ты не злопамятный, ты просто злой…
- Ага, и память у меня хорошая. А надоест – уйдем.
Решено. Тридцать первого я целый день покупал подарки и дарил их, и к вечеру, умаявшись, залез в ванну. Отмокал с полчаса, лениво размышляя, чтобы надеть такое этакое… Но с этаким у меня, как всегда, было не очень, и потому выбор пал на темно-синие джинсы и белый свитер из мягкой шерсти. Мама утверждала, что к моим темным глазам и волосам белое очень идет, а маму надо слушать. Весь такой праздничный, я заехал за Милей – он ждал меня уже внизу, на улице, и мы отправились радоваться учиненной диверсии.
Правда, подарок я хотел подарить ему раньше, и, остановив машину у нужного подъезда, достал с заднего сиденья офигенную, на мой взгляд, венецианскую маску. Выбирать подарок для Мили было сущим мучением, тем более второпях, но она мне приглянулась – фарфорово-белая, с яркими красными стразами и сложной росписью. Я, конечно, не думал, что он станет ее надевать, просто надеялся, что оценит. И он оценил, только как-то неожиданно. Улыбнувшись уголком губ и легко обежав пальцами контур маски, Миля на полном серьезе изрек:
- Просто удивительно, Рэм, как ты умудряешься выбирать такие нужные подарки.
Ничего действительно нужного я в маске не видел, и поэтому решил, что он имеет в виду эстетическую ценность.
- Можешь оставить ее в машине, а то еще испортят, толпа там.
- Нет, я возьму с собой – вдруг пригодится.
Странно он как-то смотрел на меня, волновался, что ли? Непонятно.
- А почему ты не спрашиваешь, что я тебе подарю?
- Да, вроде, мы не в детском саду, - радостно ухмыльнулся я в предвкушении, - А что ты мне подаришь?
Миля откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой.
- Я тебе на Новый год купил себе рубашку.
Что называется, повисла пауза.
- Что купил?
- Рубашку.
Наверное, я ослышался с этим тебе-себе…
- А-а… И где она?
- Как где? На мне.
Нет, я точно в этой жизни ничего не понимаю, кроме главного:
- Миля, ты меня с ума сведешь.
- Кто бы говорил… Пойдем, - и он выбрался из машины, бережно держа маску.
Диверсия удалась на славу. Едва мы вошли, на нас тут же налетела целая стая визжащего, орущего и уже сильно поддатого народа. Непривычно бледненькая Марина старательно улыбалась нам издалека. Взорвались, одна за другой, две хлопушки, всех засыпало конфетти, несколько девиц под шумок утащили смеющегося Милю вглубь квартиры, и страдальчески вздрагивающую хозяйку от имени нас обоих поздравлял я один. От всей души я преподнес ей «Книгу о вкусной и здоровой пище» – милин подарок, и огромного диснеевского слона-балерину от себя лично. Нежно улыбнулся на ее злой кивок и отправился искать Милю.
После его странных речей мне было тревожно, как будто я услышал что-то очень важное, и сразу же забыл. Что? Я вошел в большую, ярко освещенную комнату и окинул взглядом творящийся беспредел. Кажется, среди этих смеющихся, болтающих и танцующих людей только Миля стоял неподвижно у новогодней елки и молчал, глядя на меня. Наверное, он тоже хотел, чтобы я оценил его подарок.

На нем были черные джинсы с высоким поясом и темно-красная рубашка – видимо, та самая, купленная мне на Новый год. Из тяжелого, матово отливающего шелка, с узкими манжетами и распахнутым воротом. Рубашка действительно была супер, и очень шла ему, удачно подчеркивая ширину плеч и тонкую талию, но мой взгляд неожиданно зацепился за другое. Где-то под ложечкой у меня ёкнуло, и из реальности как будто исчезли все звуки. На его шее, чуть выше ключицы, красовался уже неяркий, но отчетливо видный засос, и рядом еще один, побледнее.
Я медленно поднял глаза и встретился с его серьезным взглядом. Не осуждающим и не холодным – только серьезным, но я все равно почувствовал, что проваливаюсь в какую-то пропасть. Пропасть, где я ничего не знаю и ни в чем не уверен, пропасть, где нет никого, кроме нас и той нашей ночи.
Которую он, конечно же, помнил. Не важно – все он помнил или нет, но в ванной у него зеркало, и тогда, утром, стоя рядом со мной и вытирая голову, он уже наверняка видел следы, которые я оставил. И не стал ничего выяснять, не стал упрекать или гнать меня. Совсем наоборот – между нами ничего не изменилось, и вот теперь он стоял и открыто смотрел мне в глаза посреди новогоднего бедлама. Люди ходили туда-сюда, суетились, мелькали, как на экране немого кино, а у меня в голове была абсолютная пустота, в которой медленно и недоверчиво складывалось дрожащее понимание: он не против, он осознанно не оттолкнул меня.
Я глядел на Милю, не отрываясь, но не уловил, как он очутился рядом со мной, протягивая маску, которую все еще держал в руках.
- Надень. Это правда нужно.
- Зачем? – голос не слушался и прозвучал как хриплый шепот.
- Им необязательно тебя видеть, - он, наконец, улыбнулся.
Да уж, зрелище, как пить дать, занимательное… Похоже на соляной столб с прожекторами вместо глаз, скорее всего. Когда я сквозь прорези маски попытался снова поймать милин взгляд, он уже стоял у фуршетного стола с бокалом шампанского в руках и отвечал на очередные поздравления. Чуть напряженно, но, в целом, спокойно.
А у меня закралось робкое подозрение, что я кретин. И даже не очень робкое, и даже не подозрение… Просто кретин, и все!
Я тихо опустился в кресло, вежливо смахнул с колен разгулявшуюся блондинку, и принялся думать. Перед глазами стояла, не исчезая, только одна картина: Миля около елки, в рубашке с распахнутым воротом, со следами моих поцелуев на шее… Мой новогодний подарок. Не рубашка, нет! Подарок мне – его ответ на все мои невысказанные терзания. Положительный ответ. Но зачем же было делать это при всех?! А затем, мелькнула догадка, что он дал мне еще одну возможность, не объясняясь, решить, действительно ли мне все это нужно. Заявил свое согласие и теперь ждет, готовый не вспоминать о нем, если я опять сбегу.
Похоже, не один я тут кретин… Слава Богу, что на мне была маска, это уникальное изобретение человечества. Я не снял ее даже тогда, когда начали бить куранты. Только чуть сдвинул, чтобы тяпнуть коньяка – плевать на всех ментов города и окрестностей.
Новый год начался, а вечеринка продолжалась. Продолжалась, черт ее дери, и я не мог просто подойти к нему и сказать… А, что толку в словах – не мог ничего сделать! Только следил за ним, как охотник за дичью, даже не стараясь хоть как-то соответствовать праздничной обстановке. Курить у Марины, при всем ее сказочном гостеприимстве, конечно же, было нельзя, и это могло быть очень кстати, но Миля умудрялся выходить на лестницу в сопровождении целой толпы. Нет, я не ошибся, он действительно волновался, и утешало меня только одно – во нашли мы друг друга, два сапога пара…
А потом, в какой-то неотличимый от предыдущих момент, он все-таки снова взглянул мне в глаза, и мое терпение лопнуло. И сразу стало глубоко плевать, что подумают обо мне окружающие. Я аккуратно отложил снятую маску, провел ладонями по лицу и громко объявил:
- Миля, на пару слов, - и кивнул в сторону лестницы.
Нет, я не собирался разговаривать – едва он вышел вслед за мной и притворил дверь, я дернул его к себе, обхватил ладонями лицо и нашел губы. Этот вкус… табак, шампанское, Миля… Голову повело так, словно я беспробудно пил весь вечер, особенно когда его руки легли мне на спину. Он отвечал мне, да, теперь отвечал! Мы целовались взахлеб, как подростки, впервые узнающие, что значит утонуть друг в друге. Я всем телом прижал его к стене около двери, и гладил по плечам, чувствуя его тепло сквозь плотный шелк рубашки. Мой подарок, мой новогодний подарок…
Кто-то попытался открыть дверь, и Миля резким движением захлопнул ее. Мы стояли, обнявшись и тяжело дыша. Я не хотел отпускать его ни на секунду.
- Миля…
- Да?
- Они сейчас опять припрутся.
- Мне надоело здесь.
- Уходим?
- Только маску заберу…

В лифте мы опять целовались, и в машине, и никак не могли остановиться, пока рядом не шарахнула, осветив нас яркой вспышкой, закрутившаяся в воздухе петарда. Я оторвался от Мили и увидел застывших гуляк, в изумлении взиравших на нас.
- Черт, в этом мире так много людей, - прошипел я, включая зажигание.
- В мастерской никого, - тихо отозвался он.
Вот точно такое же чувство у меня было, когда я в последний раз со всего маху получил в поддых – его слова напрочь вырубили меня на несколько мгновений. Он же понимает, что будет, если мы сейчас останемся совсем одни?!
- Миля…
- Я знаю, Рэм.
Дорогу я запомнил, как бешеное мелькание летящего навстречу снега.
А потом мы поднимались к нему в тесной кабине лифта, прислонившись к противоположным стенкам и глядя друг другу в глаза.
Обволакивающее тепло мастерской. Ничего не значащий, напряженный разговор.
- Кофе будешь?
- Нет, спасибо.
- Тогда я в душ.
- Постой…
- Я скоро.
- Миля…
- Да?
- Плевать на душ…
Он пожимает плечами, но отпускает дверную ручку, вешает на нее полотенце и подходит к дивану, останавливается напротив меня. Я не встаю, просто кладу ему руки на бедра и притягиваю к себе, утыкаюсь лицом в живот, обнимаю ноги. Он чуть тянет меня за волосы, шумно выдыхая:
- Рэм…
Мягко освободившись, опускается рядом, и я поворачиваюсь к нему, провожу ладонью по щеке, целую… Его пальцы все крепче сжимают мое плечо, и каждый нерв, как бикфордов шнур - огонь бежит по ним, пугая неотвратимостью взрыва. Последний вопрос, самый-самый последний, пока я еще в сознании, чтобы услышать ответ, чтобы знать точно, чтобы не сомневаться:
- Мой подарок – это ты? Правда? - хрипло, вперемешку с поцелуями, - Скажи мне это… Просто скажи…
- Да этому подарку уже полгода, - Миля сердито отталкивает меня и, хмурясь, расстегивает манжеты, - Только попробуй сейчас сбежать – догоню и кости переломаю…
Все. Взрыв. И кто из нас глупее, уже не важно: мой свитер летит в сторону вслед за его рубашкой… Я опускаюсь на пол между его колен и покрываю поцелуями грудь и живот – быстро, жадно, мне сейчас не до тонкостей и изысков. Миля откинул голову на спинку дивана, положил ладони мне на плечи и разрешает все – почти кусать его кожу, стискивать пальцы на талии, расстегнуть ширинку… Какой, к черту, душ – он так пахнет, что меня начинает колотить от возбуждения. Я, чуть помедлив и сглотнув, обнажаю головку и резко забираю ее в рот. Миля тихо шипит сквозь зубы.
- Больно? – тут же пугаюсь я.
- Дурак. – Он обхватывает член у основания и сильно сжимает, задыхаясь. - Я сейчас кончу, как малолетка, если ты будешь так продолжать.
- А как?.. Почему нет?
Он сползает на пол, оказываясь вплотную, стаскивает с меня футболку, расстегивает пояс джинсов, чуть спускает их, и медленно гладит мой член, обхватывает яички, возвращается… Еще и смотрит вниз, на то, как появляется и исчезает в его ладони блестящая темная головка, и мне становится совсем невыносимо.
- Миля, перестань… Я хочу не так…
- Да, я знаю, - он на мгновение вскидывает глаза и поворачивается спиной, ложится грудью на сиденье. Руки у меня трясутся, когда я рывком сдергиваю его одежду почти до колен… Мну дрожащими пальцами крепкие ягодицы, резко наклоняюсь, касаюсь языком его входа. Миля тихо вскрикивает, и я чувствую, что все – настал мой предел. Я не могу готовить его, я не могу ждать… Упираюсь в него членом, прижимаюсь грудью к спине, обнимаю, слушая его стонущее дыхание, и – толкаюсь вперед. Осторожно, чуть-чуть, но в голове грохочет, и тело буквально сводит от попыток сдержаться. Вот теперь он молчит, и плечи напряглись, а дыхание сбилось. Еще толчок, и Миля вцепляется пальцами в кожаную обивку, приглушенно хрипит, но не сопротивляется.
Нет, это невозможно!
- Миля, ты сумасшедший… - зажмурившись, стискиваю его изо всех сил и замираю, - Я же так тебя изувечу… - покрываю поцелуями спину, стараясь успокоиться, - Так нельзя…
Отодвигаюсь, наконец, и разворачиваю его к себе лицом, убираю волосы, провожу большим пальцем по морщинке между сведенных бровей.
- Рэм…
- Нельзя так. Хорошо должно быть двоим. Давай разденемся и пойдем на кровать, а то что мы как дикие… И у тебя есть какая-нибудь мазь?
Он неожиданно рассмеялся и сел на пятки:
- Есть! Согревающая, с красным перцем…
Истерический хохот – отличная разрядка, особенно, когда на полу, утирая слезы, ржут два практически голых мужика. Согревающую мазь мы по обоюдному согласию забраковали, другой никакой не нашли, но в постели все было иначе.

Герои произведения (авторское видение)

Отредактировано Trishula (2010-12-05 03:45:51)

Эта история в теннисном клубе и правда обошлась, мы просто стали ездить на другой корт, а, встретив как-то раз дяденьку в ресторане, обоюдно сделали вид, что не знакомы.
Не обошлась другая, по началу смешная и нелепая, взявшая старт, как ни странно, с приставаний ко мне.
Та самая ругань в Союзе Художников, после которой летали по мастерской катушки, была из-за студентов Академии Штиглица, или, по-старому, Мухинского училища. Их собирались вписать в июле на практику к ведущим модельерам, и Милю удалось-таки уломать – ему клятвенно пообещали целый год не приставать с просьбами о чтении курса современной моды.
Так что летом у нас в мастерской объявился практикант, Славик. Эдакий томный вьюнош, глазастый и трепетный. Симпатичный. Способный, даже талантливый, по милиной оценке. Вьюнош не досаждал, слушался, исправно приходил каждый день, хотя мог бы и прогуливать – никто бы не расстроился. Все шло тихо-мирно недели три, я только с легким изумлением вынужден был каждый раз в разговоре с ним делать шаг назад – он всегда подходил слишком близко. Потом он начал усаживаться ко мне вплотную, и я стал потихоньку звереть. Нет, ну правда, повернуться нельзя, не натолкнувшись на это костлявое недоразумение. Я с некоторым напрягом, но понял все-таки, к чему эти заезды, и стал подчеркнуто держать дистанцию. Так ведь нет - недоразумение улучило момент, когда Миля, тихо матерясь, перерывал груду бумаг в поисках какого-то телефона, а я на кухне варил кофе. Мальчишка ловко вынул у меня из рук турку, поставил на стол и быстро прижался ко мне всем телом. Я в обалдении замер, как памятник, а Славик слегка потерся об меня и вздохнул от полноты чувств. Спокойно, приказал я себе, а то ведь отпихну сейчас, так отлетит и убьется…
- Ну, и что это значит? – негромко поинтересовался я, готовясь к воспитательной беседе.
- Рэм, ты мне нравишься.
- Это я понял. Отойди. – Но он только крепче вцепился в меня.
- Трахни меня, Рэм. Пожалуйста…
Даже так. Идея почти тронула меня своей бесперспективностью. Я аккуратно взял мальчишку за шиворот и отодвинул. Бить его не хотелось. Он подавлено молчал, картинно ссутулившись и опустив глаза. Я плюнул пока на кофе и закурил.
- Рэм, я же красивее его… - раздалось печальное откровение.
- Почему ты так решил?
- Ну, моложе…
На этот абсурдный довод я и вовсе промолчал, но Славик заныл снова:
- Я, конечно, понимаю, что он знаменитость…
- Это тоже никакой роли не играет, поверь.
- А что играет? Чем я тогда хуже?
- Наверное тем, что мне нужен он, а не ты.
Но недоразумение не желало отступаться.
- Я понравлюсь тебе больше, правда… - выдохнув эту жалостную чушь, он схватил меня за плечи, поднялся на цыпочки и попытался поцеловать.
Вот сейчас лететь бы ему все же до самой двери, но с той стороны как раз раздался негромкий кашель. Увидев стоящего в дверном проеме наставника, парень отскочил от меня аж до середины кухни. Миля тоже взял его за шиворот, но совсем не так аккуратно, как я, и молча направился к двери. Славик не сопротивлялся. Раздался щелчок замка, тихие невнятные голоса, и, неожиданно – грохот и жалобные повизгивания.
Выпустив в окно струю дыма, я весело спросил вернувшегося и теперь уже очевидно взбешенного Милю:
- С лестницы-то за что?
- За то, что блядь.
- А порядочным я, значит, понравиться не могу?
- Можешь. Только порядочные вот так на шею не вешаются. И никто до сих пор сучкой меня не называл.
Веселья как не бывало. Я очень спокойно затушил окурок.
- Ну, пусть придет завтра.
- Не придет. Практику он сегодня завалил.
- Ладно. - Я был просто сама покладистость. – Встретимся в другом месте.
- Рэм, я ему уже всыпал, и практику не подпишу, так что пошел он на хуй – не пачкай руки.
- Да что ж я, только бить умею, что ли? Но за сучку ответит.
Бить поганца я действительно не стал. Просто в сентябре явился в к нему в Академию с цветами, подождал, когда побольше народу набежит, и произнес прочувствованную речь, что подумаю над его просьбой о сексе, если он даст мне слово всех других мужиков отшить. А то мне будет противно трахать сучку. Вручил букет и удалился.

В общем, история получилась и правда довольно смешная, если бы не последствия. Как-то я недооценил, насколько этот Славик сволочь – думал, просто избалованный сопляк. Но ошибся. Довольно скоро молодой человек встретил меня у мастерской, чтобы с изрядного расстояния объявить мне войну. Он, видите ли, от меня такого не ожидал, и теперь я должен пенять на себя. Вот так, и не иначе. А чего, интересно, он ожидал-то? Что я его по головкам поглажу? Да пошел он, действительно… Так я ему и сказал. Не знаю, зачем он приходил – может, надеялся, что я извинюсь, чего доброго? Но я не оправдал надежды трепетной души, и пенять пришлось неслабо.
Мальчик вернул мне мой визит в Мухинское с процентами – затрудняюсь сказать, в каком количестве журналов появилось его захватывающее интервью о летней практике у Богумила Самарина. О том, за что Славика спустили с лестницы, там не было ни слова, зато присутствовало сенсационное заявление о милиной ориентации вместе с именем и подробным описанием его любовника. И ведь вот в чем пакость – в нашей северной столице просто море инженеров по имени Игорь, но в интервью малолетний засранец назвал меня Рэмом. Когда Миля нехотя протянул мне первый журнал, я с огромным трудом подавил желание втянуть голову в плечи. Испугался, честно. Испугался до тошноты и мерзкой дрожи в пальцах. Дико захотелось курить, забыть эту статью как страшный сон и забиться в пещеру на каком-нибудь необитаемом острове – почему-то именно в такой последовательности. Я сжал зубы и сосчитал до десяти. Потом закрыл глаза, подышал, и сосчитал снова. Потом опустил журнал и взглянул на Милю. Он смотрел в окно, расстроенный и откровенно виноватый, а еще отстраненный и ни на что не претендующий. Думал, наверное, что я теперь сбегу. Ну нет! Проклятая писанина яркой стрелой просвистела через всю мастерскую.
- Плевать. Как-нибудь переживем.
Он обернулся и шагнул ко мне. Вот это был поцелуй, и вот это был секс! На полу, прямо там, где стояли, исступленный и самозабвенный, назло всему живому… Пиликал телефон и звонили в дверь, но нам было не до того. Как будто нас пытались отобрать друг у друга, как будто этот секс был нашим ответом на сомнения и страхи.
Он и был ответом, но только для нас, и, разумеется, дальнейших публикаций не отменил. Я в любой момент ожидал потрясенных вопросов на работе, тем более, что попытки сфотографировать нас, вместе или порознь, стали своеобразным спортом среди папарацци. Но все-таки инженеры-дорожники мало читали журналы о моде и светской жизни, да и наше с Милей желание попасть в объектив оставляло желать лучшего. Так что мне каким-то чудом повезло – то ли и правда круг общения у нас был слишком разный, то ли те, кто на эти статьи все же наткнулся, им не поверили. Не знаю. Может быть, просто побоялись спрашивать.
Но жизнь и без этого встала с ног на голову. Каждый раз уворачиваться от камер, подходя к его подъезду, мне совсем не улыбалось, как и постоянно на работе задаваться вопросом: знают или нет? Не раз и не два Миля пытался уговорить меня не приезжать какое-то время, но я идти на поводу у этих уродов не собирался. Сидеть тихо дома, оставив его одного на растерзание – благодарю покорно, а еще больше повредить Миле своим присутствием было уже нельзя. Хотя он и отнесся к шумихе в прессе стоически, я все равно тоже чувствовал себя виноватым. Ведь каша-то заварилась из-за меня… Правда, вместо нервозности взаимное чувство вины только добавило нам какой-то грустной нежности. Переехать ко мне он отказался – пришлось бы на это время прекратить работать – и недели две мы провели на осадном положении.
А потом понемногу возня стала затихать. Для непрестанно звонившего милиного телефона была куплена новая симка. Лестницу, ведущую в мастерскую, несколько журналистов запомнили надолго, да и жизнь в городе шла своим чередом – наша сенсация отходила в прошлое. Мы уже надеялись, что черная полоса кончается, но тут разразился, наконец, настоящий скандал.

Милю неожиданно пригласили в жюри конкурса, который прежде планировался как не слишком масштабный показ и не удостоился внимания Богумила Самарина. Но в последний момент привалили неслабые спонсоры и решили блеснуть именами если не участников, так членов жюри. Сляпали призовой фонд и теперь пожарными темпами набирали всех знаменитостей, до каких могли дотянуться.
Я с тоской читал через милино плечо вежливое и помпезное сообщение о том, что ему предлагают украсить собой это незаурядное мероприятие. Черт, хуже и быть не могло! Вот именно сейчас, не раньше и не позже. Именно тогда, когда появиться на публике – все равно, что собственноручно подписать себе приговор часов на пять расстрела. Перед камерами и микрофонами. Под скользкие взгляды и понимающие пошлые улыбки.
Миля мрачно смотрел в экран и медленно сжимал пальцы на мышке. Я знал, что он пойдет. И что отговаривать его бесполезно. Не чувство противоречия – элементарная гордость не позволит ему отказаться от приглашения в такой момент, демонстрируя всем свое малодушие. Одно дело – посылать журналистов, когда они осаждают тебя на дому, и совсем другое – прятаться, когда к тебе обращаются, как к профессионалу.
Для проформы я все-таки попробовал:
- Напиши им, что улетаешь в отпуск, и махнем в Крым на эти дни.
Миля долго молчал, машинально водя мышкой по экрану.
- Не имеет значения, по какой причине отказываться.
Не прокатило. И даже стало как-то легче, словно черта, которой я все время боялся, вдруг осталась позади. Я положил руки ему на плечи и несильно сжал.
- Хорошо, пойдем.
Миля вскинул на меня глаза и нахмурился:
- Спятил?
- Я, Миля, давно спятил, как будто ты не знаешь.
Но он не поддержал моей улыбки.
- Рэм, это глупо!
- Не глупее твоей заявки Стелле. Тем более, что я не собираюсь давать интервью.
- Плохо ты их знаешь… А если я просто попрошу тебя не ходить?
- А я прошу тебя не делать этого. Я все равно пойду.
Я поднял его со стула и развернул к себе. Теперь мы стояли напротив, упершись друг в друга взглядом.
- Ну пойми же ты наконец, Рэм! Я могу заявить на весь мир, что я гей, наркоман, сифилитик – что угодно, и мне это никак не повредит. Да, мне неприятно, когда лезут в личную жизнь, но и только. А ты живешь совсем в другом мире – тебе будут нервы мотать, пока не затравят!
- Не преувеличивай. За что меня травить? Явившись туда вдвоем, мы докажем только, что считаем себя выше сплетен, а что думать дальше – личное дело каждого.
Он прерывисто вздохнул и обхватил себя за плечи.
- Ты потом не простишь этого ни себе, ни мне.
- Ерунда. Тем более, что я просто не могу остаться в стороне. Ну представь себя на моем месте – прятаться, как нашкодивший щенок… Ты бы так смог?
Миля закрыл глаза, качая головой.
- Я могу не ходить.
- Не можешь, - я обнял его и уткнулся носом в плечо. – Брось, где наша не пропадала. Давай останемся собой. Другого мы точно себе не простим, оба.
И мы пошли вместе.

Бурных оваций по приезде мы избежали, намеренно слегка опоздав, но в перерыве журналисты накинулись на нас, как стая обезьян, честное слово. Не обращая никакого внимания на то, что мы были типа заняты своей беседой, они засыпали Милю вопросами о конкурсантах, тенденциях высокой моды и творческих планах. Я спокойно слушал и помалкивал, стоя рядом с ним, а молодой мэтр отвечал ёмко и благожелательно, до тех пор, пока не прозвучал таки провокационный вопрос, заданный омерзительно слащавым голосом:
- Богумил, не могли бы вы представить нам вашего спутника? Он тоже имеет отношение к подиуму?
Миля вежливо обернулся к журналисту, смерил его холодным взглядом, и тоном, не допускающим ни намека на фамильярность, объявил:
- Нет. Рэм отношения к миру моды не имеет. Могу представить его лишь как моего друга.
- О, тот самый Рэм…
- Да. Тот самый, в отношении которого уважаемые прежде издания недавно повели себя, как бульварная желтая пресса.
В голосе любимца публики, известного модельера и настоящей звезды было столько яда, что журналисты, не дожидаясь дальнейших оценок, быстренько свернули интервью. Конечно, кому охота подставлять работодателя… Молодец Миля! Слово «друг» было совершенно нейтральным и ни к чему не обязывающим. Ни подтверждающим, ни опровергающим. Друг. А дальше – не ваше дело. Только эти любители сенсаций не знали, что значат милины прищуренные глаза с чуть вздрагивающими ресницами, а я знал – он был в бешенстве и еле сдерживался. Хорошо, что они вовремя убрались, а то дальше он наговорил бы об уважаемых изданиях такого, что даже для звезды его калибра было бы риском. Мне страшно захотелось сжать его руку, но, разумеется, от этой идеи пришлось отказаться.
До конца конкурса я по наивности думал, что карета проехала, и только когда жюри было занято подведением итогов, понял, почему Миля после перерыва просил меня быть осторожнее. Стая обезьян с камерами и микрофонами занялась теперь персонально мной.
Я не собирался вообще с ними разговаривать. Но им было по фиг. На мой взгляд, наше совместное появление здесь само по себе исключало все вопросы. Но папарацци, как оказалось, так не считали. Все-таки опыта общения с этой беспардонной братией у меня не было – первый же вопрос своей прямотой поставил меня в идиотское положение:
- Скажите, Рэм, в прессе последнее время появились сообщения о вашей связи с одним из ведущих модельеров, членом здешнего жюри, Богумилом Самариным – как вы относитесь к этим слухам?
И что я должен был ответить?
- Отрицательно, как любой нормальный человек.
- Тем самым вы хотите сказать, что между вами ничего нет?
- Я хочу сказать, что не желаю комментировать сплетни.
- Вы не собираетесь обсуждать ваши отношения?
- А вы считаете, что должно быть иначе?
- То есть они существуют?
И тут мне, что называется, шлея попала под мантию – я даже сам не ожидал. Вот так жить всегда. Всегда врать, изворачиваться, бояться каждого жеста, каждого слова, отвечать вопросом на вопрос. Да почему я обязан так делать, если мне это противно? Почему должен заставлять Милю психовать, выгораживая меня?! Я обвел взглядом направленные мне в лицо камеры и нагло заявил:
- Да.
Это короткое слово в буквальном смысле произвело фурор. Обезьяны дернулись, только что не запрыгали, перевели дух, и снова ринулись в атаку, перебивая друг друга. Я несколько секунд слушал этот гвалт, сравнивая их про себя с растревоженным курятником, а потом поднял руку, требуя тишины.
- Я буду отвечать на ваши вопросы, если смогу их услышать.
Да, ребятки, если уж вы хотите со мной пообщаться, так хоть ведите себя по-людски. Итак…
- Рэм, расскажите нам о себе. Вы сделали такое серьезное, откровенное заявление…
- Что вас конкретно интересует?
- Сколько вам лет, Рэм?
- Мне тридцать три года.
- Каков круг ваших интересов?
- Он неоригинален: автомобили, литература, спорт, современная рок-музыка.
- Кто вы по профессии?
- Я инженер, работаю в строительной фирме.
- Как долго продолжаются ваши отношения с Богумилом Самариным?
- Меньше года.
- Кто был их инициатором?
- Я.
- Вы встречаетесь, или постоянно живете вместе?
- Встречаемся.
- Вам не мешает разница интересов?
- Нет, не мешает.
- Что вы можете сказать о характере Богумила Самарина с точки зрения самого близкого ему человека?
- Его характер мне нравится.
- Как отнесется ваш партнер к обнародованию ваших отношений?
- Сегодня вечером я об этом узнаю.
- Кто доминирует в вашей паре?
На этом наглом вопросе мое терпение подошло к концу, захотелось просто расколотить им и камеры, и морды. Хотя, я не мог не понять, что сам раздразнил их своей краткостью. Пора было заканчивать, но у меня перед Милей был должок как раз на эту тему, и только поэтому я, тихо выдохнув, ответил:
- Никто. У нас абсолютно равные во всех смыслах отношения. И поскольку я надеюсь, что среди вас нет все же представителей порножурналов, считаю этот вопрос последним. Всего хорошего.
Они неохотно отстали, и все время объявления результатов конкурса я старался успокоиться, мутными глазами глядя на сцену. Получалось не очень – уж больно тяжело далась мне спокойная реакция на последнюю обезьянью выходку.
Эта свора попыталась снова поймать нас обоих на выходе, но тут уж у них ничего не вышло, потому что я сходу рыкнул, не особо заботясь о тоне:
- На сегодня всё!
А Миля лишь брезгливо скривил губы, отодвигая от себя микрофоны.

О Миле я не думал – видимо, все тот же наконец-то включившийся инстинкт самосохранения наложил жирное «вето» на мои воспоминания. Единственной мыслью, связанной со всей этой историей, была констатация факта: долбанный защитный механизм солидно опоздал. Ему следовало сработать гораздо раньше – то ли, когда я повелся на интервью, то ли, вообще, когда я впервые полез защищать гражданина N. И тогда теперь, во время лихорадочных сборов, мне не приходилось бы время от времени останавливаться и ждать, пока пройдет сердцебиение, тремор и дурнота – последствия нервного срыва. Да и самих сборов тоже не было бы.
Но все эти разговоры теперь ни к чему, как говаривал мультяшный капитан Смолетт. Я оформил нужные документы, поставил скайп на компьютер дочери, отдал квартиру и машину в полное распоряжение сыщиков, и через неделю уже садился в самолет.
Когда Боинг, тяжело и мощно промчавшись по взлетной полосе, взмыл с воздух, меня накрыло непередаваемо горькое ощущение свободы. Всё. Я оторвался. Оставил позади все свои безумства, растоптанное самолюбие и косые взгляды. Город, который не захотел меня понять, и человека, не сумевшего остаться собой. Или никогда не бывшего таким, как мне казалось? Теперь уже неважно. Я уже совершенно точно не сорвусь, не помчусь в мастерскую, не стану выяснять, спрашивать, умолять и унижаться. Как, оказывается, я боялся этого все эти безумные семь дней!
Пронесло. Я справился. Я свободен.
И теперь могу спокойно вспоминать и анализировать полученный опыт, чтобы больше никогда не вляпаться в такую историю. Как он сказал? Фиаско… Да, по всем статьям...
Я смотрел на белые холодные облака над океаном и думал о том, что никогда не встречал прежде настолько жестоких людей. Вроде бы, я уже не мальчик, а вот как-то миловал Господь от таких монстров. И ведь знал же, какой он, и почему-то решил, что меня это не коснется. А он действительно не изменился, остался собой на сто процентов. Скрытный и откровенный, деликатный и способный рубить по живому. Историю с матерью он от меня не скрывал. Ее он тоже вышвырнул из своей жизни одним махом...
СТОП!
Мне показалось, что самолет уходит в мертвую петлю. Или что у меня начинается сердечный приступ. Или что сейчас пришедшая в голову мысль скрутит в мертвую петлю меня. Я вцепился в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, и сосед, покосившись, нажал кнопку вызова стюардессы.
- Вам плохо?
- Нет, мне хорошо. Принесите, пожалуйста, индивидуальный пакет. И воды.
Чееерт, как хочется курить! Или выпрыгнуть из самолета. Или треснуться обо что-нибудь башкой. Со всей силы.
Меня не стошнило и не начало колотить. Наоборот, выпив залпом бутылку холодной воды и отдышавшись, я неожиданно успокоился. Вот теперь, наконец-то, прошел шок от милиных слов. Простая мысль, чуть не свернувшая меня в бараний рог, мгновенно расставила все по своим местам. Почему я раньше не вспомнил о его матери? Занят был, о себе думал, преданном и непонятом, о себе, центре Вселенной!
Да, он вычеркнул из своей жизни мать. Но он же ее обманул! Жестоко, больно, холодно, но себе в ущерб и ради нее же! И до сих пор считает, что был прав, сумев помочь ей выбрать то, что для нее важнее. Потому что она поверила и не вернулась.
А я… Ну вот уж дудки, Миля, я вернусь!!! Пускай я тоже поверил твоей выходке, но я просто вернусь и даже не стану обсуждать твой бред. Не обмолвлюсь ни словом! Все, подурачились, и хватит. Я знаю, зачем ты это сделал. Я догадываюсь, чего это тебе стоило и помню, чего это стоило мне. Пусть так. Это было хуже, чем гореть в аду, но это же не главное!!!
А главное… главное… Боже, благослови милину маму, эту святую женщину, за ее боль, позволившую мне понять! И за ее ненормального сына, который любит так, что совсем не думает о себе! За ее жестокого, глупого, сумасшедшего сына, который все-таки любит меня... Любит… Вот оно, это главное – важнее всех обид на свете. Он. Меня. Любит.
Я, наконец, раскрыл глаза и снова взглянул на залитые солнцем облака над океаном. Над далеким темно-серым океаном, едва видным в редких просветах и так похожим на милины глаза.
Пусть я совсем не знаю, что мне теперь делать. Как мне вернуться так, чтобы у тебя больше не было повода жертвовать собой. Но я смогу всё, потому что ты любишь меня. Я не приму твоих жертв, и сам не стану ничем поступаться – это только разрушает. Я вернусь в силе, и тебе никогда больше не придет в голову мысль, что я должен тебя оставить.
Лететь мне еще долго. И из самолета я выйду с готовым планом.

Через полтора месяца Петербург встретил меня первой робкой капелью. Мой город знает меня, как облупленного – гораздо лучше, чем я его. Ну, ему и годков поболе… Так приятно было думать, что именно моего приезда ждала та самая погода, по которой я больше всего скучал: мягкая, влажная, чуть тревожная, переливающаяся в городских пейзажах всеми оттенками серого… Я подставлял лицо сырому ветру с запахом талого снега и слушал звучащие вальсом даже не в голове, а где-то в груди и в горле, стихи Мандельштама:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез…
Стихи о Петербурге, я плохо помнил их, но точно знал, что там были такие слова:
Петербург, я еще не хочу умирать,
У тебя телефонов моих номера…
… я еще не хочу умирать!
Они отзывались во мне приступами щемящей тоски и волнения. Там, в Сиднее, чужом и жарком, у меня все сложилось замечательно. Не сразу и не запросто, но даже лучше, чем я рассчитывал. Я вернулся в мой город с победой, я замахнулся своротить горы, и это кажется теперь таким простым… И таким бесполезным, потому что если Миля не захочет быть со мной, я просто умру. Буду ходить, есть, спать, работать… Функционировать. Но не жить. Если мой номер не будет набирать самый нужный мне абонент.
Я носился по делам, я спешил выполнить намеченный первый этап как можно скорее, потому что тогда можно будет, наконец, пойти к нему и сказать: гнать меня больше нет необходимости.
Больше месяца я метался по городу, а мысли продолжали свой замкнутый круг. Я не буду говорить с ним о том, что он сделал, не упрекну и не напомню – твердил я себе, как мантру. Иначе я сорвусь и ничего не смогу ему доказать. Я понимаю, что эту дикость он сотворил, пытаясь меня спасти. А что чуть не угробил при этом – будем считать это побочным эффектом. Главное, чтобы он понял, что теперь все иначе. Много раз за те безумные шесть недель в Австралии я порывался позвонить ему, рассказать подробно, что я думаю о его выходке, пообещать вернуться. И не звонил. Потому что знал, что он ответит – он меня не ждет. У него все отлично. Я дал себе слово просто прийти к нему тогда, когда смогу предъявить реальные факты, а не планы и проекты. Вспоминать ничего не нужно, уговаривал я себя, надо просто рассказать, что я сделал, чтобы остаться с ним…
Но где-то на краю ужаснувшейся тогда, перед отъездом, души я знал, что на самом деле хочу не спокойно говорить с ним о работе, а схватить его за плечи и трясти до потери сознания, требовать, просить, умолять, чтобы он взял свои слова обратно и больше никогда, никогда не поступал так… Потому что теперь я этого боюсь, вопреки всем доводам рассудка – до дрожащих по-детски коленок, до звона в ушах и зубовного скрежета. Боюсь до бессонницы и ледяного холода в груди – что, сделав так тогда, он может отречься от меня и сейчас, не поверить мне, не разрешить остаться, не пожелав портить мне жизнь…
Спокойно, повторял я себе в сотый, в тысячный раз, уже стоя перед дверью мастерской. Спокойно. Я все сделал, я подготовился к встрече, я уже не тот романтичный балбес, который пытался не обращать внимания на суровую реальность. Теперь я познакомился с ней так близко, что мы практически перешли на «ты», и даже, наверное, сможем подружиться. И это обязательно поймет человек, не ждущий меня по ту сторону двери. Ну же, не дрейфь, просто позвони!
- …Рэм? – высокий силуэт в полумраке лестничной клетки ссутулился и прислонился спиной к косяку.
- Я…
- Что тебе нужно?
- Хочу рассказать тебе о своих делах.
Миля молчит целую вечность, и я жду, все больше пугаясь этой пустой тишины. В сумерках мне совсем не видно его глаз.
- Ладно. Проходи.
Вхожу. Здесь никого – редкая удача. Но и отдышаться шанса тоже нет, надо приступать прямо сейчас. С трудом заставляю себя не застыть, прижавшись лбом к куртке, которую повесил на крючок поверх знакомых ключей, и оборачиваюсь к Миле. Он закурил, усевшись в угол дивана, смотрит в сторону. Ждет. Ну, поехали…
- Я вернулся насовсем. Вместо работы в той должности, на которую меня пригласили, я предложил доверить мне создание их филиала в Петербурге, и они повелись. Правда, в масштабе города проект оказался для них неинтересным, но перспектива работы с областью и северо-западным регионом России в целом их очень даже привлекла. Мне предложили написать бизнес-план, и после проверок, обсчетов и тестов согласились предоставить мне необходимое оборудование и материалы, как только будет заключена первая местная сделка с филиалом. Все здешние расходы – на специалистов, рабочих, офис, налоги и прочую хрень – они оставили мне, но я решил, что это справедливо. В конце концов, почему должны рисковать только они? Им это, кажется, понравилось. По крайней мере, они прекратили каждый день гонять меня на собеседования и зачислили в штат. По приезде я открыл филиал и выиграл тендер на областной заказ: все-таки, работа импортного оборудования по расценкам нашинского – серьезная удача для заказчика. А чтобы покрыть разницу, я взял кредит. Продал квартиру, снял офис, нанял проектировщиков из молокососов – сам научу их работать, и сманил к себе Наталью из секретарей в менеджеры. Вчера на счет филиала поступил аванс от заказчика, сегодня утром я получил сообщение о сроках прибытия оборудования. Найти бригады для него - не проблема, но это понадобится только тогда, когда будут выполнены проектные работы. Приступаем с начала недели. Вот.
Фух, теперь можно закурить и ждать милиной реакции.

Он поднял голову и прохладно посмотрел в мою сторону.
- А почему ты уволился, они не спросили?
- А как же. Не дураки, чай, спросили сразу же. И я ответил, как есть – чтобы потом ни для кого не было сюрпризов.
- И что?
- Это Австралия, Миля, там с этим проще. Их интересует профессионализм, а не ориентация сотрудников. И еще – деньги. Они занимаются бизнесом, не сплетнями и воспитанием морали. Подстраховались, конечно, от нашей местной дури – если бы со мной тут сотрудничать никто не захотел, не видать бы мне оборудования. Но наши, при всем своем снобизме – жадные поцы, и я был практически уверен, что один из ближайших тендеров будет моим. Так и вышло.
Вот теперь Миля смотрит мне в глаза, внимательно и настороженно.
- А где ты живешь? Ведь квартиру ты продал?
Ох, как хочется ответить: я хочу жить с тобой, у тебя, здесь! Но вместо этого я неуклюже пожимаю плечами и отвожу взгляд.
- Комнату снял…
И молчу, ожидая своего приговора.
- Хорошо, - наконец отзывается он, - тогда давай ужинать.
И это все? Все, что он скажет мне на то, что я вернулся? Хотя – он меня не гонит, может быть, это уже ответ? Я потихоньку перевел дух. Он выслушал и не заявляет, что без меня ему лучше, чем со мной. Или все-таки лучше? Фиг поймешь, о чем он думает, вот так неторопливо направляясь на кухню. Уж больно спокоен. Может быть, мое отсутствие для него было не так страшно, как я придумал? Все-таки, с тех пор, как от Мили неожиданно уехала мать, прошли долгие годы. Маленький мальчик давно повзрослел и наверняка изо всех сил старался не утонуть в депрессии после того, как простился со мной. Наверное, утешался как-то. Ну и… ладно. Вот уж чего я точно не хотел бы, так это, вернувшись, увидеть его в разобранном состоянии. Справился, и молодец. По крайней мере, он адекватен и не говорит мне гадостей, которых я так боялся, и можно вовсю расспрашивать его о знакомых и о показах, о погоде, здоровье и городской жизни... Нечего нервничать и задаваться ненужными вопросами.
Главное – он меня не выставил.
И мы приготовили ужин и съели его, перекидываясь новостями и приоткрыв окно, чтобы дым от сигарет не ел глаза. А потом Миля достал мартини и мы долго сидели на диване, глядя на закат.
Правда, все время кто-то приходил, но я открывал дверь сам и с порога отписывал всех. Миля занят, приходите завтра. Приходите потом. Когда-нибудь приходите, а сейчас проваливайте к чертовой матери…
В конце концов, я взял альбомный лист и крупно написал на нем: «Я вернулся. Рэм». И повесил на дверь снаружи. Звонки как отрезало.
Я страшно хотел прикоснуться к нему, и не решался. А он смотрел на меня серыми холодными глазами, и молчал. Потом тихонько поставил бокал на столик и поднялся. И я вдруг испугался, что вот он сейчас скажет что-нибудь обыденное и ляжет спать, а я так и буду курить тут всю ночь, как дурак, не смея к нему подступиться.
Я вскочил и остановился у него за спиной – близко, почти касаясь.
- Миля.
- Да?
Шепот вышел измученным и откровенным. Я обнял его и прижал к себе, уткнувшись в плечо и вдыхая знакомый запах. Поцеловал шею, провел губами и снова поцеловал. Я что, правда до отъезда считал, что смогу жить без него? Он ответил тихим стоном, запрокидывая голову, и у меня тут же снесло крышу. Развернуть его к себе – одно мгновение, впиться поцелуем в губы – второе, а потом потерять им счет, дурея от его рук в своих волосах…
- Гулял без меня? – вопрос все-таки сорвался, но мне было важно оставить это в прошлом.
- Гулял, - ровно откликнулся он.
Фигня, все фигня. Главное, что ты есть. Главное, что я вернулся в эту страну, в этот город, поднялся в эту мастерскую – и ты здесь. Среди миллионов и миллионов людей ты есть, и я могу обнять тебя снова. Вот только…
- С мужиками?
Миля поднял на меня серьезные грустные глаза.
- Дурак ты. – И попытался отодвинуться.
Ну нет, номер не пройдет. Пусть я хоть триста раз дурак, но теперь ты можешь говорить все, что хочешь. Я уже успел понять, что все еще нужен тебе.
Я содрал с него свитер, провел ладонями по плечам и застыл, увидев на сгибах локтей характерные синяки и следы уколов.
- Миля, что это? – Голос сел в одно мгновение.
Он медленно высвободился и отошел к кровати, опустился на нее, отвернувшись к стене. Но я догнал, вцепился в его руки и рванул к себе, нависая и ловя пустой отстраненный взгляд.
- Что-это-такое-Миля-отвечай-немедленно-черт-подери!!! – Мой рев, казалось, разнесся над всем городом.
- Героин.
Я быстро пересчитал дырки. Пять. Спасибо тебе, Господи!!! Всего пять! Для ломок этого мало. А я идиот. Он же всегда считал наркотики самоубийством! А я-то великодушно умолчал о том, что чуть не умер сам! Успел подумать, как он утешался, стараясь не потонуть в депресняке. А он и не старался! Выпроваживая меня, он просто плюнул на свою жизнь…
Отпустив его, я плюхнулся на спину и зажмурил глаза.
- Прости меня, Миля.
Отвратительное чувство – как будто меня сейчас что-то задушит: страх, отчаяние, слезы…
Он приподнялся на локте:
- За что?
- За то, что я тебе поверил. Что успел уехать, прежде чем понял... За то, что я такой урод…
- Глупости. Никакой ты не урод – вон ты у меня какой красивый, и мог бы быть моделью, все бы от тебя с ума сошли…
Теплые пальцы погладили мою щеку, и я раскрыл глаза, вглядываясь в его лицо.
- Какой моделью, что ты несешь… Я люблю тебя.

Он резко сел, отвернувшись от меня, и спрятал лицо в коленях.
- Не могу без тебя. Без матери смог, а без тебя вот нет…
Я тоже поднялся, обнял его за плечи и почувствовал, как они дрожат.
- Возьми меня, Миля. Сразу возьми, чтобы было больно. Мне это нужно, правда…
Он обернулся и повалил меня на спину, обхватил ладонями лицо:
- Тебе уже было больно, когда ты отсюда уходил. Я твоих глаз не забуду до гроба.
- Забудешь, потому что сейчас я тоже буду смотреть на тебя, а смазку выкину к чертям. Чтобы осталась только эта боль, Миля!
- Дурак, какой же ты у меня дурак… - целует, гладит дрожащими пальцами, навалился всей тяжестью, - Все равно поверил бы, все равно бы уехал, я бы выпихнул тебя все равно, - шепот срывается, слова набегают друг на друга, руки шарят по телу, раздергивают ремень, ширинку, - Как я благодарен был тебе, что ты сразу… сразу ушел… и не пришлось доказывать, трахаться с кем-то, аферы крутить… Как смог бы, не знаю, удавился б, а надо… А ты…
Миля вдруг прерывает поцелуи, садится рядом на колени, и окидывает меня полыхающим взглядом. Я лежу, раскинувшись, свитер задран, брюки спущены, член торчит, и плавлюсь от его сбитого дыхания, сумасшедших глаз. Он смотрит, хватая воздух пересохшими губами, и быстро сдирает одежду с себя, с меня, опускается снова.
- Ты поверил… Такой доверчивый, такой… чистый…
Оооххх… Стараюсь не зажмуриться – обещал же, но больно, как раскаленным колом насквозь… Без смазки, только слюна, и я задыхаюсь, почти кричу, хочу сдержаться… Да, так! Ты со мной!! Вместо льда в груди, вместо злых слов и тоски – эта боль, чтобы понять до конца: мы вместе! И твой стонущий хрип, твои железные пальцы, вцепившиеся мне в плечи…
- Ну все, все, мой хороший, не надо, я выйду, - град поцелуев спускается по груди к животу, и я не успеваю перевести дыхание, захожусь от тесноты его рта, от ласки трепещущих пальцев…
- Нет, не могу ждать, Рэм… не могу терпеть… пожалуйста…
- Давай…
Тянусь к его губам, раскрываюсь навстречу, принимаю медленно, по чуть-чуть… Он осторожен, но стонет с каждым толчком, а я уже забыл о боли, я задираю ноги и начинаю тихо выть от невыносимого жара внутри, от того, что он здесь, во мне, от близости раскаленного тела, пронзающего, бьющего с исступленным восторгом… Быстро, слишком быстро, а хочется ловить эти удары вечно, но нет сил сдержаться, и мышцы, скрученные в жгуты, сейчас лопнут, если хоть на миг замедлить эту гонку, если вот сейчас, прямо сейчас, скорее, не суметь взорваться жгучим пламенем… Разорвать легкие криком, захлебнуться, выгнуться, зайтись в судорогах. И долго прижимать к себе кричащего Милю, не стараясь справиться с дрожью…
Открыть глаза, осторожно убрать волосы с единственного лица и услышать тихий шепот:
- Вернулся…
- Люблю. Все равно бы вернулся…
Миля скатился с меня и закрыл лицо ладонями. Его трясло все сильнее, и я с ужасом подумал, что он плачет. Проглотив колючий ком в горле, я придвинулся ближе и отнял его руки от лица. Нет, он не плакал - он смеялся. Беззвучно, закусив побелевшую губу и сощурив злые от невозможности справиться с собой глаза. Страшно. Лучше бы он плакал…
Под струями холодной воды в душе мы стояли вместе, и я крепко держал его, прижав к себе, не давая поскользнуться, упасть, отстраниться. Я не знал, что еще делать, и мы просто стояли, обнявшись, до тех пор, пока он не успокоился и сведенные плечи под моими руками не расслабились.
- Замерз? – почему-то шепотом спросил я.
- Угу, - он кивнул, и мокрые пряди волос подпрыгнули перед бледным лицом, разбрызгивая капли.
Но сделать воду горячее мы так и не догадались, наскоро сполоснулись холодной и еще быстрее поставили чайник. Я согрелся с одной кружки, а Миля налил себе вторую, зябко кутаясь в махровый халат. Поднялся и молча побрел в мастерскую, сел на кровать, держа кружку обеими руками. Но молчание, слава Богу, больше не было напряженным – наоборот, теперь я не хотел прерывать этот наш общий мостик покоя, неторопливо собирая раскиданные по полу вещи и стараясь не уронить полотенце, намотанное вокруг бедер.
- Вот смотрю на тебя, и словно не уезжал ты... – Миля устало опустил веки, - Рэм, живи у меня, хорошо? А то я тут чуть не рехнулся.
Я присел рядом с ним на корточки и забрал кружку, осторожно разжав стиснутые пальцы.
- Теперь не прогонишь, хоть из окна кидай.
Он снова задумчиво кивнул, глядя на меня сверху вниз, и я, отставив чай подальше, опустился на колени.
- Расскажи мне, Миля.
- О чем? – Его пальцы коснулись моих волос, лба, пробежались по брови, привычно гладя след той давней драки.
- Обо всем. Расскажи, что захочешь, с самого начала.
Наверное, это была удачная мысль – спросить о прошлом именно сейчас, когда ему, и правда, надо было выговориться, но я не думал в тот момент о пользе. Мне просто хотелось слушать его голос.

Интервью с героями ( по материалам дайри автора)

Вопросы к Миле:
- До сих пор боишься потерять Рэма?
- Да, боюсь. И всегда буду бояться. Но решать за него больше не стану.

- Создаешь ли ты одежду для мужчин? Если да, то вдохновляет ли тебя на это Рэм?
Одежду для мужчин - да, обязательно. А Рэм... *улыбается* он вдохновляет меня на все, что я делаю. В моделях для мужчин это почти всегда выливается в космические мотивы. Или в рыцарские, но в меньшей степени. Наверное, я скорее воспринимаю его как человека будущего.

- Ты бы познакомил ребенка с Рэмом?
- Почему "бы"? Это само собой когда-нибудь случится. Если вы имеете в виду, буду ли я декларировать наши отношения или скрывать их - то ни то, ни другое. Петька сам все поймет со временем. А если спросит, отвечу правду.

Вопросы к Рэму:
- Самое ласковое и самое грубое слово, каким ты называл Милю?
- Самое ласковое останется между нами. А самое грубое... "урод моральный"! *смеется*

- Отличается ли (и чем) любовь между мужчиной и женщиной и любовь между мужчинами, в плане чувств, ощущений...?
- За всех сказать не могу, но для меня - отличается. С женщиной я всегда ощущал себя... ну, покровителем, что ли... А с Милей чувствую себя наравных.

Вопрос к обоим:
- А вы не хотите купить общий дом? Большой, чтобы место было и для Милиной мастерской и чтобы было еще много всего в доме?
Рэм: *смотрит вопросительно на Милю* Да нет, как-то в голову не приходило... И потом, в центре дом купить трудно, а окраины - это уже довольно условный Питер.
Миля: А зачем? Мастерская уже есть, и стол у Рэма. Надо будет еще - поставим, места много. *чуть смущенно косится на Рэма, но тот спокойно качает головой* Мы собираемся спальню выгородить, и все.
Комментарий Тойре: Пффф... Мужики!))

Вопрос к Миле:
- Какая одежда больше всего нравится на Рэме?
- Растянутая футболка и старые джинсы. Домашняя. *улыбается*

- Когда Рэм злится, что предпочитаешь делать - промолчать или успокаиваешь?
- И то и другое, вместе.
Комментарий Тойре: Миля имеет в виду, что молча обнимает. Но говорить об этом не хочет.

Вопрос к Рэму:
- Миля не храпит во сне?
- *смеется* Пока нет. Но вряд ли это что-то изменит.

Вопросы к Миле:
- Бывает, что хочется остаться совсем одному, или тебе спокойней, когда Рэм постоянно рядом?
- Я люблю, когда Рэм рядом. Если мне хочется тишины, он мне никогда не мешает.

- Что подаришь Рэму на День Рождения?
- В прошлый раз подарил трубку, ну, для курения, и кожаные куртку и брюки. А что в этот раз - пока сказать не могу.

- Вопрос очень интимный, его можно, впрочем, оставить без ответа. Когда ты занимаешься любовью с Рэмом, ты получаешь удовольствие от процесса, или больше от того, что занимаешься любовью с НИМ?
- Второе. От любого процесса.

Вопросы к Рэму:
- Есть ли у любимого раздражающие привычки?
- Есть, конечно! Вот, например, когда доработается до одури уже, а все равно и не спит, и не ест. И не заставить толком - все равно забывает, хоть на работу не ходи. Но я нашел способ. Звоню не ему, а кому-нибудь из особо очарованных девиц, уж они покормят, не отстанут. Или еще за руль время от времени норовит влезть. *смеется* Но на самом деле это мои раздражающие привычки: кормить и не пущать... А серьезно: не люблю, когда отмалчивается о чем-то. Вот это - да. Только это не раздражает, это другое...

- Чувство до сих пор бурное и страстное, или уже спокойная полноценная любовь навсегда?
- Эээ... *иронично* Да мне как-то с самого начала чувство казалось полноценным. Бури и страсти зависят от момента. А насчет "навсегда" - я хочу, чтобы было так.

- Вы ругались до драк?
- Ага, просто все ножи попрятаны. Что-то вы нас с кем-то путаете, что ли...

- Где бы хотел провести свой следующий отпуск и как?
- Мы собираемся летом месяц поездить по Прибалтике на машине. Ничего экстраординарного.

Вопрос к Рему:
- Рэм, не в курсе, что стало с той фирмой, где вы раньше работали? или это вам совсем не интересно?
- Интересовался, что уж там скрывать... Фирма не развалилась, но была на грани, и шефа сняли. Там теперь другой товарисч заправляет - ну так, ни шатко, ни валко. Опыта поднаберется, будет нормально, а пока ребята на голом окладе сидят. А я, редиска, нехороший человек, им нифига не сочувствую. Злопамятный... *ухмыляется*

Вопрос к Миле:
- Миля, а как ваши отношения с мамой? вы встречались? планируете встречу?
- Мои отношения с матерью не изменились. *отвечает очень натянуто*
Комментарий Тойре: ну, Миля еще не знает, что у Рэма есть планы на этот счет...))

Вопрос к обоим:
- А какие места в городе вами особенно любимы?
Рэм: Я люблю Конногвардейский бульвар, набережные около Никольского собора, переулки у Троицкого... И Невский люблю, да! Каждый раз еду и думаю - как тут здорово! Мосты, все почти. И Петроградскую...
Миля: Петроградскую, всю модерновую часть, Васильевский, линии до 15-ой, пожалуй... сфинксов, Пестеля, Владимирскую - я там вырос. Канал Грибоедова в районе Сенной... много.
- А из вашей мастерской крышу Исакия не видно?
- Видно, конечно. И Исакий, и Троицкий. *едва заметно довольно улыбается*

Вопросы к Миле:
- Если бы Рэм на том праздновании Нового года все равно бы не решился на открытость чувств, что бы вы делали? Снова бы делали вид, что так все и надо?
- *пожимает плечами и мрачнеет* Да. И все равно бы ждал. Может, загулял бы в конце концов, но все равно...
- Ирисы дарили, как другу или как будущему возлюбленному?
- Вот не думал. Подарил, и все. Захотелось. *улыбается*
- До этого часто дарили мужчинам цветы?
- Нет, никогда.
- А сейчас?
- Бывает.
Комментарий Тойре: ой, как на Рэма смотрит сквозь ресницы - счас с ума сойду!))
- Рэма уже спрашивали про ласковое и грубое слово (он, конечно же, честно отмазался!)))), а как вы называете любимого а) просто в быту, б) когда раздражает или докапывается, в) на людях г) (это уж совсем без надежды на ответ) в любви или самые теплые моменты.
- В быту называю Рэм, при чужих - Игорь Викторович, когда докапывается и руководит - обзываю строительной техникой: бульдозер там, каток, трактор... В теплые моменты... ну, Рэм рассказывал, кажется - уменьшительным именем иногда... А в любви... кхм... я не очень помню.
- Поцелуем модель в чувство приводить - это собственное изобретение? Как часто пользовались/пользуетесь?
- Экспромт. Эффективный метод получился, но это в прошлом.
- Вы же рисуете эскизы - не покажете? Рисуете что-либо, кроме эскизов?
- Эскизы - смотрите на здоровье, если получится, могу кое-что дать Тойре, пусть вывесит... А кроме них - да, рисую. Теперь. Но вот это мне показывать не хотелось бы.
- Ваш ассоциативный ряд "Рэм"?
- Честь. Сила. Радость. Надежность. Красота. Насыщенный кроваво-красный цвет. Александринский столп. Гроза. Канонада. Солнце, полдень. Сказка. Нежность... *смущенно* хм, хватит, я думаю.

Вопросы к Рэму:
- Одевали ли вы эту новогоднюю рубашку, подаренную вам?
- *улыбается* Да, даже фотка есть.
- "Ни о чем никогда не жалейте в догонку" - это, конечно, верно, но если бы была возможность, что бы вы хотели сделать по-другому?
- Не жалею, это факт... Но вот если бы я смог сам, не дожидаясь милиных финтов, до авантюры с представительством иностранной фирмы додуматься, было б лучше, наверное... А может, и нет...
- Ваш ассоциативный ряд "Миля"?
- Эээ... разумные рассы *смеется* Загадка. Стилет. Джокер. Истина. Магнит. Полет. Сумерки. Теплый дождь. "Метель" Свиридова. Витражи. Готтическая архитектура. Давид Микеланжело.
- ЛЮБВИ ВАМ И УДАЧИ!
- Спасибо, Julcherry!

Вопросы к Миле:
- Скажи мне, пожалуйста, как дизайнер... кхм, дизайнеру: тебя раздражает безвкусица? В жизни огромное количество, уродливых, халтурно сделанных вещей, и от этого никуда не денешься. В частности, раздражают ли тебя некрасиво одетые люди? Или тебе все равно, будто они находятся где-то в параллельной вселенной, не имеющей к тебе никакого отношения? Судишь ли ты о людях по их внешнему виду? Имеется в виду, конечно, не дороговизна и брендовость одежды, а чувство стиля и умение носить и сочетать между собой различные вещи.
- Как дизайнер дизайнеру – со всей откровенностью. Безвкусица меня не раздражает. Как не раздражает иностранная речь. Я смотрю на лиловый, и мне приятно, особенно в сочетании с серым и серебром… А на черный с желтым смотрю – это как электрошок для меня. А для кого-то приятно, щекочет нервы, а лиловый – блекло и скучно. Другой язык. Или собранные кусочки разных языков, ну, как если бы человек говорил на нескольких ему очень плохо знакомых наречиях. Меня это не раздражает, хоть мы с ними и живем в одной вселенной. Они просто… другие, я их не понимаю – чему тут раздражаться? Они меня не могут заставить говорить на своем языке, одваться так, как они, а я не заставляю их. Предлагаю – да. А вдруг им понравится? Мне будет приятно.
О людях по внешнему виду я не просто сужу, я, если надо, могу по манере одеваться и цветовым предпочтениям составить что-то вроде досье или психологического портрета. Это будет информативно в основном для меня, конечно, но зато очень, очень развернуто.

- Как ты пришел к профессии модельера? Знал ли ты с самого детства, кем хочешь быть, и упорно стремился к этой цели, или это было некое озарение, помноженное на удачное стечение обстоятельств? Если первый вариант, то сталкивался ли ты с непониманием окружающих, насмешками сверстников (дескать, парень возится с тряпками, как девчонка), и тому подобным? Как к этому относился? Словом, был ли путь к славе тернист?
- К профессии модельера я не шел. Мне всегда было интересно преображать людей, играть с образом, с настроением. И это как-то само собой вылилось в выбор профессии. А со сверсниками у меня по этому поводу не было столкновений – я учился в СХШ, там всякий по-своему псих. Я еще спокойный был, *ухмыляется* и, в общем, всегда на отшибе, сам по себе.
Известность пришла как-то… естественно, что ли, без специальных потуг в эту сторону. Никаких терний я не заметил.

Вопросы Рэму:
- Что бы вы стали делать, если бы не знали о том эпизоде с матерью Мили? Эта информация позволила вам понять истинные мотивы его слов и поступков, но если бы вы не обладали этим знанием, как бы стали действовать дальше? *имеется в виду после отлета в Сидней*
- Да то же самое стал бы делать, только позже. Я ж еще в самолете за анализ взялся, так что разобрался бы в конце концов. Сложнее было бы – это да, и от этого дольше. Мог не успеть.*хмурится*
- Что лучше: жалеть о сделанном или о не сделанном?
- На мой взгляд, только о не сделанном жалеть и можно. А о сделанном что жалеть? Оно в любом случае дает конкретный ответ.
- Есть ли что-то, в чем вы никогда не признались бы Миле? *достаточно просто да или нет*
- Нет.

Вопросы к Миле:
- Есть ли что-то, что вы с легкостью простили бы всему миру, но не Рэму? И наоборот.
- Равнодушие – всем, но не ему. А чтобы Рэму простить, а другим нет… руководство, наверное.*ехидно улыбается* Но это если рассуждать в категориях прощения. Для этого надо предполагать вину, а значит, умысел. А я думаю, что люди очень редко специально делают что-то, что ранит других. Чаще они просто друг друга не понимают. И если это непонимание переходит некую границу, то тут прощай-не прощай… А не хочешь прощаться, надо стремиться друг друга понять.
- Как бы вы охарактеризовали свою жизнь до встречи с Рэмом? *очень хочется знать, какой вы ее видели*
- Ну-у… это была, пожалуй, жизнь в параллельном мире. Как-то так…
- Если бы вы познакомились при других обстоятельствах, заметили бы вы Рэма, придали бы значение этой встрече?
- Не знаю. Если просто встреча, то, наверное, нет. А если познакомились бы достаточно близко, то с тем же результатом, определенно.

Вопросы обоим:
- Что важнее: форма или содержание? В любом из возможных контекстов.
Рэм:
- Мне такой вопрос напоминает предложение выбрать между головой и мыслями в ней. *смеется* Думаю, форма и содержание – две стороны одной медали и связаны неразрывно. Форма выражает содержание, а если нет, то с содержанием что-то не так. Одинаково важно, на мой взгляд.
Миля:
- Содержание. В любом контексте.
- Могли бы вы сказать, что ваша встреча - это судьба?)
Рэм:
- Сказать могу, только зачем? *тоже улыбается* И смотря что называть судьбой.
Миля:
- А мне все равно. Предопределено то, что с нами случилось, или нет – не важно. Главное, что это случилось.

Вопросы к Рэму:
- Вы сохранили листок с адресом? И если да(нет), то почему?
- Нет. Он у меня дома на столе лежал, поверх него куча бумаг накопилась, и я, когда уезжал, все скопом выкинул. Но я этот адрес и на память помню.*смеется*
- Вы встречали своих старых друзей и знакомых? Как они после всего относятся к Вам? Вы знакомили с ними Милю?
- По-разному относятся. Но друзей стало меньше. Ну что ж, получилась такая вот проверка дружбы. Я никогда и никого специально с Милей не знакомлю, только с марсиками, а то они ему морду начистить хотели. Но познакомились и оттаяли. Говорят - такого бить без толку, его надо изучать. Набрались мы тогда в стельку все вместе, и Миля тоже, впервые в жизни.

Вопросы к Миле:
- Что дальше было «с приемом наркотиков» и что говорил и рассказывал по этому поводу Рэм?
- С приемом наркотиков больше ничего не было. И Рэм ничего по этому поводу никому не говорил. Диллера покалечил, кажется, но тоже без разговоров.
- Какое мнение у Вас сложилось о друзьях Рэма?
- Хорошее мнение. Даже неудобно: у Рэма друзей стало меньше, а у меня - больше.

Вопрос к обоим:
- Какие ваши любимые блюда?
Рэм: Я люблю мясо и фрукты.
Миля: А я - японскую кухню и птицу.