Текст дрогнул в руках и упал. Грудь впустила в себя намного больше воздуха, чем обычно. Книга покачнулась и сползла вбок.
– Это невозможно читать.
– Не читай.
– Не могу. Хочу дочитать.
– Тогда не жалуйся.
Я вышел из комнаты мыть руки. Когда вернулся, он лежал на узкой кровати навзничь, широко разведя ноги, насколько позволяла общежитейская кровать и скомканное одеяло.
– Как другие читают это?
– Не представляю. Дрочат в душе, наверное.
– Наверняка.
Я положил руку на голую ягодицу и принялся её разминать, потом постарался захватить обе сразу, пальцами к ногам.
– Разденься.
Никакого желания отвечать. Снимаю рубашку, потом ремень... Ну вот. Теперь, после пряжки, можно смело снова идти мыть руки, иначе просто не смогу...
Снял джинсы, накинул рубашку и снова пошёл мыть руки. Плотнее прикрыл дверь в блок. В этот раз посмотрел на себя в зеркало. Неотразим. Люблю своё лицо. Эстет.
Быстро доразделся. Провернул ручку замка два раза до упора, конечно же через рубашку, она улетела на стул.
Снова опустил руку на ягодицы. Он потянулся вперёд, поднимаясь и подставляя колено, чтобы продлить движение, дотянуться до тумбочки. Обернулся и протянул мне нашу пластмассовую бутылочку с детским маслом. Я машинально взял и продолжил одной рукой разминать ягодицы, маленькие и упругие, люблю их. Даже не собирался выпускать их из своей руки. Обнял его с бутылочкой в одной руке и другой на заднице. Он теперь стоит на коленях в моих объятиях на кровати. Всё так же разминаю ягодицы пальцами ровно вниз и целую.
Нет, это, может, мне бы так хотелось, но он целует меня. Это его область власти. Он меня вверху всегда побеждает, как бы я ни старался начать и не отпустить, потом замечаю: он целует меня. Стараюсь не думать об этом, просто целуюсь, отвечаю, растворяюсь. Не знаю, как у него это получается, ну и пусть.
Валюсь на спину под него, оставив ноги в пластиковых тапках на полу. Раскручиваю наконец бутылочку, он нависает надо мной, не отстраняясь, хоть и мешает размазывать смазку по члену. Показываю свои движения дрочки. Сверкает глазами ревниво. Конечно, в коридоре к девочкам ревновать нельзя. Разминайся на дрочке – достойный объект для твоей ревности.
Разворачиваюсь в сторону тумбочки, но рукой не дотянусь, придётся встать. Отрываю таки зад от кровати. По спине скользят твои руки.
Возвращаюсь, стараясь не притронуться к тебе смазанным членом и скользкой рукой. Хватаюсь левой за бедро, нажимая к себе, показывая, что лечь нужно на спину. Направляю ногу к себе на плечо, выдёргиваю одеяло из-под твоего бока. Наконец касаюсь измазанной рукой сфинктера, чтобы только почистить пальцы от масла, ну и потрогать в своё удовольствие. Направляю член, он же без рук и ног, сам не ходит и своей головой не думает.
Вот наконец можно вытереть пальцы о полотенце и запустить обе руки гулять по твоему телу. Подтягиваю твой таз чуть ближе по кровати.
Наконец ничего не мешает двигаться, разве что нужно попадать в такт скрипящей кровати, чтоб она не сильно шумела. Хотя день на дворе, пусть скрипит, вряд ли кого разбудит. Ты закрываешь глаза, и губы размыкаются, выпуская стон. Голова подъезжает по простыне ближе к плечам, открывая кадык, волосы улеглись замысловатым рисунком на белом фоне.
Утыкаюсь носом в шею. Не хочу больше смотреть, хочу чувствовать, закрываю глаза. Рассекаю головкой плоть и ухожу обратно. Люблю это ощущение, люблю ощущать разницу во внутренних тканях... когда она вот так заметна. Ммм... Спустя секунды после начала, всего несколько секунд... спустя. И всё, больше этих ощущений не поймать. Может быть, скоро они совсем исчезнут, навсегда? Хотя, с чего? Стоит пройти несчастному часу и всё, как в первый раз. Это потому что я схожу с ума от тебя. А теперь только мои собственные ощущения внутри меня самого. Сколько ни пробую, выйти в тебя позже не удаётся, только представления об ощущениях, слишком яркие, чрезмерно сильные ощущения внутри меня самого перекрывающие абсолютно всё.

***

Сегодня выходной. И мы читаем не по очереди, а вместе, устроившись на кровати. На его кровати, конечно. И я лежу на его плече, а он не выпускает книгу из рук, всегда держит её сам. Еще один пунктик, по которому он меня превозмогает. Ладно. Если ему для душевного равновесия нужны такие пунктики — пусть.
В этот раз снова первым не выдерживаешь ты, хоть это нетипично:
– Как он это писал?
– Даже не представляю.
– Это ж что нужно было чувствовать, что б такое писать? Тогда...
– В смысле, не о себе ли?
– Ну да. Ведь невозможно писать немножко не о себе?
– Во высказался. Не знаю историю создания, но мне кажется, что не о себе писать невозможно. Какие-то свои мотивы, даже не осознаваемые, всё равно есть.
– Как-то это всё приблизительно. А почему ты до сих пор не прочитал историю..?
– Не хочу портить свою чистую реакцию на само произведение.

***

Ой, не хочу я это слушать. Ой, не хочу. Ну какого ты мне всё это талдычишь? Мне не интересно всё это знать, прерву тебя, пожалуй:
– А я о нём самом тоже, как и об истории написания «Лолиты», ничего не знаю, только слышал, что он немецкий язык за два года жизни в Германии так и не удосужился выучить, его за это кто-то там в высокомерии уличал...
– Ну и что? При чём здесь высокомерие?
– Ну, вроде нельзя же не учить язык тех людей, рядом с которыми живёшь... Приютили вроде...
– Ну он же уехал.
– Да, конечно, уехал. Видно ему Германия и правда просто не нравилась. И чего они туда все едут?
– В Штаты?
– Да вообще туда? Спокойно там? Никто никого не трогает? Так вроде по Гообару не скажешь. Паранойя на почве... Всё боится, что кому-то есть дело до его отношений с девочкой. Затхлый мирок.
– Везде всё одинаково. Просто наши люди верят в сказки, что где-то лучше.
– Знаешь, мне кажется, что лучше, чем у нас, нигде нет.
– Нуу...
– Не целуйся в коридоре и всё.
– Думаешь, тридцать лет назад это было так же легко?
– Тридцать лет назад я бы ни за что и никогда не спровоцировал бы тебя на это. А если бы и спровоцировал, то, думаю, это было бы так же легко. Пока никого не задел, ничего и не произошло. А чтобы не задеть, нужно просто быть неконфликтным.
– И всё?
– Ну, могу развернуть теорию неконфликтности на тридцать листов или полтора часа, как повезёт.
– Ну, давай.
– Нет. Это долго и неинтересно. И построено на том, что привлекаешь к себе только то, чего стоишь.
– Ну да. Знаешь, иногда мне кажется, что спустя два года, нам совершенно не о чем уже было бы говорить, если б не эта книга.
– Пожалуй.
– И трах.
– Да, так к месту и вовремя. Я в экстазе.
– И заметь, никто не против.
– Пожалуй.

***

Книга эта весь мой мозг изъела. Ладно, ты пошёл, где-то у кого-то на полке её нашёл, но я-то какого её читать начал? А не бросаю почему? Ведь, в сущности, она давно свою функцию выполнила и теперь её воздействие испытывать на себе не обязательно, но вот ведь, въелась поглубже чем в мозг, в самые печёнки.
– Ну, что? Много прочитал, пока я усиленно учился? — Сгораю от нетерпения поскорее приступить к нашим баранам. Не нужна мне эта книга, чтобы захотеть засадить тебе поглубже. Совсем не нужна. Ну и выражения у меня в голове. Одни штампы, вслух бы такого не сказал, тем более, тебе.
– Страниц двадцать.
– И как?
– Начистил картошки. Пожаришь?
— Уу.
— А ещё я суп с лапшой сварил.
— Даа? Со своей коронной свежезамешанной лапшой?
— Да неохота было в магазин переться.
— И, что, на кухне месил?
— Конечно, тебе ж не нравится, когда я тут мукой сорю.
— Конечно.
— Только она того.
— Чего?
— Да пошёл к девчонкам, взял у них сито и отсеял каких-то тварей из муки.
— Ничего. Мог бы и вовсе никаких тварей не отсеивать. Таракана в столовке я уже ел.
— Что, правда, что ли? Ты и таракана?
— Да. Знаешь, когда сталкиваешься с таким на самом деле, то всё приобретает совсем другие очертания и смысл. Я даже не был особо голодным. Просто пришёл в столовку почти к закрытию, когда там уже одни паровые котлеты, а ещё там был суп. Я его и взял. Сижу один, никого не трогаю, а тут варёный таракан прямо из анекдота плавает в тарелке...
— И..?
— Вытащил его из супа ручкой ложки, сунул под тарелку, чтоб не видеть, и задумчиво съел всё до самого конца.
— Ну ты даёшь!..
— Даа... Я же говорю... Не всё так, как кажется, когда сталкиваешься вплотную с чем-то... Просто решил попробовать, смогу ли...
— Смог.
— Ну, да. Получилось. Приятно вспомнить каким я был сдержанным и...
— И каким?
— Отстранённым. Никакой проблемы. Просто варёный таракан. Просто я его видел, а другие — нет. Вот и всё.
— Даа... Поздравляю. Вон твои двадцать страниц, я пойду жарить картошку.
— У.

***

— Ты собираешься посмотреть фильм?
— Нет.
— Почему? Разве не интересно?
— Там на роль Гообара выбрали совсем неподходящего актёра. Он слишком красив. А значит, мог соблазнить эту девочку просто так. Или она вполне могла воспылать к нему чувствами. Весь вопрос в непреодолимости его внешней непривлекательности. И полном соответствии формы, вместилища, внутреннему содержанию этого мэна. Так что, думаю, фильм получился, как всегда, совсем не о том. Как Евгений Онегин.
– Да, пожалуй, что так и есть. Но всё равно, неужели не интересно? Да и недолго.
– Да уж, что недолго, то точно.

***

Тупо пялюсь на препода. Лекция. Вон и два листа уже с доски перекарябал... О чём это он? Лагранжиан, последовательность... Да, фигня. Всё и без него и так понятно.
Слишком я увяз в своих страданиях...
Две сцены, напрочь засевшие в моём мозгу. В любой момент могу вызвать яркое воспоминание о любой из них и снова пересмотреть. А бывает, выпрыгивает какая-то сама и принуждает досмотреть себя до конца, или это я не могу остановиться на середине?
– Нехай, ну поменяйся со мной, понимаешь, у нас аппаратура, вместе покупали, совместные интересы, как нам это сейчас делить? Ну, после выпуска, а сейчас-то? Там пацан на год старше, я с ним уже договорился. Там тройной обмен, долго объяснять. Если ты согласишься на него, то трём комнатам будет сразу хорошо. Пойдём, познакомишься!
– Да не парься, Серый, если ж трём комнатам, то шли его сюда. Не понравится, ещё с кем-то поменяюсь. И это я на год старше него, а он просто с предыдущего курса.
– Да, точно, так и есть, извини.
Вот я и сидел, и ждал. А он и ввалился с матрацем, явно бОльших размеров, чем стандартные, и сумкой через плечо. С серыми мутными глазами и кучеряшками, давно не стригся, не очень-то готовился к первому сентября.
– Привет. — Улыбнулся.
– Привет. — Улыбаюсь в ответ, очень приятно видеть именно его.
– Мне сказали, что ты вроде не против. — Прошёл прямо к пустой кровати и плюхнул на неё матрац, разворачиваясь ко мне, просто продолжая движение.
– Не против. Я тебя заочно знаю. — Ловя его взгляд и замечая, что глаза совсем и не мутные, просто так показалось, освещение наверное. Серые и умные.
– Я тебя тоже. — Снова улыбается, сваливает сумку на стул и не отрываясь пялится на меня.
– Откуда? — Слишком увлёкся разглядыванием его лица и остального. Что-то по инерции спросил.
– Видел много раз. — Убирает сумку на кровать и присаживается на стул. Снова смотрит на меня, только теперь вопросительно, испытующе.
– Ну я тебя тоже много раз видел в расширителе за спаррингами.
– А чего сам никогда не присоединился, брезгуешь?
– Боюсь кого-нибудь зашибить.
– Да, пацаны с твоего курса рассказывали. Такой крутой?
– Есть немного. Не до спаррингов.
– Понятно. Так принимаешь, можно вещи переносить? Не будешь ещё на кого-то менять?
– Нет, не буду. Давай с тобой схожу, помогу. — Протягиваю руку для пожатия.
– Пойдём, коли не шутишь. — Пожимает крепко, коротко, как я и ожидал.
– А чего? И не шучу. — Улыбаюсь, он мне нравится.
Потом мы полгода ходили вместе на ниндзюцу, потом целый год на ай-ки-до.

И вторая, два года спустя.
Сидим читаем эту книгу. И кто нас надоумил читать её вместе, усевшись рядом на стульях за столом? Как такое вообще могло случиться? А книга начала выжимать такие эмоции и реакции, что...
– Это невозможно читать!
– Пожалуй, что невозможно. — Мне действительно дурно.
– Я пойду чего-нибудь жрать приготовлю, с девочками нормальными на кухне пообщаюсь, полечусь.
– Да? Полечишься? Тебе от этого лечиться нужно? — Удивляюсь такой экспрессии у него.
– Нужно. Бред какой-то. Нормальные девочки пофлиртуют, и всё пройдёт, а то как-то гадко.
– И мне.
– Пойдём вместе на кухню, и тебя девочки полечат. — Берёт меня за плечи, пытаясь увлечь прочь со стула.
– Нет, и ты останься. Давай я тебя сам полечу. Слишком ты впечатлительный. – Отмахиваюсь от его рук, не хочу подниматься со стула, и вообще никуда идти не хочу, а уж чтобы он ушёл, вообще — катастрофа.
– Ты, пожалуй, более впечатлительный, чем я, чем ты меня можешь полечить? — Волнуется. Уселся обратно на стул. Недоумевает вполне натурально.
– Не поверишь, знаю способ. — Открыто смотрю в глаза, ничего не скрывая. Могу даже вслух это сказать.
– Верю, знаешь. – Понял, о чём это я. Очень удивлён, но истерить не собирается.
– Так что тебя останавливает? — Бью в ту же точку. Ведь он больше всего ценит свой немыслимо развитый интеллект. Он не может чего-то не понимать или толковать неверно.
– Что-то. — Понял, что не отвертится. Придётся честно обосновать отказ.
– Может скажешь. Чтобы я как-то развеял твои сомнения. — Пытаюсь из последних душевных сил как-то убедить его принять моё нескромное предложение.
– Потом всё останется, как сейчас? — Склонил голову на бок, заглянул мне в глаза, руки дрогнули подняться, но так и не оторвались от ног.
Не совсем верю своему счастью, но, унимая внезапно накатившую эйфорию и начинающийся раздрай в организме, едва наскребаю сил произнести ровно и достаточно громко:
– Конечно, как сейчас. Что может быть не как сейчас? Просто кое-что добавится, но не больше, чем нужно.
– Хорошо. — Чуть прикрыл глаза, соглашаясь.
Это уже окончательно сорвало мою крышу. Я сунул нос в его волосы и обнял наконец-то, захлебнувшись. Когда мы так насиделись, дрожа и не решаясь пошевелиться, я наконец-то стащил его со стула... и началось.

***

– Не кипятись. Я прекрасно понимаю, почему так происходит. Я чувствую тончайшие изменения твоего настроения. Я, кажется, уже созрел и готов попросить у тебя...
– Да? Надо же.
– Наконец-то.
– И почему же?
– Я наконец-то действительно хочу ощутить такие же ощущения, которые ты мне сможешь дать.
– Опасная формулировка.
– Ты понимаешь её правильный смысл, слышишь, что именно я говорю, и отдаешь себе полный отчёт в том, кто именно это говорит. Так что, не придирайся к словам.
– Хорошо. Я действительно не собираюсь разводить здесь сцен. Но я требую сцены от тебя. Если ты наконец-то и не наконец-то, а просто сам по себе... Дорос или додумался, или вдруг воспылал... то должен попросить. Иначе я с места не сдвинусь. Ты меня знаешь. Жду сцену.

Это будет трудно. Хотя теперь действительно мне ничего не мешает, и я хочу всё это испытать, вчера даже жаждал... Но попросить? Как, интересно, я должен просить? Наверное, это и ответ? Просить. Прекрасно понимаю, почему он хочет этих слов. Для меня же. Чтобы я в мыслях своих не запутался, когда он будет меня трахать. Чтобы я ощущал каждое мгновение происходящего, ничего не обсасывал, а наслаждался. Отвратительное слово. Ну вот же, именно так. Вот и пошёл словесный понос. Оценка ни в чём не повинного слова, штампованного в обычном логическом ряду. Обычном — лишнее. Опять оценка. Я сдохну от этого анализа вместо того, чтобы придумать речь.

– Я жду. Ещё три минуты и ухожу играть в шахматы.

Даже не сомневаюсь, что ты это сделаешь. И если я уйду смотреть телевизор, ты меня очень больно накажешь. Так, что мне действительно будет больно. Я должен прямо сейчас открыть свой рот и выразить свои чувства. Или сидеть здесь и ждать тебя, а потом всё равно выразить свои чувства словами. Воспитатель. Спасибо, больше не хочу так перевоспитываться.

– Ты имеешь надо мной власть. Каждый день я ощущаю это. Мне ничего не стоит подчиниться тебе в очередной раз. Я хочу быть снизу, под тобой. Я хочу ощутить те эмоции и чувства, которые доступны тебе.
– Вот как? И что ты готов для этого сделать?
– Сделать? Почему?
– Лучше скажи то слово, которое у тебя первым возникло в голове: ничего.
– Я сделаю что угодно, что скажешь.
– Отличная формулировка. Что прикажешь, нужно было сказать, раз уж ты начал этот разговор.
– Прикажешь.
– Хорошо. Если ты просишь и готов, я не собираюсь тебе отказывать, конечно. Но ты ж у нас главный. Вот ты и начинай. Действуй.

Ох, какая чехарда в голове. Как мне действовать? Он будет сидеть и смотреть, знаю я его. А я что должен делать? Раздеваться? Сунуть пальцы? Как-то хотелось бы, чтобы это он сделал... Чего он от меня хочет, воспитатель хренов? Что такого я могу сделать, пока он сидит и ничего делать не собирается, хотя это он вроде как должен всё делать? Я могу только раздеться сам, но это глупо. Раздеться — это минута времени. И что? Должен, должен. Ничего он мне не должен. Большое дело, целый я пожелал быть трахнутым наконец.
А вот и счастливая мысль.
Быстро подхожу, пока не передумал, беру его за руку, поднимаю со стула. Он, как всегда, легко отвечает на мои движения. Отступаю на шаг и опускаюсь на колени, не прикасаясь к нему. Надеюсь, это выглядит убедительно, как полная сдача.
– Трахни меня. Я буду делать только то, что ты хочешь.
– И получать удовольствие.
– Даже не сомневайся, что я буду получать от тебя одно удовольствие.
Действительно. Оценка слов – это не сами слова. Между говорящими остаётся только смысл разговора или только собственная оценка собственных слов.
Он за мной наклонился, подогнув одно колено, взял за плечи и утащил вверх.
– Раздевайся быстрее. Хочу начать побыстрее, пока ты не передумал.
– Я не передумаю, провокатор.
– Почему?
– Потому что моё поведение в последнее время перешло всякие границы глупости.
– Умняшка.
Я лёг на спину, подоткнув под голову одеяло. И крепко задумался над тем, что ноги в тапках так и остались стоять-свисать с кровати. Вдруг меня пронзила страшная догадка, и я резко сел, выпрямившись в спине.
– Что, непривычно?
– Да... Извини, действительно не нарочно.
– Да, понимаю. Хорошо. Тапки сними, конечно, и ложись на спину, ноги в коленях согни, ну и пошире тоже, конечно.
О, я выполнил всё. Я б и без указаний всё это сделал. Просто ты ж у меня такой извращенец. Мог ведь и раком поставить. Как не хотелось. А ты великодушный.

***

– Слушай, может, бросим её? Его. — Завёл я свою любимую пластинку.
– Нет, я дочитаю. А ты можешь заглянуть в конец и прочитать эпилог. Ты ж так всегда делаешь.
– Даа?
– Да. Ты и в учебниках в конец зачем-то заглядываешь время от времени. Что ты там ищешь?
– К чему ведут все эти построения. Какими такими истинами заканчивается курс очередных уравнений или алгебры? Надо ж знать, именно на счёт чего в этом курсе измышляют такие построения в самом пределе.
– К чему стремиться?
– Какую самую толстую рыбу придётся поймать?
– Ну это ж просто книжка. Художественная. О том, чего на самом деле никогда не было.
– Мне б твою трезвость мышления. Я так не могу думать, что не было. Они как живые.
– Ты их вызываешь к жизни, а можешь и не вызывать.
– Тогда мне не стоит читать.
– Уговорил. Не читай. А я дочитаю.
– Угу. Трахну тебя пару раз по ходу, и дочитаешь.
– И не только, если вдруг там что-то уж совсем.
– Как водится.

***

– У нас сегодня праздник.
– ...
– Сосед с семьёй уехал до понедельника! Можно закрыть блок на замок, и можешь ходить мыть свои руки сколько хочешь.
– О, и можно повеселиться в душе?
– Издеваешься? В этом?
– Отнюдь. Шучу.
– А-а. Шутки у тебя. Иди, вон, читай свои десять страниц.
– Что? Так ужасно? А почему десять?
– Да ничто вчера не предвещало беды, но там и десяти страниц с тебя хватит.
– А ты дальше прочитал?
– Нет. С меня тоже хватило.
Да. С меня хватило десяти очередных страниц.
– Ну, что? Достаточно гадко?
– Да, нужно это как-то забыть... чем-то.
– Ну и я о том же.
Мы быстро сцепились посреди комнаты. Нет, не в поцелуе, и не в объятиях, а в экстазе. Как будто по команде. Как будто прозвучал сигнал «на старт!» А мы его как будто ждали. Я припечатал такой засос, перегнувшись через плечо, что сам позавидовал такой красивой метке, и прикусил напоследок, снова перегнувшись через плечо. Мы, конечно, не договаривались не ставить засосов на видных местах, но это и так понятно. Он меня откинул в сторону и начал раздеваться, а я...
Пошёл мыть руки. И заодно принял там душ.
Так что, когда я вошёл, то очень скоро и совсем вошёл. И нет никакого желания это как-то продлевать сверх просто естественного совсем недолгого процесса. Заметно по глазам, что и ему больше всего хочется просто разрядиться, и я закрыл свои и откинулся назад, помогая себе дичайшим воем.
Восхищение? Вот это да. Так просто заслужить восхищение? Повыл и всё?
– Это было восхитительно. Ты не тренировался?
– Выть?
Я заржал. И повалился рядом.
– Есть хочешь?
– Нет. Я ел на перемене. Пока не особо. Хочу, чтоб ты меня оттрахал.
– Я и сам хочу со вчерашнего дня.
– Привет. Так в чём же дело?
– Ни в чём. Щас. Чуть полежу ещё.
– Угу. Я тоже полежу.
– Как тебе такое в голову пришло?
– Само. И не в голову. Просто так вышло. Отъезд соседа отпраздновал.
– Здорово получилось.
– Сексуально?
– Да, между прочим.
– Не смотри на меня так, я не знаю, как это повторить. Так может не получиться, я же говорю: случайно.
– Я обкончался.
– От воя?
– От тебя.

***

— Ну, что? Пошёл относить? Ты не будешь дочитывать тот кусок, который пролистал?
— Нет, не буду.
— Точно не будешь?
— Да ну её, не хочу, ты ж мне всё равно уже рассказал, что там было, а конец я уже прочитал.
— Так я пошёл относить?
— Нет, потом отнесёшь. Давай сначала займёмся нашими баранами.
— Ну давай.
— Только вот как?
— Давай компромисс. Я на тебе, но ты во мне.
— Тебе ж не нравится?
— Ещё раз попробую. Может...
— Понравится?
— Может.
— Сомневаюсь.
— Попробуем.
— В другой раз попробуем, когда в тебе будет больше страсти, а то в это во время еды, я как-то не особо верю. Лучше, как обычно. До самых печёнок.
– Ну ладно, согласен.

***

– Ты после выпуска уедешь домой?
– Нет, найду работу здесь. Я и не собирался никогда возвращаться к родителям. Ты же в курсе, почему спрашиваешь?
– Мало ли какие изменения происходят в планах, когда сроки приближаются.

***

— Слушай, сколько мы эту «Лолиту» читали? Месяц почти?
— Да, месяц.
— А помнишь, как мы по киношкам шлялись, когда только ай-ки-до бросили?
— Ну?
— Там столько таких моментов было, столько взглядов, обсуждений разных вполне откровенных, почему ты тогда..?
– Не мог. Даже не собирался.
– Не собирался?
– Даже в голове такого не было. Ты думаешь, что я бы не сделал ничего, если бы хотел ещё тогда?
– Странно, с чего вообще это можно захотеть?
– Ну ты же согласился, значит, знаешь с чего?
– Согласиться это, наверное, совсем не то, что начать?
– Я захотел быть по эту сторону, никогда не переступить — это не для меня. Наверное, есть много чего, что мне и в голову не придёт переступить, но не это, как оказалось.
– Ты, как всегда, обобщаешь в самом широком смысле. А просто, без анализа истории вопроса и определения своей роли в истории человечества?
– Что ты хочешь услышать? Какие эмоции бросили меня на тебя?
– Хотелось бы, знаешь.
– Чувство собственности.
– Ты знал, что я не откажу?
– Нет. Вслепую.
– Да ладно. Ты не собственник, в тебе это вообще не определяющее. Это просто опять обобщение. Ты не потому, что хотел полностью владеть. Не отнекивайся.
– Ладно. Что ты хочешь услышать?
– Правду. А не то, что ты думаешь по поводу этой правды.
– Предполагается, что я её знаю?
– Не зли меня. И не ходи вокруг да около.
Я нервно поджал губы. Гримаса на лице ещё та. Вместо ответа подступил к нему с угрозой. Хотя тут же увидел, что ничем угрожать не могу. Он слишком достойный соперник в спарринге. Он слишком податливый напарник в сексе. Напарник? Вот как? Он хотел переопределить нас в любовников? А я, типа, не сдался? Да я и не сдамся никогда. Видишь по моему лицу, я не сдамся.
Я расцепил руки, почти бросив его на кровать. Угрожающе пристально посмотрел и отстранился, начав снимать с себя так и не застёгнутую с утра рубашку. Он стянул с себя футболку лёжа, попробовал бы он подняться. Я снял джинсы вместе с трусами, а он — спортивки, притянув колени почти к подбородку. Я, не оборачиваясь, дотянулся до масла, а он ногами затолкал одеяло в дальний угол кровати. Я размазал масло по члену, а он раздвинул ноги.
Не отводя глаз и не мигая, мы захлебнулись в одной и той же эмоции, когда слились. Какое странное слово. Вода здесь совершенно ни при чём, вернее было бы сказать: соединились. Но это звучит незаконченно. Слились. Это и есть соединение.
Пошли двигаться. Я закрыл глаза. Мне не нужно смотреть, чтобы чувствовать тебя. Какая ерунда. Чтобы ощущать и тебя, и себя, мне необходимо закрыть глаза. Та-ак беско-о-онечно слитно и, кажется, бесконечно долго.
Он взял меня пальцами за руки. Пришлось открыть глаза, узнать чего он хочет вот сейчас.
– Миша, нельзя чувствовать и любить всё живое и не любить при этом ближнего до умопомрачения.
– Люблю.
Он поймал меня. Его коэффициент интеллекта зашкаливает даже по обычным бытовым меркам. Поэтому он и принял предложение трахнуться. Его ум, с какой стороны не обсасывай, не мог оценить это отрицательно, поэтому он и бросил своё тело туда, куда привела последовательность событий. Тем более, что он совершенно прав: только глубинные эмоции правят миром. И если ты вкусил от любви, то ничто другое уже не вкусно.
Мне не пришлось сдаваться, да я бы и не сдался, просто правда, она и есть правда, как не крути.
Закрываю глаза и продолжаю движения слияния. Это точно то, что стоит продолжать.
Я знаю, что мы прекратим это, только не сейчас. Не прямо в ближайшем будущем. В ближайшем будущем, и, тем более, прямо сейчас, я не могу. А потом, когда-нибудь, он меня отпустит, я знаю, что отпустит. И я смогу.

Конец.