— О, мистер Уайт, вы снова почтили нас своим визитом, — обтянутая черной шершавой тканью пиджака спина управляющего подобострастно гнется, руки складываются на груди в липком приветственном жесте, некрасивое лицо озаряется льстивой улыбкой. Вот же ж хрыч! — Мы столь счастливы вас видеть, Вы так давно не заходили! — да уж, давно. А что поделать? Дэб, конечно, может закрывать глаза на мои маленькие «погуляшки», но в строго ограниченном количестве. Да и работа — она, знаете ли, не пуд меду — последний месяц из меня «Фергюсон и Ко» всю душу вынимали со своим тупым иском, так что даже на Дэб сил не оставалось, что уж говорить про «для души»? Я даже опасался, что моя милая женушка забеспокоится, а не на стороне ли я всю энергию молодецкую оставляю, но Дэбора — умная женщина. Вот и сегодня ведь догадывалась, куда ухожу, но смолчала. Понимает, что пока не скину напряг, на нее встанет разве что после убойной дозы виагры, а такого счастья нам не надо, так и импотентом остаться не долго. — И я бы хотел… — что-то разболтался сегодня этот старый евнух не на шутку. Видать, давно никто стоящий в их курятник не захаживал или еще чего. — Мы могли бы сегодня вам предложить нечто совершенно особенное.
           Ничего особенного мне не хочется. Все как раз наоборот: я желаю простого и светлого траха с милым молодым человеком. Без всяких там особо- и сверх-. Просто, незамысловато, к обоюдному удовольствию. Уж не знаю, в чем там оно больше выразится для местной шлюхи или, как здесь принято их называть, представителя обслуживающего персонала, сексе или деньгах (а что вернее и в том, и в том), но да неважно. Нет, вполне возможно, что я жестоко переоцениваю себя, полагая, что могу доставить удовольствие работничку борделя, но уж жаловаться на меня как на клиента точно глупо.
           — Ну так что? Желаете взглянуть?
           Ответить честно? Что совершенно не желаю? Так обидится старик, а он хоть и мерзкий, но уже вполне себе такой родной. Вот как на Дэб женился, так и породнился с управляющим борделя — кому рассказать, засмеют или пальцем у виска покрутят. А я говорю, что каждый выживает, как умеет.
           — Показывайте, — кажется, почти удалось изобразить минимальную заинтересованность. Да и вообще, оно что, убудет от меня, если гляну, что мне так страстно желают показать? Ну, посмотрю, окину, так сказать, придирчивым взглядом и попрошу привести того блондинчика, что в прошлый раз был. Или то недоразумение мелированное, что в позапрошлый. Причесочка у него и в самом деле ужасающая, но сам ладненький такой и кайф от работы уже ловить научился. Самое то, на мой случай.
           — Вот, прошу, — управляющий заводит меня на второй этаж в приват-комнату, чтобы показать товар — надо же. Обычно ограничиваются фотографиями. Ну, на крайняк, приводят самого обслужку вниз. А тут… да тут криминал! Голову на отсечение — мальчишка не совершеннолетний. Ой, лепота! Это ж куда меня втравить-то хотят? Уже хочу высказаться на тему педофилии и уголовного кодекса, как управляющий склоняется к моему уху и голосом змея-искусителя шепчет:
           — Девственник. Берегли, — меня аж передергивает. Но и кричать резко перестает хотеться. Молча пялюсь на «невинное дитя». Мелкое, костлявое, но симпатишное. Морда не то чтобы шибко смазливая, но до определенного возраста почти все пацаны милашки. Волосы обычные, русые. Даже странно, что его еще не облагородили: такие простые, слегка «мышиные» волосы здесь не часто встретишь. Глаза… вот наверно и хочется сказать, что какие-нибудь они шибко большие да испуганные, но не буду уж грешить против истины: тоже более чем обычные. Серо-зелено-болотные, слегка прищурены. Будто не только я мальчишку рассматриваю, но и он оценивает, какой подлянки от меня стоит ждать.
           По идее, видок пацана особой жалости вызывать не должен. Но все равно. Да и… любопытно. Ни на укурышного придурка, который адреналина ради в бордель нанялся, ни на забитое судьбой несчастье, у которого и другого пути не было, он не похож. Что тогда? Наверняка, все совершенно скучно и банально, но знать бы наверняка…
           Мальчишка, будто наглядевшись, отворачивается. Не прячет глаза, а именно отворачивается. Смелый, что ли?
           — Давно он здесь? — если на него с месяц так ежедневно пялятся, немудрено привыкнуть.
           — Неделя как. Но… вы первый, кому предлагаем.
           Льстит, однако, льстит. Попробовать?
           — Можете не волноваться, мистер Уайт. Никто и никогда. Никаких проблем, никаких претензий, — управляющий будто мысли читает. Или все сомнения у меня на морде лица написаны? А… пофиг. Я киваю.
           — Пойдет. Только не здесь. Хочу ту комнату, где обои синие. Ну, куст там какой-то в углу стоит… — пытаюсь припомнить еще пару подробностей желаемых апартаментов, но, похоже, это лишнее.
           Старикашка подскакивает и щелчком пальцев велит встать пацану. Тот поднимается. Без излишней спешки, но и особой неохоты тоже не выказывает. Управляющий пропускает меня вперед, сам идет следом, мальчишка плетется за ним. Синяя комната этажом выше, в самом конце коридора. Надо же, в прошлый раз мне казалось, что совсем рядом со входом. Внутрь мальчик проскальзывает первым, я вхожу, а старик тихо прикрывает двери.
           Смотрю на пацана: тот стоит посреди комнаты, руки в карманах мешковатых джинсов, нижняя губа слегка прикушена изнутри — ждет. Я сажусь на кровать и хлопаю по покрывалу рядом. Садится, руки из карманов перемещаются на колени, слегка теребят край рубашки.
           — Как звать-то?
           — Том, — вот как. Имя тоже… невыразительное. Интересно, ему потом придумают какой-нибудь звучный псевдоним или так и оставят?
           — А лет тебе? Шестнадцать хоть есть?
           Трясет головой:
           — Пятнадцать.
           — Пиздец! — изрекаю я и откидываюсь на спину. — И что с тобой делать?
           — Вы здесь вроде постоянный клиент. Должны знать.
           Дерзит, но это, наверное, нервное.
           — За то, зачем я сюда пришел, с тобой, меня могут и посадить.
           — Это было ясно с самого начала. Почему не отказались?
           — Умник, блин. Как занесло сюда?
           — Хотите слезливую историю?
           Лично я бы предпочел что-нибудь с детективным уклоном, но…
           — Есть варианты?
           — В школе за сочинения у меня всегда высший балл.
           Точно умник. Хренов.
           — Правду давай.
           — Она скучная. И банальная до омерзения. Совершенно не интересно.
           Все как я и думал. Только странно, что он сам это признает. Обычно жертвы подобных местечек мнят себя исключительными.
           — Ну…
           — Деньги нужны, — пожимает он плечами, — и быстро, и много. Кредит — не вариант.
           — Маму лечить? — дрянь какая. Пусть лучше наркотики.
           — Почти, — усмехается Том, — бабушку.
           — А мама?
           — Нету мамы. Есть только бабушка.
           Может, все-таки врет? Ну, история стара как мир, зато неизменно вышибает слезу. Правда, тогда стоило бы трагизма в голос подбавить да глазки сделать попечальней. А этот сидит вон. В рыданьях не трясется, кулачками глазки не трет.
           Я переваливаюсь на бок, подпираю голову рукой:
           — Правда первый раз?
           Том слегка краснеет, кривовато улыбается:
           — Правда.
           — Боишься? — изображаем понимание-сострадание.
           — Вы бы не боялись?
           Тоже улыбаюсь. Довольно.
           — Ну, я это пережил и совершенно спокойно. И удовольствие получил.
           — Осмелюсь предположить, что у нас с вами несколько отличаются… обстоятельства.
           Хмыкаю. Точно. Отличаются. Я от этой пресловутой невинности мечтал избавиться. Быть девственным геем, хотя на мой скромный взгляд это касается вообще всех мужиков, ни хрена не круто. Точнее, это чертовски омерзительно. Терпеть не могу быть неуверенным. А к девятнадцати годам меня от этой неуверенности при одной мысли о постели трясти начинало. И от недотраха трясло. Знал бы тогда про такие чудесные заведения как это — сразу бы прибег. А пришлось изворачиваться. Но пережили.
           — И что ты, Том, предлагаешь? — плечами пожимает, герой-любовник, блин. — Тебе хоть какие-нибудь инструкции выдали?
           — Угу, — морщится, — приступать?
           Приподнимаю одну руку, помахиваю кистью, роняю на постель. Кто б мне самому сказал, что это значит. Подозреваю, что толковать можно как выражение отчаянья, вызванного тупиковой маразматичностью ситуации, но мальчишка, похоже, решает, что сие было командой «фас». Дважды дергается — наверное, ботинки спинывал — затягивает ноги на кровать, подползает ближе, плюхается рядом, кладет мне руку на грудь, гладит пару раз как кролика, расстегивает пуговицу на жилете. И все это с таким скептическим лицом, будто не боится этот паршивец ничего, а сам поражается абсурдности происходящего. Так, пожалуй, бы старая шлюха глядела на секс двух девственников.
           — Может, не надо? — вырывается против воли. Честно, оно само.
           — Чего «не надо»? — да, мальчик, я тоже такой же.
           — Ну, давай посидим тут до утра. Поспим там… кровать удобная, мягонькая… Завтра я расплачусь с хрычом — все счастливы, все довольны.
           — Не выйдет. Мне тут еще долго работать.
           Поджимаю губы. Не выйдет ему!
           — И что? Ты не девица, целку никто проверять не будет. Или… скажешь, что так и так, добрый дядя пощадил, еще разок тебя втридорога продадут.
           — Заманчиво. Но, если позволите, нет.
           — С чего? — я тут сеанс неслыханной щедрости устраиваю — недешёвый бордельчик, ох, недешёвый. И с Дэб трахаться под виагрой придется, а он не ценит!
           — Вам опять «правду»? — гляжу сердито, он понимает. — Ну, во-первых, вы не тяните на садиста-извращенца. И просто слишком уж жестоким не выглядите. Да и… не противный. Молодой еще… ну, там… не толстый, не прыщавый…
           Я прыснул — молодец пацан, далеко пойдет!
           — Наперед продумываешь?
           Дергает плечом и расстегивает следующую пуговицу. Еще раз оглядываю это недоразумение и обнимаю, притягивая ближе. Что уж? Заслужил. Чего я там хотел? Простого? Чтобы все по-обычному? Вот и получил: простое. В очень сложной упаковке. Если слова о том, что существуют люди, которых невозможно не любить (или хотя бы симпатизировать) — не просто красивое выражение, то Том, кажись, из их числа. Настоящий такой. С пятерками за сочинения. И бабушкой. Интересно, а она знает, как внучек ей на лекарства зарабатывает?
           Глажу худую спину, острые лопатки, чреда ребер. Ну дите же — никакой мускулатуры. Вот комедия будет, если у меня не встанет. Хотя не — после такого воздержания у меня на кого угодно с членом встанет. Кстати, у этой куртизанки юной хоть писюн-то вырос? Пощупать бы… но да решил быть добрым дядюшкой — вот и не пугай ребенка.
           — На меня посмотри, — а сам глажу, глажу, позвонки вон ощупываю. Глазюки поднимает, глядит вишь. — Целовался-то хоть?
           Стараюсь спросить понейтральнее: смущать еще похлеще, чем пугать. Со страхом бороться проще, чем со стыдом. Не мне сейчас — ему потом. Том отрицательно мычит. Подумав, добавляет:
           — Простите уж.
           Фыркаю:
           — Ты не извиняйся — учись давай, — и целую. Сам, медленно. Пусть распробует. Несколько минут спустя решаю, что он ничего, молодец. Не «на лету», но вполне сносно. К утру сам сможет уроки давать. Чуть увеличиваю напор, слегка прикусываю ему губу — не до крови, но чтоб больно. Ойкает, явно хочет отомстить. Почти отстраняюсь, так чтоб лишь едва касаться, щекоча, а Том пытался цапнуть, но как-нибудь не слишком демонстративно. Вот и славно — а сам ладонь под рубашку. Так все кажется еще плачевнее — мне б его по ходу дела не сломать.
           Снова нежно целую. А он вдруг смеется:
           — Если будете на каждое свое движение по маневру выдумывать, за неделю не управимся.
           Заметил, зараза! Рычу от досады — мои таланты так просто принизили! Но на самом деле я доволен — Том крут, и пусть мне докажут обратное.
           — Предлагаешь быть… понапористей? — резко переворачиваю пацаненка на спину, нависаю сверху, изображая зверский оскал на физиономии, и быстро расстегиваю его рубашку. Господи-ты-Боже-мой! Это — изврат. Даже думать о том, чтобы трахнуть сие печенько-молокоядное создание (чем еще кормят детей, я как-то не задумывался) казалось диким. А я вот за это еще и деньги плачу — убиться!
           Том замечает мой неадекватик и, кажется, догадывается о причинах. Смущается, ерзает.
           — Я… — и явно намеривается оправдываться. Подавляю вздох и склоняюсь к тощему пузу, обтянутому полупрозрачной шкуркой. А вот на вкус получше, чем на вид — и пахнет очень даже мужчиной, это хорошо.
           На самом деле, я начал заводиться, хотя штаны с Тома еще и не стянуты. Не твердокаменный стояк, но к моменту все будет в кондиции — вот и славно, вот и хорошо. А если еще намекнуть мальчишке, что руки можно и к моему телу пристроить — вообще замечательно станет.
           Нащупываю шершавую ладошку, кладу себе на грудь — вот теперь гладь, хотя кролем чувствовать мне себя не слишком понравилось. Но Том не гладит — опять теребит жилет. Что ж ты раздеть-то меня все норовишь? Но пусть.
           Ласкаю живот, грудь, соски. Это его опять смущает. Ну, я так думаю, потому что он дергается и пытается прикрыться. И ладно — буду целовать шею. Она у него тонковатая, но можно представить, что это Дэбора.
           Не получается — у женушки нет такого острого кадыка.
           А Том уже справился и с жилетом, и с рубашкой: не только расстегнул, почти стянул с плеч. Приподнимаюсь, чтоб снять окончательно. Том снова прищуривается — зрение у него плохое, что ли? — и на лице появляется отчетливое выражение зависти. Черти что! Убедилось дитя, что правильно оценило мою «непротивность». Хихикаю. Как-то тупо, по-девичьи.
           — Не дергайся, годиков эдак через семь сам таким будешь.
           Том молча приподнимается и тоже выпутывается из сбившейся рубашки, откидывает ее в сторону. Вопросительно смотрит на свои бедра:
           — Дальше?
           Вздыхаю — он ведь сможет. Решил я благородным в кои-то веки побыть — не дают. Помяться бы для приличия, трудно ему?
           — Не торопись.
           Снова ложусь сверху. Снова целую. У Тома уже губы распухшие, подозреваю, у меня тоже. Глажу бедро мальчишки, слегка сжимаю руку — а вот это приятно. Мягко так под пальцами пружинит. Тело упругое, не напряженное. Хорошо, хорошо, что мальчишка расслаблен. Провожу по паху и наполняюсь праведным возмущением — что за бред?! Я тут только что из штанов не выпрыгиваю, а отклика по нулям! Что там про подростковую гиперсексуальность говорят? Ложь, все ложь.
           — Тебе вообще не приятно?
           — Почему? Приятно.
           Супер. Одуреть. Приятно ему.
           — Ты не возбужден! — обвиняюще.
           Том хмурится:
           — Мистер Уайт, вам оно обязательно? — трындец!
           — Рик. Зови по имени.
           — ОК, — лежит падла мелкая. Спокойная. Расслабленная. И ни хрена не возбужденная.
           — Больно же будет! — почти жалобно подвываю. Потому как в том, что будет, уже не сомневаюсь. Я, в отличие от некоторых, вполне готов.
           — Кому? — и ведь издевается: это «кому» несчастное буквально пропитано «мне же, не тебе». А вот фигушки — плавали, знаем:
           — Нам обоим. Ты как-нибудь пока дрочишь, кулак со всей дури сжать попробуй — сказочные ощущения. Да и, уж прости дорогой, насильником я быть не желаю!
           — Ага, ты добропорядочный гражданин, который просто случайно регулярно забредает в бордель и случайно же снимает несовершеннолетних мальчиков!
           — Бестолочь! — давать подзатыльник лежащему на спине — дело не легкое, но я справился. — Вот с этим мне сейчас что делать? — и его руку себе на ширинку — пусть знает!
           Только это я все-таки погорячился. Вот теперь и испуг заметен, и стыд по полной программе. Но ладошку не отдернул. Пару раз моргнул, тряхнул головой и выдавил:
           — Я только к… инструкциям вернуться могу. Устроит?
           — Не кипишуй ты, — стыдно мне теперь стало. Вусмерть. Дожили — стыдно перед шлюхой, пусть пока и не состоявшейся. Просто… надо было либо сразу по инструкции этой долбанной, либо отказываться напрочь, либо… Вот сейчас никаких «либо». Теперь только не пасовать и возбуждать-таки мальчишку.
           — Штаны снимать? — как-то даже задорно прозвучало. Что ж, киваю — пущай снимает. Деликатно не получилось — пойдем напролом. Сам тоже к ремню потянулся. Надеюсь, вид моего члена в боеготовности пацана не окончательно перепугает.
           Том разделся, пару секунд крепился, а потом залился краской и стал глазами выискивать, чем б прикрыться.
           — Не надо, — ему сейчас еще веселее станет. Так хоть коленки к груди и самого дорогого не видно, а я… лапы свои на эти самые коленки — в синяках все, кстати сказать, да ссадинах. Боевой пацан, не иначе. Ну или неуклюжий. Лапы я, значит, на коленки и в стороны их, в стороны. Ножки-то раздвигаем, не сопротивляемся. Что тут у нас между ножек?
           Нет, вот сейчас я обрадовался — выросло, ой как выросло. Вполне так… по-мужски. Гладкое, правда, все, да тут практически у всех так. Хотя эта мелюзга могла еще и не обрасти. Или не могла? А черт его знает! Не помню я, во сколько оно там где появляется.
           Глажу член пальцами, слегка сжимаю. Из реакции — вздрогнул пару раз. Ну что там с физиологией? Еще только облажаться по полной перед малолеткой не хватало! Работаем ручкой активней, активней. И ноги целуем, внутреннюю сторону бедер — целуем, коленки — целуем. Никак? ОК, грубая артиллерия, так грубая артиллерия:
           — Не дергайся, не откушу.
           И наклоняюсь ниже, беру член в рот. Пока все же не слишком великий, да и мягкий помещается легко. Лица Тома не вижу, но, по-моему, он прибалдел. Нашариваю тумбу, открываю ящик — тут везде смазка должна быть. О, нашел. Кладу тюбик рядышком, продолжаю посасывать член — вот это упрямство! Может, он импотент? Сжимаю мошонку, провожу пальцами ниже, слегка надавливаю там. Том сразу сжимается, но быстро берет себя в руки. Оно, может, и хорошо, но очень плохо. Почему он не может просто поплыть? Для подростка его возраста не нормально так себя контролировать, когда ему, блять, минет пытаются делать! А я конечно, не местный профи, но пока в этом деле на меня никто не жаловался!
           С членом, похоже, бесполезно. Вылизываю яйца и размышляю: обычно здесь все работники чистенькие, но сумели ли они, да и посчитали ли нужным, промывать ценного девственника? Или посчитали, что для чистоты эксперимента в анус не должен вторгаться даже наконечник клизмы? Спросить — со стыда сгорит?
           — Том? — шепотом. Если шепотом, то как будто и не было. Можно не так париться.
           — Да? — тоже очень тихо.
           — Тебя, — выразительно надавливаю на сжавшуюся попку, — готовили?
           Несколько мгновений полной тишины.
           — Д-да.
           — Вот и славно.
           Обычно я брезгую делать шлюхам римминг — они все на двести рядов проверенные, но гадко — хотя люблю это дело. А тут можно. Правда, от первого прикосновения горячего мокрого языка к самому сокровенному Том взвизгивает, но это мелочи:
           — Тише, не больно же.
           Некоторое время лижу, даже не пытаясь протолкнуть язык внутрь, растягивая ягодицы руками. Потом слегка хлопаю по округлой попе — счастье-то какое, хоть что-то округлое в нем есть.
           — Ноги повыше подтяни, под коленями подхвати.
           Теперь Том может не маяться с тем, куда девать руки, а у меня больше простора для творчества.
           Том был вкусный. Может, его каким маслом натерли, а может, это его собственный привкус, но ласкать эту попку было приятно. Куда лучше, чем непослушный член. Про него я, впрочем, все равно не забыл, так что в итоге добился даже некого подобия эрекции. Том к этому моменту уже забодался нервничать и будто внутренне сдался. Если такое вообще возможно, то у меня создалось впечатление, что он специально не давал себе возбудиться. Только бред это. Да и он явно не тот человек, который будет усложнять и так непростое.
           Сосать поднявшийся член уже веселее. Теперь я целовал ствол, пытаясь прихватить и оттянуть губами кожу, лизал головку, обхватывал все это дело губами и послушно двигался вверх-вниз. Короче, образцовый минет.
           Нашарил смазку, выдавил. Мазнул между ягодиц, по уже мокрому от слюны, и внутрь. После языка пошло легко — все же умница Том, быстро уловил прикол с «расслабься и все будет ОК».
           В мальчишке жарко, гладко и тесно. Последнее даже как-то слишком, но мы работаем над этим. Туда-сюда-обратно, найти простату и — поверить не могу — первый стон! Нет, так стону партнера я еще ни разу не радовался. Таким довольным я себя ощущал, только когда мне первый раз удалось кончить с Дэб.
           Теперь мальчишка стонал регулярно, мне даже удалось без особого труда всунуть второй палец. Только самому терпеть стало как-то трудновато. Моему дружку тоже внимания хотелось…
           Что ж… на том и порешим — пытаться растягивать пацана и дальше особого смысла нет. Главное, чтоб снова не напряг чего не следует, и все будет просто замечательно. Не вынимая пальцев, ложусь на Тома, ловлю горячечный взгляд. Мягко касаюсь ненормально ярких губ, убираю руки и пристраиваю головку к входу. Глаза Тома распахиваются, на мгновение он становится похож на обиженного совенка, потом наоборот зажмуривается. Я толкаюсь вперед, это чудушко сопит как паровоз, пальцами сжимает плечи так, что точно синяки останутся. Где-то на периферии сознания мелькает мысль, что это плохо — такое Дэбора не сможет игнорировать, но шут с ним. Мне хорошо! Мне, блять, так хорошо, что сейчас крышу сорвет, а нельзя…
           Томми начинает тихо хныкать и подергивает ногами. Не брыкается, просто так чуть легче. Одна рука перестает калечить мне плечо и уходит куда-то вниз. Ага, ягодицу потискивает, оно тоже помогает. Начинаю мягко мять вторую.
           Чувствую, как в шею утыкается влажный нос — не удержался-таки мальчишка. И в этот момент мне ужасно хочется разнести весь этот гадюшник, чтоб камня на камне не осталось. Что же это такое-то, а? Почему, вот почему этот ребенок, мальчик из вполне приличной семьи, весь такой вот сознательный, должен так ломать себя? За что? И понимаю ведь, что бордель не виноват, что не было бы борделя — нашелся бы еще более гадкий, грязный способ заработать эти деньги. Потому что ни государство, ни кто бы то ни было еще не поможет. Потому, что такие, как Том, не позволяют своим бабушкам умирать. А заработать легально не могут.
           Так я еще ни разу не занимался сексом. И, если честно, надеюсь, больше и не буду. Еще недавно разум таял и реальность расплывалась — просто хотелось врываться в это жаркое и тесное, трахать, получить-таки разрядку, забыться… А теперь собственное тело будто отошло на второй план. Главное — Том. Тихо скулящий, с вновь напрочь опавшим членом, изо всех сил старающийся перестать всхлипывать. Первым порывом было просто выйти — в конце концов, свершилось, мужской хуй побывал у него в заднице, прощай невинность. Но тогда останутся воспоминания только о боли. А ему еще, мать вашу, работать. Вот этой самой задницей.
           Поэтому продолжил. Медленно, плавно, неглубоко. Чуть сместиться, найти уже простату. Нашел. Вместо стона — судорожный всхлип. Теперь осторожненько, почти не двигаясь — лишь слегка покачиваясь, по одному месту. Том то ахает, то хнычет, елозит носом и губами мне по шее, а потом как-то резко кончает, хоть член так и не встал. Самое странное, что я кончаю следом. Просто раз — и все.
           После первая мысль о том, что я впервые в жизни занимался сексом без презерватива. Чертов мальчишка! Совсем закружил. Приподнимаюсь, аккуратно выхожу. Том морщится, но терпит беззвучно. Я отодвигаюсь, смотрю вниз: анус покраснел и подергивается, но крови нет. И слава богу. Ложусь, подгребаю Тома, целую русую макушку:
           — Ты как?
           — Нор… — слишком хрипло, прокашливается, — нормально. Спасибо.
           Ответить «пожалуйста» язык не поворачивается. Говорить вообще не хочется, хоть и чувствую, что надо: ребенку сейчас точно нужна поддержка. Просто я и сам слишком… в шоке. Не ожидал от себя ничего такого.
           — Уснешь? — да, утром будет проще. Как хорошо, что удалось отмазаться на всю ночь.
           Том пожимает плечами. Он лежит, так что получается у него, скорее, дернуться, но я понимаю.
           — В душ хочу.
           — Тебя сейчас… не стоит.
           — Липко.
           — Хочешь, принесу полотенце?
           — Давай.
           Голос у него уставший, но не разбитый. Радует.
           Быстро ополаскиваюсь сам, смачиваю полотенце. Протираю Тому руки, грудь, живот. Нежно промакиваю член, мягко призываю раздвинуть ноги.
           — Я… сам, — ну, раз стесняется — жить будет.
           — Лежи уж. Я там уже все видел.
           Черт, тут еще и моя сперма подвытекла. Ему б сейчас в туалет, но не на руках же тащить. Я-то донесу, а вот он не оценит.
           — Все, спим.
           — Угу, — покладистый. Ложусь, обнимаю. Тепло, хорошо, спокойно. И как-то так… как дома. Сам не знаю, откуда это ощущение. Причем дома не как у нас с Дэб, а в родительском, где все родное. Глупость несусветная, но засыпается легко.
           Утром, когда я проснулся Том сидел уже одетый. Бледнее вчерашнего, но, в общем и целом, выглядел он нормально.
           — Как себя чувствуешь?
           — Вполне.
           — Болит?
           — Немного, — я скептически выгибаю бровь. — Правда. Думал, хуже будет.
           — Том, ты…
           — Рик, — он впервые перебивает, — ты не приходи больше.
           Я удивленно смотрю на чересчур сосредоточенного пацаненка.
           — Все было настолько плохо?
           Том качает головой и отворачивается.
           — Я… могу идти?
           — Поцелуй?
           Он пожимает плечами. Почему так любит этот жест? Ни к чему не обязывает? Вроде как уничтожает любую конкретику, определенность?
           Подходит. Наклоняется. Целует. Вполне так… Я ж говорил, утром учить целоваться сможет.
           — Не приходи, — повторяет как-то отчаянно. И я ведь понимаю почему. Том — слишком умный мальчик для ситуации, в которой оказался. Мои визиты — в его случае, только боль. Он, конечно, не влюбился, нет. Но обязательно влюбится, если я стану приходить еще. А это — смерть для любой шлюхи. Так рвать свою душу нельзя.
           Я мог бы сейчас предложить: «Пойдем со мной». Для меня не проблема и расплатиться с борделем и вылечить хоть десяток бабушек. Но он не согласится. Просто скажет «нет», как отказался от снисхождения вчера. И, увы, не из глупой гордости, так часто заставляющей поступать вопреки рассудку и желаниям, а как раз из-за здравого смысла. Можно быть обязанным борделю — это безликая организация, с ней ты рассчитаешься однажды. Но, став должным мне, он никогда не освободится. Даже если я позову не как личную проститутку или не за «спасибо», вроде как бескорыстно. Даже если я скажу, что плевать мне на Дэб… он скажет «нет» и будет прав. Отношения, начатые с подачки, обречены на вечную агонию, как бы мы оба ни стремились сгладить углы, но…
           Я успеваю, прежде чем Том закрывает дверь:
           — Я приду. Еще один раз. Хочу стать твоим первым… и последним клиентом.
           Том понимает. Улыбается и кивает.
           А я… я уже жду эту встречу. Надеюсь, он не сломается. Надеюсь.
           А пока… у меня много дел. Пора разводиться. Тут ничего нельзя сказать, отец Дэборы — прекрасное подспорье в нашем бизнесе и без него меня ждет пара не слишком приятных лет, но агонию этих отношений пора прервать. Хотя, в нашем с Дэб случае, агония есть, а отношений и так нет.
           И еще… я хочу быть достойным Тома, когда мы сможем увидеться вновь. Да, я, черт возьми, хочу быть достойным проститутки. Или, как уж получится, памяти о светлом храбром мальчике, слишком по-взрослому понимающем мир.