Пролог.
Луна лениво плыла по безоблачному небу, спокойному и прозрачному, каким оно обычно бывает по ночам в самом начале лета. Безветренный и мягкий воздух принимал ночное светило в свои нежные объятия. Вся природа, казалось, наслаждалась сном.
Монастырь ордена тамплиеров тоже спал. Полуночная месса миновала, а до заутрене оставалось еще несколько часов.
Магистр Пере де Монтегаудо наблюдал за луной из своих покоев, стоя на небольшом резном балконе, выходившим на тихий монастырский сад. В тишине пахло мятой и другими травами. Запахи смешивались в чудесный непередаваемый аромат весенних трав, заставляя дышать полной грудью.
Пере еще не исполнилось и сорока лет. В полном облачении он взирал на сад и монастырские стены, которые видел отсюда уже пятый год. Это был непреклонный человек с серьезным лицом, упрямо твердивший, что отдает себя на службу Господу и, став монахом Ордена Храма всю оставшуюся жизнь посвятит бесконечной череде молитв и работы. Он пришел полный решимости и обещал себя Богу с пылом человека чудом спасшегося от смерти. Так бывает поначалу со всеми, кто ищет божественного благословения, выйдя из мира, полного порока и греха. Таким Пере де Монтегаудо в первый раз пришел в эти стены.
Прошло двадцать лет. И вот теперь ему прочат занять после смерти Гийома Шартрского кресло Великого Магистра ордена тамплиеров.
Пере вздохнул. Он проделал долгий путь, из тщедушного послушника превратившись в главу Храма во Франции. А скоро придет черед отбыть на Святую Землю и взять бразды правления в свои руки. Верит Бог, не этого он хотел, но этим он стал.
Последний раз бросив взгляд на луну, магистр твердым шагом прошелся по своим покоям, где ему был знаком каждый уголок. У высокого стола из красного дерева он остановился, в задумчивости проведя по гладкой до блеска отполированной поверхности длинными тонкими пальцами. Здесь на некотором возвышении стоял маленький сундучок. С виду он был совершенно непримечательным, зачастую сливаясь с гобеленом, висевшим на стене рядом. Если хочешь спрятать что-то ценное, всегда клади это на видное место, - подобного правила придерживался и магистр. С некоторым трудом он подобрал к нему ключи и открыл крышку. На ярко-алой подушечке в сундуке лежала чаша, каких в этом мире тысячи. Но чаша эта отличалась от других – от нее шел мягкий теплый свет, казалось, он проникает в самую душу и согревает ее лучами любви. По бокам чаши было вырезано семь отверстий, по числу семи добродетелей, которыми должен обладать избранный – Умеренность, Мужество, Мудрость, Справедливость, Вера, Надежда и самая главная из них – Любовь. Когда избранный возьмет чашу в руки – все эти отверстия должны наполниться светом, подобным тому, каким светят на небосклоне звезды..
Поставив чашу на стол, магистр опустился в кресло напротив и, положив подбородок на сцепленные между собой пальцы, задумчиво посмотрел вдаль. Чаша была самым сокровенным предметом, что хранилась в Ордене. Часто появляясь из неоткуда и также исчезая в никуда, она даровала то жизнь, то смерть, даровала исцеление или навлекала проклятье. Последние годы чаша лежала в сундучке и словно ждала чего-то.
Чаша была тем сосудом, испив из которого достойный обретал новые силы и познавал непознанное, а человек с нечистыми помыслами – на века был обречен на страдания. Потому эти свойства делали чашу опасной для всего рода людского.
Сосредоточие мудрости должно храниться в надежных руках, которые не осквернят чашу и не заставят служить Злу.
И последним делом магистра было передать ее тому, для кого девиз Ордена был не простым звуком. Тогда со спокойной душой он мог принять новый титул. Но достойных не было.
Раз за разом смотрел Пере на новоприбывших рыцарей, наблюдал за умудренными опытом и службой монахами, но не видел того единственного, для которого сохранение сосуда станет смыслом жизни.
И все больше он задумывался о далеком королевстве Арагон и Альбигойской провинции, где люди жили иной жизнью, веря в те святые идеалы, что теперь растоптаны самой Церковью. Где Любовь и Спасение значит больше, чем в Париже, рассаднике зла, где чтут лишь деньги и положение в обществе.
Но отдать чашу так просто было нельзя. Она сама должна была выбрать себе хозяина, чистого душой и благородного сердцем. Человека, чье сердце любит и душа которого открыта всему новому.
Чаша ждала, вслед за ней ждал и магистр, надеясь на проведение. Впереди были смутные времена и великие войны. Уцелеет ли сосуд или погибнет в огне – решать было не Пере.
Глава первая.
Преблагородные доспехи повиновения.
Длинными изломанными линиями ложились тени на старой дороге. Стоял час заката, солнце последними своими лучами щедро согревало землю Прованса, ласкало богатые тучные черные земли и виноградники на склонах гор, питало ярко зеленые листья деревьев, великанами высившихся по обе стороны запыленного тракта.
С вершины небольшого холма были отлично видны и деревушка, и поля, а в закатном мареве четко угадывался силуэт родового замка с двумя башенками и высокими зубчатыми стенами. В старых бойницах полыхало заходящее солнце, опускавшееся все ниже и ниже за горизонт.
На самой вершине холма, у раскидистого дерева, там, где дорога делала крюк и длинной тонкой лентой убегала вниз, к полям, сидел на коне всадник. По смуглой и обветренной его коже на лице можно было понять, что приехал он издалека. Длинный белый плащ запылился, а на кромке прилипла грязь от недавних дождей. Оба они, - и наездник, и лошадь - выглядели уставшими. Одной рукой он сжимал поводья, другую держал на эфесе тяжелого длинного меча.
Конрад, приложив руку козырьком к глазам, всматривался в столь родные ему пейзажи, пытаясь понять, что могло измениться за долгие десять лет. Но все так же пели птицы, по-прежнему из труб шел легкий дымок, а крестьяне толклись на поле, как это было в его детстве.
Конрад широко улыбнулся и потрепал своего верного боевого товарища по холке.
- Скоро будем дома, дружок...
Гнедой конь заржал в ответ, мотнул лохматой гривой и затрусил вниз по дороге, навстречу закату.
Путь проходил мимо полей, и приближение столь величавого всадника не могло остаться незамеченным. На гнедом коне, в чуть развевающемся на ветру белом плаще, с алым как кровь крестом на плече, длинными черными волосами и с такого же цвета пронзительными глазами, Конрад совсем не был похож на того юнца, что покинул родимый дом давным-давно. Но как было бы приятно, если бы сейчас кто-нибудь из крестьян, что стоят вдоль дороги и почтительно кланяются, сняв широкополые соломенные шляпы, окликнул его по имени! Это сразу стерло бы прошедшие на чужбине годы, помогло снова почувствовать себя дома. Но нет, в тягостном, мучительном молчании проехал Конрад по деревне и свернул к замку. Быстро темнело, на небе одна за другой вспыхивали звезды, а воздух становился прохладнее.
Маленький мальчик выбежал из последнего в деревне дома и удивленно посмотрел на незнакомца, потом развернулся и побежал в сторону амбара, откуда отчетливо доносились голоса.
- Мама! Мама, к нам приехал тамплиер! Высокий такой! Настоящий крестоносец!
***
Первые лучи весеннего солнца осторожно пробивались сквозь затейливый рисунок витража. Конрад поморщился и приоткрыл глаза. Непривычно было осознавать, что он вернулся домой. Но еще непривычнее было другое - он может по своему усмотрению в рамках Устава придерживаться правил Дома, а на ближайшем картулярии попросит разрешение покинуть Орден. Пока же надо сосредоточиться на молитве.
Конрад встал и подошел к окну; сквозь витражи восточной башни он, повторяя про себя "Отче наш", смотрел на поля, на холмы, все быстрее озаряемые небесным светилом.
Кто-то тихо постучал в дверь, заставляя Конрада и его мысли вернуться на землю.
- Войдите, - обернувшись, громко произнес он. Тяжелая дубовая дверь с протяжным скрипом отворилась, впуская в комнату юношу лет тринадцати. На детском пока еще, с мягкими чертами лице сияли такие же черные, пронзительные глаза, как у и Конрада.
- Доброе утро, брат, - смущаясь, пробормотал Гуго, переступая с ноги на ногу. Мальчик все никак не мог поверить, что этот блистательный господин, что приехал к ним позапрошлой ночью - его старший брат. Гуго не было и трех лет, когда Конрад вместе с Андре отправился на Святую Землю защищать Град Господний от иноверцев-сарацин.
Андре погиб почти сразу, стоило братьям ступить на Святую Землю, и Конрад остался тогда совсем один, поклявшись исполнить свой долг за обоих. И если бы не письмо отца, немедленно призывающего сына домой, неизвестно, как долго бы еще Конрад пробыл на Святой Земле.
Но на обратной дороге, по пути в Марсель, когда он среди паломников плыл на родину, что-то неуловимо изменилось в его душе.
Грело грудь письмо самого великого Магистра с наилучшими рекомендациями к Магистру Ордена во Франции; за плечами, покрытыми белым плащом, было десятилетие блистательной службы Господу, но где-то затаилась печаль по мирской жизни - без бесконечных стычек с сарацинами, армянским королевством и удушливой земли Гроба Господня. И даже если поступить на службу к магистру Дома здесь, на родине, то мало что поменяется.
Но, увидев в тот вечер у ног состарившегося отца своего младшего брата, с сияющими глазами взирающего на Конрада, крестоносец понял, что что-то определенно пошло не так. Заслушав письмо отца на общем картулярии Дома долгих три месяца назад, после небольшой, но закончившейся трагически стычки с сарацинами у замка Гийома, в которой погиб его лучший друг Жан, Конрад боялся лишь одного - что не увидит отца в живых.
Наверное, потому великий Магистр Гийом Шартрский с уважением отнесся к просьбе рыцаря и, принимая во внимание легкое ранение Конрада, написал письмо в Дом Ордена, в котором выражал надежду на наилучшее устройство одного из самых талантливых рыцарей.
Но Конрад зря спешил, мучаясь по дороге ужасной мыслью. Он застал отца в добром здравии: все так же тверда была его память, а зоркому глазу мог позавидовать даже опытный стрелок. Только седины легли на его некогда иссиня-черные волосы, чуть состарив широкое улыбающееся лицо, а морщины избороздили гладкий когда-то лоб.
Увидев отца, Конрад безмерно обрадовался, но, сколько не пытался выведать истинную причину написания письма, старик Горфруа только отшучивался и обещал рассказ лишь после того, как сын отдохнет и наберется сил. Все уверения Конрада, что Орден вовсе не бедствует, и они едят мясо два раза в неделю, а ему, как рыцарю, по воскресеньям полагается двойная порция, были пропущены мимо ушей, и только тогда он понял, что вернулся домой. На землю, где чревоугодие и любовь к жизни так отличается от аскетичного образа жизни на Святой Земле.
И вот теперь он вместе с Гуго, очень гордившимся своим братом, с утра объезжал владения отца, сильно расширившиеся за последние годы. Гуго, не по годам умный, уже приступивший к изучению грамоты и основ ратного дела, с упоением рассказывал обо всех этих полях, новые сортах винограда и методах получения искристого легкого вина.
Младший сын, с молоком кормилицы впитавший все запахи бескрайних полей Прованса и вкус терпких вин, больше других пошел в отца, уже думая и рассуждая, как полагается богатому сеньору.
Вспыльчивый и задиристый Конрад, как и покойный Андре, напоминал больше мать, истинную женщину Каталонии - с легким нравом, но тяжелой рукой. Конрад часто вспоминал ее горячий испанский темперамент, блеск тяжелых темных волос, заплетенных в косы, и едва уловимый аромат диких трав. Длинными зимними вечерами она рассказывала мальчикам сказки своей родины: про могущественных джиннов, отважных героев и прекрасных фей. Слушая эти волшебные истории, где добро всегда побеждает зло, а ум и честное сердце ценились больше всех драгоценностей мира, братья не сомневались, что и они когда-нибудь станут достойным примером для других и про их приключения сложат красивые легенды.
Гуго же, появившийся на свет в день смерти своей матери, воспитывался отцом, который, несомненно, готовил сына к другой роли. Он явно видел младшего продолжателем рода и семейных традиций старого Прованса. И чем дольше Конрад общался с братом, тем тягостнее становилось у рыцаря на душе.
Стремясь домой всем сердцем, он никак не ожидал подобного приема. Нет, Конрад не тешил себя мыслью стать бароном, принять титул отца, но само желание жило где-то глубоко в тех уголках души, куда он старался заглядывать как можно реже. А теперь, видя рядом с собой почти полную копию отца, так же морщившего нос от удовольствия, как старик Горфруа, и так же щурившего глаза от избытка чувств, Конрад с глухой досадой понимал, что желанию уйти из Ордена не предстоит осуществиться.
Стать плохим сьюзереном для своих крестьян - не тот путь, о котором стоило мечтать. Разумеется, пройдет год или два, он вникнет в суть возложенных на него обязанностей, станет разбираться в тонкостях виноделия, посеве и уборке урожая, может, даже станет другом этих людей, но...
Уже сейчас Конрад видел, как приветствовали Гуго землепашцы, и в ком они узнают своего будущего защитника и покровителя. И пусть Конрад хоть тридцать лет провел бы на Святой Земле и совершил тысячу подвигов во имя Бога, все, что достанется на его долю, это холодное уважение. Для этих людей он не сделал ничего. Так зачем же отец просил его вернуться? Неужели лишь для того, чтобы показать все это и намекнуть, что старшему сыну здесь не рады?
Конрад не понимал и тем сильнее злился, но на кого больше - на Годфруа или Гуго, которому все доставалось очень легко, - не мог решить. А может и на себя тоже – за поведение, недостойное рыцаря-тамплиера. Обуреваемый этими противоречивыми чувствами, он ехал молча, изредка спрашивая что-то у брата больше для приличия, нежели из любопытства. Но Гуго не обращал на это внимания, он просто был рад еще одному случаю блеснуть своими знаниями. Что ж, его брат выполнял миссию в далекой стране, а он помогает отцу в нелегком деле - вести такое большое хозяйство.
***
Несмотря на теплые дни, май оставался противоречивым месяцем, и вечерами в замке топили камины. Сидя у огня, старик Годфруа медленно пил вино, изготовленное на местной винодельне, и думал, как бы точнее передать свою просьбу старшему сыну. Это не Гуго, готовый выполнить любой наказ батюшки, к Конраду нужен был другой подход, иначе не миновать бури. Да вот только за долгие годы разлуки барон подзабыл, как это сделать.
Больше всего старик не любил ссоры и перебранки, перерастающие, как снежный ком, в скандалы. Натерпевшись за двадцать лет брака семейных неурядиц с женой, после ее смерти Годфруа вздохнул спокойно. Нет, он любил Изабеллу, был ей верен и искренне горевал, когда она умерла, но, устав от ее горячего нрава жаркой и свободолюбивой Испании и бредней про чудеса не от Бога, не мог признать, что жизнь стала спокойнее и лучше. Но, увидев Конрада, который за десять лет стал еще больше похож на мать, барон понимал, что за темная туча нависла над ним.
Получив письмо, полное боли и скорби по Андре, барон словно забыл о Конраде, всецело сосредоточившись на воспитании Гуго, строя для сына надежное будущее. Конрад первое время часто писал письма, рассказывая про Святую Землю, охоту на львов и небольшие стычки с сарацинами, но барон ответных весточек не слал, считая это дело ненужным и хлопотным. Годфруа только коротко отписал приличествующие слова соболезнования, закончив любимым нравоучением "все в руках Господа".
Письмо с просьбой приехать домой было вторым, над которым барон долго думал, сомневался и хотел было уже замять неприятное дело, но клятва, данная умирающему другу, тяготила, и Годфруа боялся кары небес. Он за последнее время и так часто наведывался в церковь, оставляя там не только щедрые пожертвования, но и покупая индульгенции.
А теперь старый барон не знал, как начать разговор с сыном, надеясь, что за бокалом хорошего вина дело пойдет быстрее, и Конрад все поймет правильно.
***
Они сидели в полутемной зале, которую отец любил называть своим кабинетом. Тихо трещали за узорчатой решеткой поленья в камине, мерно горели свечи в низеньких канделябрах по обе стороны небольшого стола, где стояли бокалы и початая бутылка вина. Пахло лавандой и сыростью. Отец и сын молчали, предпочитая, чтобы разговор начал кто-то другой. Конрад делал вид, что изучает гобелены, развешанные по зале, создавая хоть какое-то подобие уюта. Их привезли из Каталонии для матери, которая первые годы совместной жизни пыталась придать замку некое сходство со своей родиной. Тогда почти каждый год они получили какую-то ценную безделушку, хранившую теперь память о матери. После ее смерти переписка с родственниками прервалась, но Конрад знал, что где-то там, в далекой Испании, у него есть две или три кузины и, возможно, уже несколько кузенов.
Старый барон нарушил тягостное молчание первым:
- Уже полтора года, как моего давнего друга Раймунда нет с нами. Я дал ему клятву, что буду заботиться о его отпрыске, когда Раймунд умрет. И меня беспокоит поведение его сына. Робер был хорошим мальчиком, любознательным, пока не спутался с "хорошими людьми",- почти шепотом закончил Гофруа, делая ударение на последних словах. - С "хорошими людьми".
Конрад сделал из бокала маленький глоток и внимательно посмотрел на отца. Даже на Святой Земле ходили среди рыцарей и мирского населения будоражащие воображение слухи о новой религии Юга Франции. Слухи тем невероятные, что в нескольких провинциях сюзерены взяли новую веру под свою защиту, запрещая римской католической церкви вмешиваться в их дела.
В этом Конрад уже успел убедиться, пока добирался из Марселя домой. Останавливаясь на ночлег в небольших деревнях, он часто слышал речи "хороших людей", а один раз даже попал на своеобразную проповедь и тот час же покинул деревню со странным чувством вины.
Было в этой новой вере что-то притягательное и трогательное, гимном простоты и любви ко всему живому звучали слова молитвы, перекликаясь с девизом Ордена - " Бог Всевышний Любовь".
- Нет, - сказал как отрезал Конрад, пристально глядя на отца. - Дела чужой семьи меня не волнуют, и вмешиваться в них я не буду. Отец, скажите, неужели только ради этого я проделал столь долгий путь?!
Годфруа вздохнул и устремил взгляд на огонь в камине. Он ждал такого ответа, но признать свое поражение было нелегко. Они снова сидели в полной тишине, нарушаемой только легким потрескиванием огня в камине, и пили вино.
- Если он и катар.. - снова заговорил Конрад, пожимая плечами. - Их вера странна и непонятна для многих, но в одном мы сходимся. В этом мире превыше всего Любовь и Чистота. Если он избрал этот Путь - я рад за него.
- Если бы он только общался с этими еретиками, - вздохнул старый барон, отставляя пустой бокал от себя. - Он верит сказочным бредням про магию и это его погубит. Тамошние сеньоры не смогут долго сглаживать конфликт, Церковь и Папа рано или поздно добьются своего и Лангедок с ... потерпят поражение. И тогда ты лучше меня знаешь, что случится. Это всего лишь вопрос времени.
- Крестовый поход против еретиков, - медленно проговорил Конрад, чувствуя привкус стали от этих слов. - Церкви мало Палестины, там вести сражения куда труднее, чем в Европе. А какое количество золота польется в их закрома - даже трудно предположить. Уничтожено будет все, здесь Вы правы, отец.
Конрад молчал, не зная как поступить. С одной стороны Годфруа был прав: он тамплиер, он тоже давал клятву помогать попавшим в беду, но убедить незнакомого человека сменить веру и вернуться в лоно католической церкви... Это было слишком. Что предрешено Небесами...
- Ради спасения души наивного мальчика, запутавшегося в поисках Света, Конрад, - наконец произнес старик, выкладывая свою козырную карту. - Ради спасения невинной души. Разве не этому ты служишь? Разве не для этого ты вступил в Орден, сын?
***
Замок на окраине виконства Безье еще с древних времен пользовался дурной славой. И когда новый барон после смерти своего отца объявил, что переезжает туда, по окрестностям снова поползли слухи. Якобы юный барон привечает в неуютных каменных стенах алхимиков, колдунов и отступников рода людского. Поговаривали, однако, и другое. Мол, Робер и до смерти отца любил шумные пирушки с трубадурами, хорошее вино и охоту на мелкое зверье, и после кончины старого барона нрава своего не поменял. А в замок этот его сослал дядя, принявший титул и состояние брата, чтобы племянничек не бросал тень позора на весь их благочестивый род.
Говорили многое, но постепенно история стала забываться, и за Робером закрепилась слава безвредного чудака, способного на любые выдумки. Впрочем, любители охоты из соседних фьефов да бродячие музыканты при случае всегда заглядывали на доброжелательный огонек к барону, зная, что там их ждет теплый прием.
Однако сколько бы денег не проматывал Робер, к ростовщикам он никогда не заглядывал, а наоборот приумножал свои доходы, и скоро было уже не узнать угрюмую и неприступную твердыню прежних времен. Одна только Северная башня служила напоминанием о темном прошлом замка. Старожилы из ближайшей деревни говаривали, что под башней существует подземелье, где раньше пытали неугодных какому-то сеньору, имя которого стерто со страниц истории; а под самой крышей жил когда-то седой колдун, насылавший прочу на окрестные земли. Но никто не мог знать это с уверенностью, все слышали рассказы из третьих, а то и десятых уст, а в пересказанных историях часто мало истины.
Словом, замок зажил новой шумной жизнью, а когда в гости к Роберу как-то в середине зимы заехал очень влиятельный господин в богатых одеждах, толпа сразу признала в нем одного из сьюзеренов Альбигойской провинции, и Робера зауважали еще больше. Теперь никто не называл его чудаком, он стал если не ученым, то очень начитанным и многознающим человеком, его имя произносилось почтительно, с легким оттенком хвастовства за своего такого одаренного сеньора.
Самому Роберу до общественного мнения дела не было. Он жил той жизнью, которая его устраивала, и которую он не променял бы ни на что другое. Лишь приближенные слуги, а их было не так много, знали юношу не как балагура и пьяницу, а видели в нем образованного человека, с хорошими манерами и тягой ко всему мистическому, таинственному и оккультному.
Еще с детства проникнувшись культурой и мировоззрением альбигойской провинции, маленький Робер был покорен ею, и с тех пор стремился познать как можно больше. Не останавливали его ни запреты матери, боявшейся за судьбу единственного сына, ни гнев отца, не желающего знать сына-еретика. Роберу было все равно. Его манила легкость, изящество и истинная красота прекрасного: тайные оккультные знания, алхимия, эта интереснейшая из наук, - но больше остального занимал ум Робера таинственный философский камень. Магическая загадка Востока, беспокоившая сознания многих алхимиков и мечтателей, стояла перед глазами юноши так ярко и четко, что бывали дни, когда он не мог говорить ни о чем другом.
После смерти отца Робер оказался предоставлен самому себе. Мать ушла в мир иной гораздо раньше, и барона ничто не сдерживало отписать все состояние и титул своему брату, ярому католику, оставив непутевому сыну замок и скромное содержание. Возможно, барон действительно думал, что таким образом наказывает сына, но едва Робер узнал последнюю волю покойного, то он тут же приказал собирать вещи и спешно отбыл из родового замка, даже не пожелав встретиться с дядей.
***
***
На рассвете замок, казалось, спал на пушистой перине из облаков. В уютной кухне уже стояла за разделочным столом кухарка Марго, а слуга Робера, Николя, завтракал, примостившись у самого очага. В это предрассветный час все было тихо и благонадежно, только-только начинали петь соловьи да просыпались первые петухи. Ярко пылал огонь в печи, отбрасывая на дальнюю стену причудливые отсветы, в которых Николя виделись не то демоны, но то загадочные звери.
Замок ощутимо тряхнуло. Где-то наверху, в залах, задрожали узорные витражи, и тут же завоняло едкой гарью. Подобное происходило не первый раз, но привыкнуть все же было трудно. Барон снова ставил какой-то опыт.
Марго перекрестилась:
- Спаси и помилуй.
Николя улыбнулся в густые усы и продолжит трапезу.
- Будет тебе, старая. Первый раз что ли?
Кухарка подбоченилась и, повернувшись к слуге, начала свой давний разговор.
- Замок тебе не жалко - это я понимаю, но Робер!.. Наш юный барончик, которого мы на руках носили! А покалечится если? - Она снова перекрестилась. – И так делами недобрыми занимается..
Николя хотел бы ответить, он даже отставил от себя кружку с сидром, но тут дверь черного хода распахнулась, и на пороге показался Робер. Его лицо было измазано сажей, одежда в нескольких местах была порвана, но глаза улыбались. На вид этому растрепанному светловолосому пареньку с сияющими темно-голубыми глазами можно было дать не больше семнадцати лет, но барону шел уже двадцать второй год.
- Получилось! – выкрикнул он, шумно опускаясь за стол и с торжеством поглядывая на своих слуг. – Не зря всю ночь не спал. Смотрите!
Он разжал кулак, и они увидели на его ладони продолговатый камень, переливающийся слабым фиолетовым цветом. Робер с любовью смотрел на него.
- Еще немного и философский камень.. - взгляд Робера затуманился. Он уже представлял, как стоит за своим длинным, заваленным свитками, травами и камнями столом и варит над небольшим огнем заветное зелье.
Николя вздохнул, поднося ко рту изрядный кусок сыра. Марго отвернулась к столу, снова начиная месить тесто.
- Поел бы чего, - неодобрительно заметила она, стараясь скрыть свое раздражение. Марго одна из всех слуг громко и часто осуждала занятия Робера, но когда тот болел или каким-то образом страдал от взрывов в своей тайной комнате, никому не доверяла накладывать бинты и готовить лечебные отвары. Она еще помнила маленького мальчика, сущего ангелочка, и не хотела мириться с тем, что ангел со временем превратился в дьяволенка.
- Я там поем, - живо откликнулся Робер, забирая со стола только что испеченный хлеб и головку сыра. – Не сердитесь, Марго, на следующей ярмарке я обязательно куплю Вам подарке, - пообещал он, неловко приобнимая кухарку. Та только шикнула на него, и рукой взъерошила испачканной в муке светлые волосы Робера.
- Иди уже, дьяволенок.
- Ох, жениться ему надо, - продолжила Марго прерванный разговор, когда за бароном гулко захлопнулась входная дверь. – Глядишь, остепениться.
- С таким молодцем ни одна баба справиться не сможет, – с сомнением ответил Николя. – Да и по Библии, муж главнее жены. Сладишь с таким, как же. Ежели уж нас слушать почти перестал. Все об алхимии да камнях толкует.. Сдалось ему это. Вот нам что в жизни главное? Крыша над головой да хлеб чтобы родился.
- На все воля Божья, - подытожила Марго, раскатывая тесто. – Может и найдется добрый человек да выведет нашего ангелочка на путь истинный..
***
Настолько этот мир был далек от любого упоминания о войнах и кровопролитии, пропитан мистицизмом и песнями о Любви, что Конраду поначалу показалось, что он попал в одно из тех зачарованных мест, о которых рассказывала ему в детстве мать. Как наяву видел он ее, сидящую в их с Андре спальне; медленно и тягуче, полу-напевом звучал ее голос, дрожал огонь в камине, подобно изрыгающему пламя дракону, и пахло дикими горными травами.
Конрад помотал головой, отгоняя мираж, и снова посмотрел на возвышающийся на холме замок, окруженный с одной стороны небольшой грядой, а с другой - высоким обрывом, под пропастью которого плескалась чистейшая вода горного озера. Сам замок был опоясан давно пересохшим, но все еще внушающим уважение рвом. Место из сказок, которым хотелось любоваться бесконечно.
Подъезжая к перекинутому через ров мосту, рыцарь почувствовал себя виноватым. Словно он не должен был здесь находиться, не должен вот так заявляться и что-то требовать у Робера. Да и что он мог сказать?
Въезжая во двор, Конрад ощутил легкую тревогу. Прекрасный замок был слишком хорош для него, - монаха, приехавшего сюда по воле Бога.
Появление столь величественной персоны сразу наделало во дворе шума. Конрад спешился и встал, оглядывая прислугу, собравшуюся поглазеть на незнакомца. Две девчушки с перемазанными лицами, молодой парень с веснушчатым лицом смотрели не него с нескрываемым удивлением; у колодца на земле сидел ребенок, с воодушевлением игравший с большим толстым котом.
Конрад ожидал увидеть что-то более странное, сразу говорившее о неприятии старой веры, но подобную сцену можно было наблюдать в любом поместье. Досадливо поморщившись, он быстро огляделся еще раз. Должен же быть здесь кто-то постарше и поразумнее?
- Меня зовут Конрад де Дюран, и я приехал к барону Роберу Бланшфору по поручению барона Годфруа де Дюрана, - громко произнес Конрад, откидывая назад густые черные волосы.
При этих словах девчушки изобразили некое подобие поклона, а парень вышел вперед, и поклонившись, взял лошадь Конрада под уздцы.
- Мой господин, - с нескрываемым волнением в голосе произнес он, - я отведу Вашего коня на конюшню. Он непременно получит лучший корм, что у нас есть.
Конрад кивнул, отстегивая от седла дорожный мешок. Между тем конюх, как мысленно назвал его рыцарь, тихо сказал что-то стоящей рядом девчушке, и та, подобрав юбки и сверкая босыми ногами, побежала к замку.
- Я сказал Жюстин, чтобы позвала нашу экономку, - проследив взгляд Конрада, отозвался паренек.
- Как тебя зовут, парень? – спросил Конрад. – Ты очень смышленый на вид.
- Эдуард, мой господин, - ответил паренек - Мне скоро пойдет тринадцатый год. Он широко улыбнулся. Этот господин был совсем нестрашный, как показалась ему сначала.
- Давно ты здесь живешь? – продолжал расспрашивать его Конрад.
- Я живу в деревне в одном лье отсюда, - покачал головой Эдуард. – Отец приехал к барону по срочному делу, и взял меня и Валентина с собой. - Парень кивнул в сторону ребенка. – А из постоянно живущих у господина Робера только двое слуг - Марго и Николя. Жюстин и Мартина помогают по хозяйству, но живут в деревне поблизости. Барон не очень любит большое количество людей рядом.
Конрад усмехнулся. Конечно, барон не любит. Теперь Конрад смотрел на замок совсем с другой стороны. Доброжелательность и приветливость словно подернулись пеленой подозрительности и отчужденности. Красивая картинка так и осталась красивой картинкой, медленно растворяясь среди обыденности.
Эдуард тронул за поводья, и Ветер милостиво позволил увести себя в сторону конюшни.
Вторая девочка-служанка подхватила малыша на руки, снова поклонилась и убежала к небольшому домику, стоящему на некотором отдалении от замка. Конрад остался один.
Наконец из пристройки, примыкавшей к замку, показалась фигура полной женщины, быстрым шагом направляющейся к нему. Ее широкое лицо, улыбчивое лицо обрамляли чуть вьющиеся волосы каштанового цвета, а поверх зеленоватой туники был повязан белоснежный фартук. Всем своим видом эта женщина выражала спокойствие и уверенность в этой жизни.
Она низко поклонилась рыцарю и попросила следовать за ней. Конрад кивнул, и они покинули двор, на котором осталась только полосатая кошка, тщательно вылизывающая свою шкурку.
Внутри замок производил такое же сказочное впечатление. Холл занимал в высоту два этажа. Его стены были выкрашены в темно-красный цвет и увешаны дорогими и красочными гобеленами. На окнах не было ни паутины, ни птичьих гнезд. Земляные полы были выстланы связанными стволами тростника.
Посреди холла медленно уходила вверх парадная лестница, выстланная коврами. Винтовая лестница сбоку была узкой, как того требовали правила предосторожности, но красивой. Они прошли по парадной лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались спальни. Марго остановилась, и Конрад открыл дверь в просторную комнату, которая должна была на время стать его. В центре комнаты стояла массивная кровать, убранная толстыми мехами и покрытая дорогой парчой тоже темно-красного цвета. Слева располагался очаг, а справа стоял ряд сундуков. Около двери висел кувшин, из которого свисал почти до пола чистый кусок ткани. Рядом, за ширмой Конрад увидел большую деревянную ванную. Все кругом сияло чистотой. По истине, это было весьма удивительное место.
Марго улыбалась, - все в ее лице указывало, как она рада Небесам за столь щедрый подарок судьбы. Конрад казался кухарке если не небожителем, то явно чудесным спасителем, приехавшим пролить свет истинной Веры на их юного господина.Сообщив, что Робер вернется в замок лишь вечером, к ужину, Марго затворила за собой дверь и поспешила на кухню, рассказать Николя про их неожиданного гостя. Казалось, Бог смилостивился над этим местом и прислал им защитника.
