Глава 2. Амплуа
Мне приятель, с которым вместе учились, однажды рассказывал: он после училища сразу в оперу подался – в массовку сначала, как водится. Но образование у него было – не то что у меня – ему родители репетиторов нанимали каждое лето – всё надеялись, что парень в дипломаты пойдёт. Ты вот, например, итальянский язык знаешь? И я не знаю. А он знал; потому и в оперу пошел с такой охотой. Сейчас-то он, понятно, сам прима, а тогда, разумеется - подтанцовка, даже без реплик… да, я тоже оперу терпеть не могу, но ты слушай. Вот идёт «Травиата», любовь и кровь, страсть и смерть, зрители уже приготовились рыдать, и тут он видит, что у главного героя с костюмом непорядок. Что значит непорядок? Да штаны у него порвались на самом интересном месте сзади! А герой от него на другом конце сцены стоит. Ну, друг не растерялся, и аккуратно главной героине на ушко на итальянском говорит: «у Альфреда штаны по шву - намекни ему хоть как-нибудь!» А, ну примы-то конечно итальянский учат; наверно потому приятель так быстро и дошел до главных ролей. На сцене всякое бывает, умирающая Виолетта – актриса опытная, привычная, и прям на мотив партии, в полное шикарное колоратурное сопрано вместо следующей реплики поёт «Альфред, любовь моя, молю послушай: не поворачивайся к публике спиной, а то штаны твои на жопе порвались!»…

Дверь хлопнула, чуть не разворотив косяк, из кабинета ещё минуту доносились возмущения и проклятья в несравненном исполнении Инги Штольман. Спасшийся бегством от режиссерского гнева Ханс послал неприличный жест в направлении закрытой двери, развернулся, и немедленно налетел на Мышку.
- Вот тебе на, - оценила ситуацию девушка, - а я-то думала, что ты ей нравишься.
- Я тоже так думал, - зло выплюнул Ханс, теребя тонкую серебряную цепочку на шее, - но, видишь ли, теперь её не устраивает, что инструкции выполнены в чётком соответствии с тем, что она сказала три дня назад, а ещё ей вдруг стало неудобно, чтобы я называл её по имени! Хотя сама при знакомстве подчеркнула, что лет на пять моложе…
Мышь посмотрела на шефа сочувственно. Всё-таки, он был человеком милым, и никогда не позволял себе срываться и орать не по делу. В отличие от. В  свои тридцать пять слегка лысеющий Ханс сохранил энтузиазм и мировоззрение вдохновенного подростка, обещающего убрать в комнате, если ему подарят новый велосипед. Правда энтузиазм шел вкупе с умением опаздывать на важные встречи, забывать о необходимых документах, и сматываться с работы за полчаса до конца рабочего дня. Но разве это важно?
- Пойдём, - сказала она. Выпьем кофе, если хватит времени – ещё и покурим.
Благотворительность, как известно, зачастую выходит боком затейщику оной. А потому не удивительно, что Ханс был отправлен домой за целый час до окончания рабочего дня. То есть, конечно, не домой, а куда-то отгуливать свой незадавшийся день. О семейной неприкаянности старшего менеджера судачили многие. Никому и дела не было, что тот лет десять назад неудачно женился, а потом развёлся; состоятельный потенциальный супруг не давал девичьим сердцам покоя, но и надежды особой он тоже никому не давал, темнил; и если и имел романы – то только вне рабочего мира.
В результате Мышка осталась доделывать шефовские дела и попутно искоренять зарождающиеся сплетни.  Сначала напросились на встречу два кандидата на абстрактные должности, о которых её предупредили, потом забежал заведующий транспортом, и сообщил, что со службой такси вышел прокол… словом, свободна от дел Мышь оказалась часов около восьми вечера. Разумеется, даже не обедав.
С отсутствующим видом покивав в ответ на сочувствия сердобольной уборщицы, менеджер брела по коридору, с каждым шагом переживая приступ усталости. Впрочем, было бы ещё хуже, если бы она носила каблуки. Совершенно напрасно Штольман инкриминировала ей неподобающий стиль одежды: во что, скажите, наряжаться человеку, который бегает весь день как собака, по лестницам скачет со скоростью горного козла, и при всём при этом пашет как призовая лошадь?!
Свежая идея немного подняла ей настроение: когда в следующий раз режиссер попробует устроить выволочку – она последовательно изложит ей последние соображения, и потребует подковы и удобное седло за казённый счёт. Мышь даже хихикнула, чувствуя, как первый же несерьёзный порыв возвращает ей бодрость духа. «Надо непременно затеять какую-нибудь авантюру, - мечтательно подумала она, - что-то несуразное настолько, чтобы жизнь серой не казалась!» От этой счастливой мысли её отвлёк невнятный, приглушенный звук. Не влажное шарканье швабры и не эхо шагов – какое-то копошение доносилось из студии справа.
Что кому-то понадобилось на съёмочной площадке ночью? Воры залезли, чтобы украсть дорогостоящую камеру весом в тридцать килограмм? Одержимые фанатки промахнулись мимо гримерной в поисках позабытых носков кумира? Грабитель вскрыл соседний магазин, и забрался в незапертое окно по пожарной лестнице? Мышь испугалась, и все эти мысли пронеслись в голове, как хвост от кометы, не разделенные на составные части.
«Вот тебе приключение, дура несчастная!»
Слава хранящим телестудию богам, ей хватило ума не заорать во весь голос «Кто здесь?! Выходите с поднятыми руками!», тем более, никакого оружия кроме пилочки для ногтей она с собой отродясь не носила. Даже газовый болончик, сто лет назад подаренный приятелем, уютно устроился дома, где-то на полке с бытовыми химикатами.
Пытаясь убедить себя, что ничего страшного в охраняемом здании происходить не может, Мышь аккуратно заглянула в приоткрытую дверь.
В студии было темно; но тусклого света фонарей за окнами хватило, чтобы различить две фигуры, суетливо жавшиеся друг к другу в неровных складках частично снятой одежды, под аккомпанемент невнятного бормотания и срывающихся выдохов. Мышь вообще никогда не была сторонником секса где придётся; а уж в студии, где кроме бутафорской мебели (которая только выглядит так шикарно) и пыльного пола некуда даже присесть, всё действо напоминало успешную попытку изнасилования.
Страх отпустил, мгновенно перейдя в брезгливость. Мышь отступила на шаг, отворачиваясь от увлекательного зрелища. С учётом того, что обоих участников она узнала – сомнения в том, кто кого насилует, моментально улетучились. Значит, вот как молодой и талантливый герр Энберг пробивает себе карьеру. Да она же в полтора раза старше тебя, неужели самому не противно?! Режиссер – фигура культовая; ей ни слова поперёк, ни на съёмках, ни до, ни после. А ей ещё ума хватало думать, что актёры – такие же люди, как все, только немного зазнавшиеся; но с вполне жизненными проблемами. Однако, чтоб за твоё лицо на экране платили миллионы – надо уметь продать всё остальное одному-двум счастливчикам, облеченным реальной властью…
Менеджер беззвучно вздохнула и побрела обратно по коридору, в сторону другой лестницы, не рискуя пройти мимо двери. Ей было противно.
Утро занялось солнечное, и такое оптимистичное, что хотелось предложить миру килограмм лимонов с солью – чтоб не светился такой сумасшедшей самодовольной радостью. Вместо этого Мышь решительно встала перед зеркалом в ванной, разложила коробочки с косметикой, и накрасилась. Потом, осознав тщетность своей затеи, смахнула косметику в ящик, где она до этого покрывалась пылью, и тщательно умылась. Разумеется, тушь оставила незаметные при электрическом свете подтёки, и первое, что ей сказал Ханс (в кои-то веки прибывший на службу раньше) было изумленное:
- Ты что, плакала?!
- Нет. Я умывалась, - честно ответила Мышь, размазывая пальцами «синяки».
- Дай, я сотру, - шеф достал платок, и действительно вытер ей лицо.
Чуть позже эта трогательная сцена возымела неожиданные последствия.
- Мышь, - секретарша, молоденькая и преисполненная собственной важности, торопилась наперерез; на лице (немым укором менеджеру) аккуратный дорогой макияж, зато ни капли интеллекта, - фрау…, - девушка замешкалась, явно пытаясь вспомнить фамилию.
Мышь ободряюще кивнула, чтоб красотка не мучилась из-за ерунды, и донесла до неё предельно важную весть:
- Герр Энберг хочет Вас видеть!
В гримерной пахло тонким одеколоном и гримом. Мышь невольно усмехнулась, вспоминая свои утренние изыскания. Интересно, профессиональный художник сможет сделать из неё красавицу, или даже полкило тонального крема не придадут коже лица изысканной гладкости?
- Что стоишь на пороге? Заходи, будь как дома, - отвлёк от размышлений бархатистый голос, обладатель которого восседал на табурете посреди фантастического бедлама из баночек, кисточек и смятых деталей костюма; при чём на нём самом из костюма были только чёрные джинсы (Blueprint – спонсор проекта, разумеется), и развязанный галстук, вальяжно перекинувшийся через загорелую шею. Хорош.  Подтянутый, но в меру, чуть сутулый, но только чуть, неправдоподобно уверенный в позе и жестах, словно привык подстраиваться под камеру и оператора. «Под режиссера» - мысленно скрипнув зубами, напомнила себе Мышь, и всё очарование образа мгновенно улетучилось.
- Вы хотели меня видеть?
- Садись, - он закинул ногу на ногу и откинулся назад, облокотившись о полку при зеркале. Широкий приглашающий жест. Ах, да – они договорились быть на «ты». Сколько раз за двое суток можно изменить мнение о человеке? Мышь не стала кочевряжиться и села, перевесив на спинку скомканную рубашку.
- Ну что? – вопрос они произнесли одновременно; в другое время Мышь бы первая рассмеялась, теперь же замолчала неловко, пытаясь определить, что хочет от неё настырный собеседник.
- Ну что, ты мне расскажешь, что у тебя стряслось, или вызвать психоаналитика? - конкретизировал Йорк, и синие, прищуренные глаза изучили лицо собеседницы с тщательностью рентгена. Мышке пришлось делать усилие, чтобы напомнить себе: это только маска, отработанный жест. Ничего он там не видит…
- У меня всё нормально. Всё в порядке, но дел куча. Если у тебя нет ничего конкретного…
- Сядь, - тихо и властно, ещё до того как девушка успеет подняться, проговорил он, - у тебя всё в порядке, а мне предлагается считать разновидностью нормы тихую истерику со слезами ещё до начала рабочего дня?
Секунду Мышь пыталась понять, о чём идёт речь. Потом сообразила, что это аукнулась чёртова тушь:
- Я не…
- Мышка. Я давно тебя знаю. Достаточно давно, чтобы понять, что на пустом месте таких вещей не бывает.
«Да ты до позавчерашнего дня вообще не знал о моём существовании!» - чуть было не брякнула девушка, но вовремя заткнулась.
- Тебя обижает кто-то из коллег? Задергал вахтер? С каким-то делом неприятности? Если хочешь, я попрошу Ингу…
- Йорк, - взгляд карих глаз перехватил внимательный синий; актеру показалось, что за ворот ему плеснули кипятку из чайника, на самом же деле, менеджер искала среди самоуверенной неотразимости зачатки интеллекта хоть в каком-нибудь состоянии, - не было никакой истерики со слезами, ОК? Так и передай фрау Штольман: тебе показалось!
- А как же, - на секунду он сбился он сбился с намеченной уверенной позиции, но тут же обрел под ногами почву, - а что же было в холле, на глазах у удивленной публики?
- Ресничка в глаз попала, - отрезала Мышь.
- Извините, герр Энберг, - это секретарша, даже не вся, только точеный носик сунулся в гримерку.
- Закройте дверь, - рявкнул Йорк так, что зазвенело зеркало. Хотя, может, это просто очередные баночки посыпались с полки от неловкого движения актёрского локтя. Он перевел дыхание. Поджал губы, чуть прикрыл глаза, видимо, пытаясь успокоиться. И потом, без всякого перехода, спросил, - Этот Ханс. У вас, кажется, хорошие отношения?
- Да, - ляпнула Мышь, и только потом сделала вывод об истинной подоплеке вопроса, - то есть да, у нас великолепные рабочие взаимоотношения.
- Великолепные, - взгляд испытующий, ирония едва скользит.
- Не настолько конечно, как у вас со Штольман, - выпалила Мышь, и только потом подумала, что это заявление выходит длеко за рамки светского разговора.
Йорк внезапно растерял весь гонор и сник:
- Ну зачем ты так? – тихо, и, кажется, даже чуть виновато упрекнул он. Разговор приобрел бы оттенок откровенного, но как известно, упомянутая проблема как правило является на место событий немедленно.
- Какого черта ты устраиваешь сцены? – режиссер даже не вошла; ворвалась как армия захватчиков, сразу оказавшись на середине комнаты, - Мышь! Ты что расселась? Реши наконец вопрос с телефонной компанией, троим из наших актеров опять трезвонят поклонники. И найди, кто продаёт, мать их, эти номера.
- Да-да, мы уже закончили, - тихо и по деловому отозвалась менеджер, глядя поверх головы скандальной знаменитости, - извините, фрау Штольман, я уже иду к телефонистам.
С этими словами она выскочила из гримерки, оставив артисту самому объяснять, что именно они там делали вдвоём – такое, что секретарше чуть не прищемили дверью нос.

- Что он хотел? – спросил Ханс, не отрываясь от бумаг, под которыми, судя по выражению лица, его и надлежало похоронить.
- Новый телефон, - чуть резче чем следовало, брякнула Мышь; потом, смягчившись, добавила, - раз уж так, давай я возьму переговоры с телефонной компанией, а ты снаряжай ребят на выезд, хорошо?
Ханс просиял. Собрал в стопку разложенные листы и сунул ей всю охапку. Мышь вздохнула и принялась за работу.
Странный разговор с Йорком вызвал противоречивое ощущение. В основном, потому что загадкой осталось: чего же именно он хотел. Актерские ипостаси менялись с такой уверенностью и скоростью, что никакой опыт общения и угадывания подтекстов не помогал. В конце концов, Мышь пришла к выводу, что избалованный красавец просто тешил своё любопытство. Ведь не очаровался же он её сомнительными прелестями после совместного поедания сосиски? Для таких, как он, есть дорогие элитные шлюхи, приглашаемые специально из модельных агентств (счета подписывал Ханс, но разве такой начальник удержит что-то в секрете?) и есть госпожа режиссер. С которой надо играть любовь, по крайней мере, до того момента, как закончатся съёмки. Так что намёк на вероятные отношения с Хансом никак не мог быть вызван ревностью.
Впрочем, герр Энберг сам попытался объяснить свой маловнятный поступок, на этот раз поймав её на третьем этаже, где располагались аппаратные, и как муравьи суетились техники.
- Мышь, - она обернулась и, узнав, вызывающе вздернула подбородок. Он тут же уловил это настроение, - ну что ты ершишься? Я, между прочим, специально пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты со мной пообедать.
- Не обедаю сегодня, нет времени, - хмыкнула менеджер.
- Слушай, - Йорк опустился на какой-то ящик, задумчиво теребя край рукава и заглядывая в глаза, - мне не так часто попадаются люди, с которыми можно просто… да просто поговорить; которые не смотрят обожающими глазами, как кот на сливки, не задают каверзных вопросов и не мечтают влезть в мою личную жизнь, не вытирая ног. Я же просто хочу с тобой подружиться, неужто это так сложно? Если кто тебя чем-то обидел, ты скажи, я ведь смогу помочь. И целуйся на здоровье со своим ненаглядным Хансом – слава богу, он не в моём вкусе, ты – тоже; а то Инга бы мне руки оборвала за роман на съёмках. Ну? Что сложного? Пойдём обедать.
- Ничего сложного, - отозвалась Мышь, про себя обозвав актера наглым, избалованным мальчишкой, - но я и правда занята.

Через час, выпив кофе  и сжевав черствый бутерброд из автомата, Мышь Решила, что незачем было обижать чудаковатого актёра. Надо пообедать с ним в другой раз – он неё не убудет, а для дела полезно. А ещё через пару часов она выкинула Йорка из головы вместе с его дурным настроением, заваленная очередной срочной работой.
Телефонная трубка была тёплой и неприятно липла к уху, поэтому, положив её на рычаг, менеджер испытала ни с чем не сравнимую радость – почти восторг. Как вдруг гармония плотного рабочего полудня была самым грубым образом нарушена. По сравнению с высоким, въедающимся под кожу визгом, безобидная трубка с нудными гудками и голосами казалась даром божьим.
- Где он?! – накинулась на неё фрау Штольман. Мышь непонимающе захлопала светлыми ресницами, - я спрашиваю, куда делся Энберг? – в голосе сквозили истерические нотки.
- Откуда я знаю? – разговор с телефонной компанией вместо расчетных сорока минут занял без малого два часа, и успел изрядно её взбесить.
- А ты не знаешь? А кто будет знать?! У нас актёр пропал со съемок, а ты в святом неведенье.
Мышь прокляла Ханса, который опять уехал по каким-то неотложным делам, но всё же уточнила:
- Как – пропал?!
- Пошел обедать, а в студию не явился.
- И что Вы от меня хотите?! – обалдела девушка, - я же его за ручку на обед не вожу, - сказано это было беззлобно. Ей хотелось обратить неприятный разговор в шутку. Может, режиссер своей богатой фантазией представит Энберга детсадовского возраста в слюнявчике, топающего с воспитательницей на обед?
- Мне не до шуток! – взвизгнула блондинка, и Мышь поняла, что план провален, - ты здесь для того, чтобы без сбоев шел творческий процесс у умных, занятых людей. Чтоб всё работало и всё было вовремя. И так каждый день накладки – ну, да с козла молока не требуют… но у тебя главный герой пропал, а ты тут хлопаешь глазами и говоришь, что не при чём!
- Знаете, что, - не выдержала Мышка, - я Вам не нянька – следить за всякими… - она не нашла нужных слов, развернулась, и пошла к лифтам. Пусть хоть уволят – ей надоело сидеть в четырех стенах, и делать чужую работу, за которую на неё ещё и орут!
Широкий сквер перед зданием студии затопило солнце. Почти по-летнему тёплое и совершенно не способствующее депрессии. Шаркая кроссовками по выметенному асфальту дорожки, Мышь, как обычно торопливо, отправилась прочь, мимо фонтана, искрящего мелкой россыпью брызг. Впрочем, спешить ей было некуда – тем более, что на бортике фонтана обнаружилась причина скандала собственной персоной.
Йорк сидел, блаженно щуря глаза, закатав рукава по локоть, и вся спина рубашки была уже мокрой: порывистый ветер регулярно осыпал его каплями с фонтанных струй.
Мышь мгновенно растеряла весь запас злобы, ощутив привычную деловую собранность.
- Йорк! Ты знаешь, что тебя вся студия ищет?! – больше всего ей хотелось ухватить горе-беглеца за шиворот и вернуть в объятья его ненаглядной стервы; а самой уйти, и не вспоминать о них хотя бы до завтра.
- Ну и что, - с улыбкой счастливого наркомана сообщил актёр.
- А они без тебя снимать не могут, - ехидно подсказала Мышка, - ты догадываешься, какой там шум?
- Нет. Я точно знаю, какой там шум, и кто не забывает регулярно подливать масла в огонь. Так что не трудись пересказывать.
Даже запас возмущения на сегодня был исчерпан начисто. Мышь опустилась на гранитный бортик и подставила лицо солнцу.
- Вот!- не поворачиваясь, наставительно произнёс Йорк, - а представляешь, как редко мне удаётся так спокойно посидеть?
- Понятия не имею, - фыркнула девушка, - в любом случае, эта идиллия не надолго: вон твой храбрый эскорт тебя обнаружил.
Наперегонки через сквер к ним мчались два взмыленных охранника и фрау Штольман, на каблуках обгонявшая дюжих парней да два корпуса, чьи глаза светились такой плотоядной яростью, что Мышь прикинула, где бы раздобыть соломинку, чтобы в конспиративных целях залечь на дно фонтана до лучших времен.
- Кажется, я понял, - задумчиво, и вместе с тем быстро проговорил Йорк, - Инга тебя взгрела за какой-нибудь казус с моим участием. Так? А ты не виновата, но ответить побоялась – она же царь и бог, и вообще начальник всего происходящего, а, Мышка? Правильно я всё говорю? Так вот учти: Инга, конечно, страшна в гневе, но для меня нет ничего невозможного, когда речь заходит о друзьях.
Ответить Мышь не успела – призовая тройка приблизилась на расстояние слышимости, и она вскочила с бортика, мысленно в очередной раз сжимаясь от предстоящего скандала.
- Я там с ума схожу, - начала Штольман, и задохнулась, не успев перевести дыхание после пробежки. Щеки раскраснелись; показалось? Или на виске под аккуратно уложенной прядью блеснула бисеринка пота? Режиссер набрала побольше воздуха и приступила, - Ты!.. – Йорк внимательно  наблюдал, не поднимаясь с нагретого камня, - Сколько можно?! – конкретизировать обвинения она видимо не собиралась, - Я сделала тебе имя, репутацию, лицо, рейтинг… а ты?! – Йорк даже бровью не повёл. И тут на глаза распаленной фурии попалась более податливая цель, - А ты, - Мышь даже отступила на шаг от страха, что начальница вот-вот вцепится ей в лицо, - вместо того чтобы поставить меня в известность, ты сидишь и прохлаждаешься тут!
- Остынь, - вдруг совершенно бесцветным, отрешенным голосом посоветовал Йорк. Штольман непонимающе сморгнула, оборачиваясь к нему:
- Что?
Тугая струя холодной воды ударила госпожу режиссера в грудь; элегантная блузка тут же подробно облепила тело, неизменно идеальная причёска повисла горестными сосульками, уверенный начальственный крик захлебнулся в буквальном смысле слова. Это Йорк, запустив руку в фонтан, ловко зажал часть подающей воду трубки, как фермерские дети забавляются, поливая друг друга из шланга.
Мышь закричала, мешая восторг и испуг, Йорк хохотал. В ходе диверсии он вымок сам, и в прозрачной от воды рубашке был исключительно красив. Было в этом что-то эротичное, неуловимо привлекательное – куда интереснее, чем просто обнаженный торс красивого мужчины…
- Потом поговорим, - процедила режиссер, и, гордо вздёрнув подбородок, направилась обратно под еле сдерживаемые смешки охранников.
Йорк встал, и протянул Мышке руку, ладонью вверх:
- Друзья?
Она подумала секунду, и от души прихлопнула ладонь:
- Друзья!

Глава 2. Амплуа
Мне приятель, с которым вместе учились, однажды рассказывал: он после училища сразу в оперу подался – в массовку сначала, как водится. Но образование у него было – не то что у меня – ему родители репетиторов нанимали каждое лето – всё надеялись, что парень в дипломаты пойдёт. Ты вот, например, итальянский язык знаешь? И я не знаю. А он знал; потому и в оперу пошел с такой охотой. Сейчас-то он, понятно, сам прима, а тогда, разумеется - подтанцовка, даже без реплик… да, я тоже оперу терпеть не могу, но ты слушай. Вот идёт «Травиата», любовь и кровь, страсть и смерть, зрители уже приготовились рыдать, и тут он видит, что у главного героя с костюмом непорядок. Что значит непорядок? Да штаны у него порвались на самом интересном месте сзади! А герой от него на другом конце сцены стоит. Ну, друг не растерялся, и аккуратно главной героине на ушко на итальянском говорит: «у Альфреда штаны по шву - намекни ему хоть как-нибудь!» А, ну примы-то конечно итальянский учат; наверно потому приятель так быстро и дошел до главных ролей. На сцене всякое бывает, умирающая Виолетта – актриса опытная, привычная, и прям на мотив партии, в полное шикарное колоратурное сопрано вместо следующей реплики поёт «Альфред, любовь моя, молю послушай: не поворачивайся к публике спиной, а то штаны твои на жопе порвались!»…

Дверь хлопнула, чуть не разворотив косяк, из кабинета ещё минуту доносились возмущения и проклятья в несравненном исполнении Инги Штольман. Спасшийся бегством от режиссерского гнева Ханс послал неприличный жест в направлении закрытой двери, развернулся, и немедленно налетел на Мышку.
- Вот тебе на, - оценила ситуацию девушка, - а я-то думала, что ты ей нравишься.
- Я тоже так думал, - зло выплюнул Ханс, теребя тонкую серебряную цепочку на шее, - но, видишь ли, теперь её не устраивает, что инструкции выполнены в чётком соответствии с тем, что она сказала три дня назад, а ещё ей вдруг стало неудобно, чтобы я называл её по имени! Хотя сама при знакомстве подчеркнула, что лет на пять моложе…
Мышь посмотрела на шефа сочувственно. Всё-таки, он был человеком милым, и никогда не позволял себе срываться и орать не по делу. В отличие от. В  свои тридцать пять слегка лысеющий Ханс сохранил энтузиазм и мировоззрение вдохновенного подростка, обещающего убрать в комнате, если ему подарят новый велосипед. Правда энтузиазм шел вкупе с умением опаздывать на важные встречи, забывать о необходимых документах, и сматываться с работы за полчаса до конца рабочего дня. Но разве это важно?
- Пойдём, - сказала она. Выпьем кофе, если хватит времени – ещё и покурим.
Благотворительность, как известно, зачастую выходит боком затейщику оной. А потому не удивительно, что Ханс был отправлен домой за целый час до окончания рабочего дня. То есть, конечно, не домой, а куда-то отгуливать свой незадавшийся день. О семейной неприкаянности старшего менеджера судачили многие. Никому и дела не было, что тот лет десять назад неудачно женился, а потом развёлся; состоятельный потенциальный супруг не давал девичьим сердцам покоя, но и надежды особой он тоже никому не давал, темнил; и если и имел романы – то только вне рабочего мира.
В результате Мышка осталась доделывать шефовские дела и попутно искоренять зарождающиеся сплетни.  Сначала напросились на встречу два кандидата на абстрактные должности, о которых её предупредили, потом забежал заведующий транспортом, и сообщил, что со службой такси вышел прокол… словом, свободна от дел Мышь оказалась часов около восьми вечера. Разумеется, даже не обедав.
С отсутствующим видом покивав в ответ на сочувствия сердобольной уборщицы, менеджер брела по коридору, с каждым шагом переживая приступ усталости. Впрочем, было бы ещё хуже, если бы она носила каблуки. Совершенно напрасно Штольман инкриминировала ей неподобающий стиль одежды: во что, скажите, наряжаться человеку, который бегает весь день как собака, по лестницам скачет со скоростью горного козла, и при всём при этом пашет как призовая лошадь?!
Свежая идея немного подняла ей настроение: когда в следующий раз режиссер попробует устроить выволочку – она последовательно изложит ей последние соображения, и потребует подковы и удобное седло за казённый счёт. Мышь даже хихикнула, чувствуя, как первый же несерьёзный порыв возвращает ей бодрость духа. «Надо непременно затеять какую-нибудь авантюру, - мечтательно подумала она, - что-то несуразное настолько, чтобы жизнь серой не казалась!» От этой счастливой мысли её отвлёк невнятный, приглушенный звук. Не влажное шарканье швабры и не эхо шагов – какое-то копошение доносилось из студии справа.
Что кому-то понадобилось на съёмочной площадке ночью? Воры залезли, чтобы украсть дорогостоящую камеру весом в тридцать килограмм? Одержимые фанатки промахнулись мимо гримерной в поисках позабытых носков кумира? Грабитель вскрыл соседний магазин, и забрался в незапертое окно по пожарной лестнице? Мышь испугалась, и все эти мысли пронеслись в голове, как хвост от кометы, не разделенные на составные части.
«Вот тебе приключение, дура несчастная!»
Слава хранящим телестудию богам, ей хватило ума не заорать во весь голос «Кто здесь?! Выходите с поднятыми руками!», тем более, никакого оружия кроме пилочки для ногтей она с собой отродясь не носила. Даже газовый болончик, сто лет назад подаренный приятелем, уютно устроился дома, где-то на полке с бытовыми химикатами.
Пытаясь убедить себя, что ничего страшного в охраняемом здании происходить не может, Мышь аккуратно заглянула в приоткрытую дверь.
В студии было темно; но тусклого света фонарей за окнами хватило, чтобы различить две фигуры, суетливо жавшиеся друг к другу в неровных складках частично снятой одежды, под аккомпанемент невнятного бормотания и срывающихся выдохов. Мышь вообще никогда не была сторонником секса где придётся; а уж в студии, где кроме бутафорской мебели (которая только выглядит так шикарно) и пыльного пола некуда даже присесть, всё действо напоминало успешную попытку изнасилования.
Страх отпустил, мгновенно перейдя в брезгливость. Мышь отступила на шаг, отворачиваясь от увлекательного зрелища. С учётом того, что обоих участников она узнала – сомнения в том, кто кого насилует, моментально улетучились. Значит, вот как молодой и талантливый герр Энберг пробивает себе карьеру. Да она же в полтора раза старше тебя, неужели самому не противно?! Режиссер – фигура культовая; ей ни слова поперёк, ни на съёмках, ни до, ни после. А ей ещё ума хватало думать, что актёры – такие же люди, как все, только немного зазнавшиеся; но с вполне жизненными проблемами. Однако, чтоб за твоё лицо на экране платили миллионы – надо уметь продать всё остальное одному-двум счастливчикам, облеченным реальной властью…
Менеджер беззвучно вздохнула и побрела обратно по коридору, в сторону другой лестницы, не рискуя пройти мимо двери. Ей было противно.
Утро занялось солнечное, и такое оптимистичное, что хотелось предложить миру килограмм лимонов с солью – чтоб не светился такой сумасшедшей самодовольной радостью. Вместо этого Мышь решительно встала перед зеркалом в ванной, разложила коробочки с косметикой, и накрасилась. Потом, осознав тщетность своей затеи, смахнула косметику в ящик, где она до этого покрывалась пылью, и тщательно умылась. Разумеется, тушь оставила незаметные при электрическом свете подтёки, и первое, что ей сказал Ханс (в кои-то веки прибывший на службу раньше) было изумленное:
- Ты что, плакала?!
- Нет. Я умывалась, - честно ответила Мышь, размазывая пальцами «синяки».
- Дай, я сотру, - шеф достал платок, и действительно вытер ей лицо.
Чуть позже эта трогательная сцена возымела неожиданные последствия.
- Мышь, - секретарша, молоденькая и преисполненная собственной важности, торопилась наперерез; на лице (немым укором менеджеру) аккуратный дорогой макияж, зато ни капли интеллекта, - фрау…, - девушка замешкалась, явно пытаясь вспомнить фамилию.
Мышь ободряюще кивнула, чтоб красотка не мучилась из-за ерунды, и донесла до неё предельно важную весть:
- Герр Энберг хочет Вас видеть!
В гримерной пахло тонким одеколоном и гримом. Мышь невольно усмехнулась, вспоминая свои утренние изыскания. Интересно, профессиональный художник сможет сделать из неё красавицу, или даже полкило тонального крема не придадут коже лица изысканной гладкости?
- Что стоишь на пороге? Заходи, будь как дома, - отвлёк от размышлений бархатистый голос, обладатель которого восседал на табурете посреди фантастического бедлама из баночек, кисточек и смятых деталей костюма; при чём на нём самом из костюма были только чёрные джинсы (Blueprint – спонсор проекта, разумеется), и развязанный галстук, вальяжно перекинувшийся через загорелую шею. Хорош.  Подтянутый, но в меру, чуть сутулый, но только чуть, неправдоподобно уверенный в позе и жестах, словно привык подстраиваться под камеру и оператора. «Под режиссера» - мысленно скрипнув зубами, напомнила себе Мышь, и всё очарование образа мгновенно улетучилось.
- Вы хотели меня видеть?
- Садись, - он закинул ногу на ногу и откинулся назад, облокотившись о полку при зеркале. Широкий приглашающий жест. Ах, да – они договорились быть на «ты». Сколько раз за двое суток можно изменить мнение о человеке? Мышь не стала кочевряжиться и села, перевесив на спинку скомканную рубашку.
- Ну что? – вопрос они произнесли одновременно; в другое время Мышь бы первая рассмеялась, теперь же замолчала неловко, пытаясь определить, что хочет от неё настырный собеседник.
- Ну что, ты мне расскажешь, что у тебя стряслось, или вызвать психоаналитика? - конкретизировал Йорк, и синие, прищуренные глаза изучили лицо собеседницы с тщательностью рентгена. Мышке пришлось делать усилие, чтобы напомнить себе: это только маска, отработанный жест. Ничего он там не видит…
- У меня всё нормально. Всё в порядке, но дел куча. Если у тебя нет ничего конкретного…
- Сядь, - тихо и властно, ещё до того как девушка успеет подняться, проговорил он, - у тебя всё в порядке, а мне предлагается считать разновидностью нормы тихую истерику со слезами ещё до начала рабочего дня?
Секунду Мышь пыталась понять, о чём идёт речь. Потом сообразила, что это аукнулась чёртова тушь:
- Я не…
- Мышка. Я давно тебя знаю. Достаточно давно, чтобы понять, что на пустом месте таких вещей не бывает.
«Да ты до позавчерашнего дня вообще не знал о моём существовании!» - чуть было не брякнула девушка, но вовремя заткнулась.
- Тебя обижает кто-то из коллег? Задергал вахтер? С каким-то делом неприятности? Если хочешь, я попрошу Ингу…
- Йорк, - взгляд карих глаз перехватил внимательный синий; актеру показалось, что за ворот ему плеснули кипятку из чайника, на самом же деле, менеджер искала среди самоуверенной неотразимости зачатки интеллекта хоть в каком-нибудь состоянии, - не было никакой истерики со слезами, ОК? Так и передай фрау Штольман: тебе показалось!
- А как же, - на секунду он сбился он сбился с намеченной уверенной позиции, но тут же обрел под ногами почву, - а что же было в холле, на глазах у удивленной публики?
- Ресничка в глаз попала, - отрезала Мышь.
- Извините, герр Энберг, - это секретарша, даже не вся, только точеный носик сунулся в гримерку.
- Закройте дверь, - рявкнул Йорк так, что зазвенело зеркало. Хотя, может, это просто очередные баночки посыпались с полки от неловкого движения актёрского локтя. Он перевел дыхание. Поджал губы, чуть прикрыл глаза, видимо, пытаясь успокоиться. И потом, без всякого перехода, спросил, - Этот Ханс. У вас, кажется, хорошие отношения?
- Да, - ляпнула Мышь, и только потом сделала вывод об истинной подоплеке вопроса, - то есть да, у нас великолепные рабочие взаимоотношения.
- Великолепные, - взгляд испытующий, ирония едва скользит.
- Не настолько конечно, как у вас со Штольман, - выпалила Мышь, и только потом подумала, что это заявление выходит длеко за рамки светского разговора.
Йорк внезапно растерял весь гонор и сник:
- Ну зачем ты так? – тихо, и, кажется, даже чуть виновато упрекнул он. Разговор приобрел бы оттенок откровенного, но как известно, упомянутая проблема как правило является на место событий немедленно.
- Какого черта ты устраиваешь сцены? – режиссер даже не вошла; ворвалась как армия захватчиков, сразу оказавшись на середине комнаты, - Мышь! Ты что расселась? Реши наконец вопрос с телефонной компанией, троим из наших актеров опять трезвонят поклонники. И найди, кто продаёт, мать их, эти номера.
- Да-да, мы уже закончили, - тихо и по деловому отозвалась менеджер, глядя поверх головы скандальной знаменитости, - извините, фрау Штольман, я уже иду к телефонистам.
С этими словами она выскочила из гримерки, оставив артисту самому объяснять, что именно они там делали вдвоём – такое, что секретарше чуть не прищемили дверью нос.

- Что он хотел? – спросил Ханс, не отрываясь от бумаг, под которыми, судя по выражению лица, его и надлежало похоронить.
- Новый телефон, - чуть резче чем следовало, брякнула Мышь; потом, смягчившись, добавила, - раз уж так, давай я возьму переговоры с телефонной компанией, а ты снаряжай ребят на выезд, хорошо?
Ханс просиял. Собрал в стопку разложенные листы и сунул ей всю охапку. Мышь вздохнула и принялась за работу.
Странный разговор с Йорком вызвал противоречивое ощущение. В основном, потому что загадкой осталось: чего же именно он хотел. Актерские ипостаси менялись с такой уверенностью и скоростью, что никакой опыт общения и угадывания подтекстов не помогал. В конце концов, Мышь пришла к выводу, что избалованный красавец просто тешил своё любопытство. Ведь не очаровался же он её сомнительными прелестями после совместного поедания сосиски? Для таких, как он, есть дорогие элитные шлюхи, приглашаемые специально из модельных агентств (счета подписывал Ханс, но разве такой начальник удержит что-то в секрете?) и есть госпожа режиссер. С которой надо играть любовь, по крайней мере, до того момента, как закончатся съёмки. Так что намёк на вероятные отношения с Хансом никак не мог быть вызван ревностью.
Впрочем, герр Энберг сам попытался объяснить свой маловнятный поступок, на этот раз поймав её на третьем этаже, где располагались аппаратные, и как муравьи суетились техники.
- Мышь, - она обернулась и, узнав, вызывающе вздернула подбородок. Он тут же уловил это настроение, - ну что ты ершишься? Я, между прочим, специально пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты со мной пообедать.
- Не обедаю сегодня, нет времени, - хмыкнула менеджер.
- Слушай, - Йорк опустился на какой-то ящик, задумчиво теребя край рукава и заглядывая в глаза, - мне не так часто попадаются люди, с которыми можно просто… да просто поговорить; которые не смотрят обожающими глазами, как кот на сливки, не задают каверзных вопросов и не мечтают влезть в мою личную жизнь, не вытирая ног. Я же просто хочу с тобой подружиться, неужто это так сложно? Если кто тебя чем-то обидел, ты скажи, я ведь смогу помочь. И целуйся на здоровье со своим ненаглядным Хансом – слава богу, он не в моём вкусе, ты – тоже; а то Инга бы мне руки оборвала за роман на съёмках. Ну? Что сложного? Пойдём обедать.
- Ничего сложного, - отозвалась Мышь, про себя обозвав актера наглым, избалованным мальчишкой, - но я и правда занята.

Через час, выпив кофе  и сжевав черствый бутерброд из автомата, Мышь Решила, что незачем было обижать чудаковатого актёра. Надо пообедать с ним в другой раз – он неё не убудет, а для дела полезно. А ещё через пару часов она выкинула Йорка из головы вместе с его дурным настроением, заваленная очередной срочной работой.
Телефонная трубка была тёплой и неприятно липла к уху, поэтому, положив её на рычаг, менеджер испытала ни с чем не сравнимую радость – почти восторг. Как вдруг гармония плотного рабочего полудня была самым грубым образом нарушена. По сравнению с высоким, въедающимся под кожу визгом, безобидная трубка с нудными гудками и голосами казалась даром божьим.
- Где он?! – накинулась на неё фрау Штольман. Мышь непонимающе захлопала светлыми ресницами, - я спрашиваю, куда делся Энберг? – в голосе сквозили истерические нотки.
- Откуда я знаю? – разговор с телефонной компанией вместо расчетных сорока минут занял без малого два часа, и успел изрядно её взбесить.
- А ты не знаешь? А кто будет знать?! У нас актёр пропал со съемок, а ты в святом неведенье.
Мышь прокляла Ханса, который опять уехал по каким-то неотложным делам, но всё же уточнила:
- Как – пропал?!
- Пошел обедать, а в студию не явился.
- И что Вы от меня хотите?! – обалдела девушка, - я же его за ручку на обед не вожу, - сказано это было беззлобно. Ей хотелось обратить неприятный разговор в шутку. Может, режиссер своей богатой фантазией представит Энберга детсадовского возраста в слюнявчике, топающего с воспитательницей на обед?
- Мне не до шуток! – взвизгнула блондинка, и Мышь поняла, что план провален, - ты здесь для того, чтобы без сбоев шел творческий процесс у умных, занятых людей. Чтоб всё работало и всё было вовремя. И так каждый день накладки – ну, да с козла молока не требуют… но у тебя главный герой пропал, а ты тут хлопаешь глазами и говоришь, что не при чём!
- Знаете, что, - не выдержала Мышка, - я Вам не нянька – следить за всякими… - она не нашла нужных слов, развернулась, и пошла к лифтам. Пусть хоть уволят – ей надоело сидеть в четырех стенах, и делать чужую работу, за которую на неё ещё и орут!
Широкий сквер перед зданием студии затопило солнце. Почти по-летнему тёплое и совершенно не способствующее депрессии. Шаркая кроссовками по выметенному асфальту дорожки, Мышь, как обычно торопливо, отправилась прочь, мимо фонтана, искрящего мелкой россыпью брызг. Впрочем, спешить ей было некуда – тем более, что на бортике фонтана обнаружилась причина скандала собственной персоной.
Йорк сидел, блаженно щуря глаза, закатав рукава по локоть, и вся спина рубашки была уже мокрой: порывистый ветер регулярно осыпал его каплями с фонтанных струй.
Мышь мгновенно растеряла весь запас злобы, ощутив привычную деловую собранность.
- Йорк! Ты знаешь, что тебя вся студия ищет?! – больше всего ей хотелось ухватить горе-беглеца за шиворот и вернуть в объятья его ненаглядной стервы; а самой уйти, и не вспоминать о них хотя бы до завтра.
- Ну и что, - с улыбкой счастливого наркомана сообщил актёр.
- А они без тебя снимать не могут, - ехидно подсказала Мышка, - ты догадываешься, какой там шум?
- Нет. Я точно знаю, какой там шум, и кто не забывает регулярно подливать масла в огонь. Так что не трудись пересказывать.
Даже запас возмущения на сегодня был исчерпан начисто. Мышь опустилась на гранитный бортик и подставила лицо солнцу.
- Вот!- не поворачиваясь, наставительно произнёс Йорк, - а представляешь, как редко мне удаётся так спокойно посидеть?
- Понятия не имею, - фыркнула девушка, - в любом случае, эта идиллия не надолго: вон твой храбрый эскорт тебя обнаружил.
Наперегонки через сквер к ним мчались два взмыленных охранника и фрау Штольман, на каблуках обгонявшая дюжих парней да два корпуса, чьи глаза светились такой плотоядной яростью, что Мышь прикинула, где бы раздобыть соломинку, чтобы в конспиративных целях залечь на дно фонтана до лучших времен.
- Кажется, я понял, - задумчиво, и вместе с тем быстро проговорил Йорк, - Инга тебя взгрела за какой-нибудь казус с моим участием. Так? А ты не виновата, но ответить побоялась – она же царь и бог, и вообще начальник всего происходящего, а, Мышка? Правильно я всё говорю? Так вот учти: Инга, конечно, страшна в гневе, но для меня нет ничего невозможного, когда речь заходит о друзьях.
Ответить Мышь не успела – призовая тройка приблизилась на расстояние слышимости, и она вскочила с бортика, мысленно в очередной раз сжимаясь от предстоящего скандала.
- Я там с ума схожу, - начала Штольман, и задохнулась, не успев перевести дыхание после пробежки. Щеки раскраснелись; показалось? Или на виске под аккуратно уложенной прядью блеснула бисеринка пота? Режиссер набрала побольше воздуха и приступила, - Ты!.. – Йорк внимательно  наблюдал, не поднимаясь с нагретого камня, - Сколько можно?! – конкретизировать обвинения она видимо не собиралась, - Я сделала тебе имя, репутацию, лицо, рейтинг… а ты?! – Йорк даже бровью не повёл. И тут на глаза распаленной фурии попалась более податливая цель, - А ты, - Мышь даже отступила на шаг от страха, что начальница вот-вот вцепится ей в лицо, - вместо того чтобы поставить меня в известность, ты сидишь и прохлаждаешься тут!
- Остынь, - вдруг совершенно бесцветным, отрешенным голосом посоветовал Йорк. Штольман непонимающе сморгнула, оборачиваясь к нему:
- Что?
Тугая струя холодной воды ударила госпожу режиссера в грудь; элегантная блузка тут же подробно облепила тело, неизменно идеальная причёска повисла горестными сосульками, уверенный начальственный крик захлебнулся в буквальном смысле слова. Это Йорк, запустив руку в фонтан, ловко зажал часть подающей воду трубки, как фермерские дети забавляются, поливая друг друга из шланга.
Мышь закричала, мешая восторг и испуг, Йорк хохотал. В ходе диверсии он вымок сам, и в прозрачной от воды рубашке был исключительно красив. Было в этом что-то эротичное, неуловимо привлекательное – куда интереснее, чем просто обнаженный торс красивого мужчины…
- Потом поговорим, - процедила режиссер, и, гордо вздёрнув подбородок, направилась обратно под еле сдерживаемые смешки охранников.
Йорк встал, и протянул Мышке руку, ладонью вверх:
- Друзья?
Она подумала секунду, и от души прихлопнула ладонь:
- Друзья!

Ну, вот собственно так они и выкрутились. Публика-то итальянского не знает, а и знает – пропустит мимо ушей. Зачем она так спела? А в партию намёки не влезали. Альфред до конца сцены доиграл, как краб, передвигаясь боком, и только мой приятель тихо сполз в кулису, там и приготовился прощаться с жизнью: на этом спектакле итальянская делегация сидела в почётной ложе. Вместе с министром культуры Италии. Он как раз после спектакля им переводить должен был.

Глава 4. Водевиль *
А ещё было как-то: игралась в театре некая героическая музыкальная драма – тоже с любовью, смертями и прочей патетикой. И вот за несколько часов до спектакля обнаруживается, что прима объелась мороженого и главную партию петь ну никак не может. Голос сел. То есть совсем сел, всерьез и надолго. Режиссер - в панике: билеты раскуплены, ожидается аншлаг, и тут... в общем, как в голливудском сюжете: является молоденькая хористочка и заявляет, что она всю жизнь мечтала об этой роли, что она знает все арии, что она готова без единой репетиции все отпеть и отыграть, и тому подобный бред. Ну, режиссеру, в общем-то, деваться некуда. Он машет рукой и выпускает юное дарование на сцену. Дело даже не в том, что девушка безбожно не попадала в ноты – нет… она, понимаешь, в театре всего два месяца отработала, и даже бутафорские предметы вблизи видела ещё не все. И вот в кульминационный момент она по тексту главному герою говорит «Убей меня!..» Герой хватает нож (а он на настоящий похож – только лезвие тупое и складное) так что поранить им ну никак нельзя – при всём желании. А девочка этого не знала. Увидела плотоядный блеск в глазах у партнёра (которому она радостно прекрасную роль запорола своим неумением петь), и вместо того чтобы красиво умереть – давай удирать от него по сцене…

На город опустилась удушливая жара; в здании телестудии вовсю трудились кондиционеры, охлаждая буквально горевших на работе сотрудников. Разумеется, половина (включая Ханса) немедленно простыла и хлюпала носами, добавляя положительных эмоций жующим мороженое окружающим.
Мышь стоически застегнула молнию серой спортивной толстовки: ей болеть некогда. Тем более, на носу были выездные съёмки, и девушка подспудно надеялась, что за месяц в Греции у неё найдётся хоть пара свободных дней, чтоб как следует выкупаться в море.
- Там к тебе из турфирмы пришли, - сообщил пробегавший мимо оператор Эрик, - что-то на счёт перелёта.
- Так рано? – удивилась  менеджер, мельком глянув в зеркало, и убедившись, что ни лишний взмах расчески, ни расстегнутая кофта не помогут ей выглядеть представительнее, - а где Ханс?
- Дома, полагаю, - отозвался Эрик уже с другого конца коридора, - слышал сегодня от фрау Штольман, что у него какое-то осложнение…
Мысленно поминая чёрта, Ханса, кондиционеры и холодное пиво, которое дражайший шеф употреблял не смотря на насморк, Мышь отправилась на переговоры с турфирмой, уже предвкушая, как продемонстрирует сейчас свою некомпетентность.
- Что-то ты не весёлая, - Йорк выскочил из гримёрки, как чёртик из коробочки.
- Отстань, Йорк, сейчас не до тебя, - огрызнулась Мышь, не любившая ни опаздывать на встречи, ни позориться перед собеседниками.
- Тише, тише! Ну-ка, что случилось?
- Меня ждут…
- Подождут ещё минуту. Мне попросить секретаря?
- Не надо. Что ты хочешь? Только быстро.
- Хотел тебя порадовать, - улыбнулся актёр и, метнувшись обратно в гримерку, вернулся с шуршащим пакетом в руках, - вот! Бери, потом посмотришь. Так что у тебя стряслось?
- Стряслось не у меня, а у шефа: у Ханса пневмония, или что-то в этом роде.
- Заразиться боишься? Так не целуйся с ним и всё.
- Я вообще с ним не целуюсь! – рыкнула Мышь.
- Ну так и чёрт с ним – всё равно ничего полезного не делает.
- Да? А переговоры по выездным съёмкам?! – сама того не осознавая, Мышь радостно ухватилась за возможность пожаловаться, - что я им сейчас скажу, когда я в их контракте ни ухом ни носом?!
Йорк неуважительно фыркнул:
- Тоже мне проблема! Рявкни на них, что без шефа ни листочка не подпишешь – и пусть всё оставят до его второго пришествия.
- Думаешь, сработает?
- Сам так делал, - расплылся в улыбке Йорк, - только рявкни повнушительнее, а то знаю я тебя: «господа, мне очень неудобно, но пересмотреть условия контракта таким образом не представляется возможным…»
- Не смейся!
- Ладно-ладно, а ты иди, тебя же ждут, - он наклонился, чмокнув её в макушку и совершенно неделикатно хлопнул дверью у растерянной девушки прямо перед носом. На ламинированном листке на серой створке значилось «Марта Кляйн, Герда Хауфман, Ане Фодж».
Поднимаясь в кабинет Ханса, Мышь всё ещё размышляла, как этот проныра оказался в  чужой гримёрной,  что он там делал, и как умудрился так вовремя выскочить ей навстречу. Не иначе, случайно – решила она, потянув тяжелую дверь и уже заготовив на лице серьёзную мину для серьёзного разговора.
Метод ведения переговоров имени Йорка Энберга оказался приятным новшеством в размеренно вежливом традиционном расшаркивании несогласных сторон. То есть сначала Мышь всё-таки выслушала двадцатиминутную лекцию о супер-предложении, специально акции, длительном сотрудничестве и беспрецедентном дисконте. А потом с самым умным видом предложила торгашам взять листок бумаги, разлиновать в две колонки, и выписать от руки отличия нового варианта предоставляемой услуги от старого, подписав под каждым сумму, которую новшество сэкономит, или затребует. На предложение прочитать десятистраничный документ – отказ, твёрдый и решительный, со ссылкой на нежелание никчёмно тратить рабочее время. И, наконец, финальный аккорд: на робкое предположение, дескать, может быть девушка подмахнёт контракт, а её многоуважаемый шеф ей за хорошую работу спасибо скажет – издевательская ухмылка. И обещание подробно изложить начальнику свои соображения о совести и качестве работы турагентства. «А документы можете оставить у секретаря; и если у вас всё, то прошу меня извинить – у меня есть дела поважнее, чем слушать качественную, красноречивую, но однозначную пропаганду.
Разговор, который раньше занял бы часа два, таким чудесным образом уложился в тридцать пять минут. Однако, и этот метод имел ощутимый недостаток: для его успешного применения необходимо было быть Йорком Энбергом. Потому что столкнувшись плечом с последним выходившим из дверей незадачливым агентом, в кабинет вошла Инга Штольман – суровая, властная, и идеальная до последней уложенной золотистой кудряшки.
Благословенный бойкот, очевидно, подошел к концу, но отнести это обстоятельство в разряд радостных было сложнее.
- Кто дал тебе право? – вопреки традиции, голос режиссера был тихим, вкрадчивым, кажется, даже со скрытой улыбкой. Мышь подумала, и села тоже, не прерывая выжидательного взгляда, - а, девочка? Я спрашиваю, кто дал тебе право так разговаривать с партнёрами? Да ещё от лица начальника, у него в кабинете?
- Кто-то же должен был с ними поговорить? А больше некому, - менеджер поняла, что отмалчиваться дальше рискованно.
- И тон такой уверенный стал, - одобрительно поцокала язычком блондинка, - браво, Мышка!
- Беру пример.
- Это хорошо. Это правильно. А теперь, девочка, послушай меня,- её взгляд вдруг стал холодным, да он и был холодным, как глыба седого льда, морозное крошево вокруг которого может обмануть, показавшись пеленой тёплого тумана.  Даже слова были сухими, потрескивали и поскрипывали, как разбитое стекло под каблуком, - послушай очень внимательно: я повторять не буду. Если ты решила, что на что-то имеешь право – забудь. Ты думаешь, что делаешь что-то важное, и наконец тебя оценили и заметили; и теперь у тебя будет покровитель, сильный и прекрасный, а главное – справедливый… выкинь из головы эту чушь. Не ты устанавливаешь правила. И не твой обожаемый плюшевый неуклюжий Ханс – он только соответствует, и это всё. А Йорк, - она сделала паузу, в которую можно было успеть достать сигарету, прикурить и затянуться, но Мышь не отрываясь смотрела на неё и почему-то казалось очень важным выдержать этот цепенящий взгляд, - он с тобой спит? И что? Мне вообще всё равно, сколько девок крутится вокруг. Это имидж. Это естественно. Это совершенно ничего не значит. Так что не думай, что нашла Прекрасного Принца.
- Для Прекрасного Принца он слишком избалован, - как можно бесстастнее проговорила Мышь.
- Вот видишь, - Штольман улыбнулась, приподняв уголки тонких губ, - я так и думала: ты даже не понимаешь. Я тебя насквозь вижу, ты открытая книга для любого, кто достаточно умён. Ты скучна. Ты серая. Как бы ни называлась твоя должность – ты официантка. Прислуга. Такой и останешься. И поверь мне, - сочувственно, - он это прекрасно понимает.
Мышь стремительно пыталась сориентироваться хотя бы в собственных эмоциях: обида? Унижение? Страх? Хм… равнодушие? Гнев?
- Безусловно, Вы правы, фрау Штольман, - тихо ответила она, - я могу быть свободна?
- Беги, девочка, - опять улыбка, - занимайся своими маленькими делами. Только помни, - и многозначительно оставив незаконченную фразу висеть в воздухе, госпожа режиссер вышла, высоко подняв голову, и оставив дверь нараспашку.
«Вот сука!» - билось в сознании, и Мышь с удивлением осознала, что всё, что она испытывает после разговора с Ингой – это раздражение.
- Сука,- с чувством процедила она, и выбросила безобразную сцену из головы.
В этот день ей случилось на деле выяснить, откуда берутся слухи, и какова их разрушительная мощь: в половине второго подбежал ассистент, бледный, несмотря на жару и тоже страдающий насморком, и с безумными глазами стал требовать ответов на организационные вопросы по новой декорации.
- Это к Хансу, - пожала плечами Мышь, - дело не срочное.
- Как? – опешил парень, - разве он не передал тебе дела?
- А с чего это он должен был вдруг мне их передать?!
- А ты не знала?! Он же в больнице!  Двустороннее воспаление лёгких, вернётся только через месяц, а там – сама понимаешь…
- Подожди, не части, - попросила менеджер, и, поняв, что без виновника тут не разобраться, достала мобильник, и по памяти настучала десять цифр номера.
- Ханс!
В трубке послышалось сдавленное хрипение, из которого Мышка не поняла ни слова.
- Повтори ещё раз! Ханс, это ты?
Он дал отбой.
- Нет, ну надо же быть таким умником, - процедила девушка, - в самом деле, не мог хотя бы сообщение прислать!
К концу рабочего дня весть о серьёзной болезни шефа облетела всех. На выходе знакомый охранник ничего не сказал, но проводил её таким сочувственным взглядом, как будто ей предстояли похороны по меньшей мере любимого кузена. Хотя, может быть, ей показалось в свете прочих несуразностей этого дня.
Решение созрело быстро – кроме того, хорошо было бы получить пару советов по турагентству, так что Мышь бодро села в  такси и назвала неоднократно слышанный адрес. Номер квартиры с трудом, поддавался вспоминанию. Но в конце концов, можно извиниться и спросить у соседей.
Она не ошиблась: за дверью раздались шаги, щелкнул замок и на пороге появился Ханс. Живой, и если не здоровый, то, по крайней мере, не умирающий.
- Ха! – только и смогла сказать Мышь, - а ты в курсе, что ты лежишь в больнице с воспалением лёгких?
Шеф страдальчески заломил брови и отступил вглубь квартиры, приглашая её войти.
Она впервые оказалась у Ханса дома; квартира производила однозначное впечатление: холостяк. Мебель не выдерживала какого-то единого стиля, пара неплохих пейзажей на стенах перемежались постерами, на полочке в рамках несколько детских фотографий – очевидно, сын – и на всём этом недельный слой пыли. Не симпатично, но уютно.
- Ну, рассказывай, - подбодрила хозяина Мышь, - мне уже пора метить на твоё место, или герр начальник всё-таки вернётся к жизни?
Шеф скорбно пожал плечами и плюхнулся в кресло напротив телевизора.
- Ханс, хватит прибедняться! Ты температуру мерил? Лекарство принимал? Скажи хоть, когда выйдешь на работу: там всякие идиоты пудрят мне мозги, а Штольман рвёт и мечет. Хоть кто-то должен на них рявкнуть!
- Да нету у меня голоса, - сиплый хрип никак не походил на обычный приятный баритон. Ханс снова беспомощно развёл руками.
- Отлично, - только и смогла ответить Мышь.
Через полчаса она заварила чай, и перетерла с мёдом корку одного из закупленных в супермаркете лимонов.
- Будешь ещё пить холодное пиво под кондиционером, - пробормотала она, вручая страдальцу чашку.
- Прямо как моя мама – не отличишь, - улыбнувшись, прошептал Ханс; даже шепот вышел хриплый.
- Молчи лучше, - огрызнулась сварливо и сочувственно.
- А то не расскажешь мне сказку?
- А то принесу тебе работу на дом, - хмыкнула девушка.
Было странно сидеть с ним на кухне, болтая сначала о работе, потом о телевиденье, потом и вовсе о чём-то отвлеченно-жизнерадостном – не получая ответов, только внимательный, очень тёплый взгляд. Хотя может быть, это от чая у него снова поднялась температура.
Всю дорогу до дома Мышь размышляла, как половчее разобраться с рабочими узлами, которые без Ханса затянутся на её шее, потом что теперь стало ясно, что шеф нетрудоспособен как минимум до конца недели. А дома было хорошо! Не смотря ни на рабочие проблемы, ни на запах асфальта, нагретого солнцем, который поднимался от земли в сумерках, забивался во все щели и изрядно портил романтическую атмосферу тёплых вечеров.
Мышь заварила кофе и распахнула окно, намереваясь присесть на подоконник и покурить. Однако, разрабатывая залежи полезных ископаемых в рюкзаке в поисках сигарет, она наткнулась на некий чужеродный предмет, точнее – шуршащий мягкий сверток, который сегодня сунул ей Йорк.
Любопытство вышибло из головы мысли о работе и сигаретах: Мышь азартно принялась раскурочивать свёрток. В руках у неё оказалась симпатичная толстая видеокассета, совершенно новенькая и немаркированная. Сюжет дешевой детективной истории – анонимная угроза? Да нет – какая уж там анонимность, если Йорк самолично вручил ей пакет, да ещё порадовать, якобы, обещал…
Девушка на всякий случай огляделась, но сверхъествественных явлений не произошло -  видеомагнитофона в доме как не было так и не предвиделось.
- Каменный век, - сообщила она, обращаясь к чёрному панцирю компьютера, - ну что ему стоило записать диск?
Дружелюбный лаптоп мигнул зеленой лампочкой, дескать, вот и я не знаю, но тут уж – извини – помочь ничем не могу!
Впрочем, Мышь и без того поняла, что придётся идти в гости. Прихватив кассету и сигареты, она, как была, в тапочках и домашних шортах, спустилась на три этажа вниз и принялась тиранить дверной замок.
- Слышу, иду, - безнадёжно откликнулся гостеприимный хозяин, услышав требовательный перезвон: так ломились только друзья, и не открыть дверь было бы совсем не вежливо. А ведь он только примерился поработать, - привет, заходи.
- Герман, у тебя видеомагнитофон есть? – азартно вопросила девушка, хотя прекрасно знала, что видеодвойка у приятеля стоит, и она на ходу – всего неделю назад вместе хохотали над старым-престарым фильмом, - мне тут на работе кассетку подкинули.
- Конечно, - улыбнулся Герман, - проходи. Подключить тебе?
- Подключай, вместе посмотрим!
- Не, Мышка, мне работать надо.
- Зануда.
- Ладно! Ты давай, садись смотри своё порево, а я хоть до конца квартала дочитаю, и приду.
- Вот и славно, - она взяла с полки тяжелую пепельницу, - и вообще, прекращай эту ерунду с работой по вечерам. Сколько можно вкалывать?
Герман фыркнул что-то маловнятное, подключил видео и удалился. Мышка смахнула воображаемую пыль с огромного экрана. На журнальном столике обнаружилась недопитая чашка кофе – очень кстати. Запустив в таинственное нутро проигрывателя кассету, Мышь закурила и  приготовилась удовлетворять своё любопытство. На экране пошел стандартный отсчёт: три, два, один, а потом…
Это было безумно красиво. Лакончично. Она стояла, отвернувшись к окну, он подошел, обнимая за талию – нежно и настойчиво. Видно, как его горячие ладони ползут вверх, задевая край белой блузки, тонкой и беззащитной.
- Это всё усложнит, - произносит мелодичный голос Главной Героини.
- Ради тебя я готов рискнуть, - лицо крупным планом – тонкие уверенные губы очерчивают слова, на щеке залегла обаятельная ямочка от улыбки, и глаза – пронзительно-синие, и страстные – другого слова не подберёшь.
Она поворачивается в его объятьях, пристально смотрит, и дыхание уже становится глубже, порывестей; тогда Йорк наклоняется и целует её. Медленно, сначала осторожно касаясь губами губ, ещё раз, и ещё, исследуя, запоминая, обещая, уговаривая.
Кровать была огромной  и мягкой, прохладные простыни перекатили матовый блик. И, словно стремясь поймать этот свет, поверх опустилась она – прекрасная, вдохновенная… его длинные пальцы пробегают по её обнаженному животу.
С запозданием на фоне появляется музыка – кассету явно слепили второпях, что называется, для узкого круга – пусть друзья полюбуются.
Тонкие пальцы на уверенных плечах. Горячие губы на изящной ключице. Она щекой прижимается к его груди – благоговейно, доверчиво, ласково.
Мышь смахнула столбик пепла с сигареты, и не попала в пепельницу. Да уж, с ограничением или без, а повстаёт действительно даже у мёртвых. Трудно было поверить, что так можно обнимать женщину, которую не любишь. Помимо воли она вспомнила другую случайно подсмотренную в темноте телестудии сцену: рваные торопливые движения, жадные глубокие поцелуи… неужели это и есть настоящее? А красота плотской любви существует только в сказках – на плоском экране телевизора?
Мышь нашарила пульт, перемотала на начало, нажала «Play».
- Это всё усложнит, - какая он красивая! Гармоничная, изящная, так деликатно переливаются в движении линии её тела. Такой должна быть настоящая женщина!
- Ради тебя я готов рискнуть.
И снова – как танец фламенко – мастерская импровизация, слаженная, естественная. Снова музыка – не вовремя, но какая подходящая – не навязчивая, но точно попадающая в удары сердца, в унисон. Перемотать ещё раз.
Где-то далеко-далеко, за гранью сознания, в замке повернулся ключ, и в коридоре началась неторопливая возня.
- Кто курит? – удивленно и приветливо.
- Ну а кто у нас может курить, - отозвался Герман, которому явно хотелось ещё поработать. Между тем, пришедший заглянул в гостиную:
- О! Ада! – радостно воскликнул он.
- Привет, Крис.
- Привет-привет… а что это у тебя? – он внимательно всмотрелся в скользящие по экрану картинки, сначала непонимающе, потом… Мышь оглянулась, и успела поймать выражение лица: товарищ не настолько поднаторел в искусстве быстрой смены настроений. Поэтому и был застукан за смесью восторга и ехидства. Это мгновенно вернуло её на грешную землю, а Крис между тем, совладал с лицевыми мускулами, и нарочито-небрежно позвал:
- Герман, ты только посмотри, что тут у нашей красавицы!
Ада зашипела, как возмущенная кошка и запустила в шутника пультом, который тот поймал, и без зазрений совести, снова перемотал плёнку на начало.
Из кабинета появился Герман, мельком глянул на всю картинку:
- Ну что? Порнуха и порнуха… - потом перевел взгляд на лицо девушки, и, растеряв раздражение, с сомнением протянул, - или ты…
- Ты в глаза, в глаза посмотри, - подначивал Крис, - дрогнуло сердечко, оттаяла наша замороженная красавица.
- Красавица спящая была, - буркнула смущенная Мышка, - и что вы так уставились? Всё у меня нормально с лицом.
- Тебе зеркало дать? – заботливо поинтересовался Герман, подставив пепельницу под очередной столбик пепла с позабытой сигареты, - у тебя вид такой, что тебе срочно нужен парень!
- Хочешь, я позвоню, - влез с конструктивным предложением Крис, - сейчас мальчик приедет, а мы пока с Германом сходим в кино…
- Ну да, - хмыкнул потенциальный кинолюбитель, - ты ещё сам по старой памяти предложи поработать…
- Идите вы… оба! – чувствуя, как полыхают щеки, огрызнулась девушка.
- Ладно-ладно, - беззлобно капитулировал зачинщик, - тогда пойдёмте выпьем. Хочешь коньяка?

В зале всё спокойно – спектакль-то премьера – никто не знает, что героине, вообще говоря, уже минуту как положено лежать, а герою – исполнять над её телом арию возмездия… и только актёрский состав за кулисами тихо, но верно умирает. Потому что режиссер, которому сорвали результат полугода трудов, стоит у самого-самого краешка кулисы, смотрит на сцену, как на кулачный бой, и тихо так шипит: «Ну! Поймай её, суку, и убей! Поймай, и убей!» Смеешься? А между прочим, хористочку эту весь состав на руках носил потом. Да не потому что премьеру спасла – не спасла она ни фига, по сути – а потому что режиссер голос сорвал, пока за её гибель ратовал. На месяц выволочки для всего состава отменились.

* Водевиль - коммерческая пьеса на лёгкие, бытовые темы.

Глава 6. Второй план
А я тоже, между прочим, не ангел. Ставили мы Гоцци «Король Олень», а я – нет, не угадала, не главный герой, а напротив – гнусный злодей. А с главным героем у нас накладка небольшая вышла – в общем, не любили друг друга страшно. За что не любили? Ну, тебе какая разница – его много кто не любил – за то, что фаворит у местного режиссера, и зазнавшийся бездарь. И бессовестно своим положением пользуется. Однажды мы всем составом репетицию прогуливали – влюбленная парочка из наших год вместе прожила – отмечали; хотели сказать, что в расписании накладка, и мы не в курсе дел. А зараза эта, главный герой, взял и заложил нас. В общем, на орехи получили – аж театр зашатался. И до того мне стало обидно, и ребят жалко, что им праздник испортили… в общем, собрались с парнями которые в спектакле играли, и решили супостату роль запороть – чтоб неповадно было. А конкретно - на генпрогоне ему что-нибудь тяжелое из бутафории на ногу уронить. От души – чтобы играть пришлось, хромая.

Прозрачная лёгкость мыслей и чёткое осознание всего, что произошло, были, кажется, хуже любого, самого тяжелого похмелья. Мышь села на кровати. Прикосновение атласа к обнаженному телу подбодрило и без того внятные воспоминания. Молодец. Браво, Мышка! Налицо была сказка про Золушку в самом своём натуральном и неприглядном виде. Пробили часы, карета, как и должна, превратилась в тыкву, лошади – в мышей, кучер – в крысу. А Прекрасный Принц – не то чтобы обернулся пупырчатой лягушкой – всё много прозаичнее: он сбежал, не соизволив даже дождаться её пробуждения и попрощаться. Не говоря уж об объяснениях, которых как таковых не требовалось.
Нашарив футболку, она стала спешно одеваться. Душ принять можно и потом – дома. Домой! Скорее из этого борделя добраться до своего угла, а там подумать, что делать дальше. Хотя, что тут думать? Вчерашняя куртка за ночь успела, оказывается, помяться, и приобрела на левом локте пятно дешевой побелки. Об какую стену в городе она могла её обтереть – Мышь не помнила.
Заплетенные косички не сделали её вид более опрятным. Мышь по привычке потянулась застелить кровать, и расплылась в самой циничной улыбке: атласные простыни были отвратительного сиреневого цвета, брата-близнеца того, что стал фоном постельной сцены фильма. Это её неожиданным образом встряхнуло. Произошедшее перестало иметь вес – это лишь отражение кино. Просто блажь увлекающейся натуры, не больше. Мстительно оставив одеяло валяться комком, она бросила поверх визитку на случай, если Йорк, по забывчивости, не расплатился, и вышла из номера.
Стоя на красной ковровой дорожке коридора, она ощутила непривычное, гадостное осознание собственного несоответствия. Зачем она здесь? Что заставило её окунуться в мир золотых часов и розовых букетов в ванной? Зачем он ей? Это излишне, отчасти – даже неприятно; стоять в роскошном коридоре и чувствовать себя нищенкой, бессовестно лезущей на глаза хозяевам, было мерзко.
Пусть катятся к чёрту! Она передёрнула плечами. Фальшивые улыбки и фальшивая любовь. Припудренные носики и замятые скандалы. Мышь припомнила дежурное рабочее выражение лица и  решительно прошла в дверь «только для персонала». Здесь есть запасной выход, как и в любом отеле. Пройти через парадный холл её не заставят даже все сокровища мира.
Она села в полупустой автобус и, наконец, догадалась посмотреть на мобильник, ибо количество народа явно свидетельствовало, что час пик уже прошёл. Рабочий день начался, как оказалось, полтора часа назад. Кроме того, её ждали двенадцать неотвеченных вызовов. И все – от Ханса.
Чертыхнувшись, Мышь выскочила на следующей остановке. До телестудии всего три квартала; легче явиться к шефу – пускай на неё посмотрит и возымеет сострадание. Однако, сегодня судьба не была благосклонна: на пустой широкой лестнице, прямо при входе не нужный этаж, сидел Йорк.
Он не смотрел на неё, но с вдумчивым интересом изучал собственные ногти.
- Доброе утро, - она хотела, чтобы голос прозвучал, как обычно – сдержано и вполне благожелательно; получилось на удивление жалко.
- Мышь, прости, - бесцветно, отрывисто произнёс Прекрасный Принц, - жаль, что так вышло. Я… я не хотел.
После этой пламенной речи, он встал и ушёл. Ни ссутуленные плечи, ни что иное не давало намёка на раскаянье.
Менеджер сглотнула ком в горле. Добраться к шефу. Должно быть, там что-то серьёзное, если он двенадцать раз звонил. Хорошая рабочая проблема – это именно то, что ей нужно!
В кабинете было на удивление тихо. Мышь даже усомнилась, на месте ли Ханс. Но он был там – сидел, на редкость серьёзный, над какими-то бумагами, и курил прямо в комнате, что было строго запрещено пожарной безопасностью.
- Что? – Мышь прокрутила пяток вариантов, способных так выбить шефа из колеи. Все были какие-то маловероятные.
- Вот, - прохрипел Ханс, помахивая в воздухе тонком листочком. Мышь подошла и, отобрав документ прочитала. Это был приказ на её увольнение.
Некоторое время она стояла, тупо открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды, и совершенно не знала, что сказать. Со стороны зрелище было забавней некуда: охрипший шеф в полосатом шарфе, и напротив него фрау менеджер, столь же безмолвная, с совершенно неосмысленным выражением лица. Случись где-нибудь поблизости циничный юморист Йорк Энберг, ему понадобился бы помощник, чтобы пародировать эту сцену.
Усилием воли Мышь заставила стены не шататься. Бумага в руках снабжена была двумя печатями и несколькими подписями; увольняли по форме сокращения штата.
- Ясно, - деревянным голосом выдала она.
- А мне ничего не ясно, - изо всех сил прохрипел Ханс, и даже прихлопнул ладонью по полированной столешнице, - что ты натворила?! А, Мышь? Ну, скажи что-нибудь…
- Ничего, - невпопад отозвалась девушка, - ничего.
Паспорт – с собой, пропуск на проходной отнимут; осталось только зайти в бухгалтерию, получить причитающиеся оклады. Дверь бухгалтерии была наглухо закрыта.
«Ну и шут с ними. Всё равно на отпуск бы не хватило!» Она безразлично хлопнула пропуском по столу знакомого охранника. Тот от удивления чуть не потерял форменную фуражку с потного лысого лба:
- Эй, ты чего?!
- До свиданья, - улыбнулась девушка. Охранник ничего ей не сделал, он простой и хороший – так почему бы ему не улыбнуться?
Ноги сами понесли её через сквер. Казалось, вот-вот, и на бортике фонтана она разглядит знакомый точёный силуэт, и будет повод присесть на тёплый гранит, подставляя спину прохладным брызгам…
На бортике вдохновенно целовалась какая-то парочка, не отвлекаясь на такие мелочи, как её, Мышки, присутствие. Для приличия отойдя метра на три по периметру, Мышь подставила ладони под холодную струю и умылась, снимая оцепенение и выступивший двадцать минут назад холодный пот. Вода пахла хлоркой и тиной. Всё было в порядке. Очередной неудачный роман – конечно не конец света. Работа? А что работа. С этой стервой-режиссером – да она лучше в офис пойдёт секретарём-референтом, её возьмут.
Она расстегнула мятую куртку, сквозь тонкую футболку всей кожей почувствовав холод от фонтана. Всё в порядке. Ничего не случилось, и пора идти домой.
Дома она первым делом скинула футболку и зашвырнула в угол. В ванной обнаружился ровно один шампунь – ментоловый, спёртый на прошлой неделе у ребят. Это навело её на очень верную мысль, и быстро приведя себя в порядок, она оделась в чистую футболку и белые, драные на коленях джинсы, накинула на плечи сухое полотенце, и отправилась в гости к соседям.
Был примерно час дня. В это время Герман, конечно, на работе. Но ей не нужен был Герман, который – к гадалке не ходи – разнервничается и, как пить дать, полетит выяснять отношения. Зато дома Крис – он уже проснулся, но ещё не ушел на репетицию в свой кабак, который открывается в четыре.
Её звонок, видимо, был узнаваем, потому что ещё не закончилась требовательная трель, а из квартиры уже донеслось жизнерадостное:
- Заходи, не заперто!
Мышь вошла, шаркая стёртыми тапочками
- Крис, ты где?
- Здесь. Проходи в гостиную, я сейчас.
Она уселась на мягкий кожаный диван, и попыталась принять максимально независимый вид, когда откуда-то из недр квартиры (видимо из ванной) вылез Крис – во всём своём долговязом великолепии, в распахнутом халате, в полотенце на бёдрах, и мокрый, как цыплёнок после дождя.
- Великолепно, - увидев подругу в таком же затрапезном виде, расхохотался он, - а я давно говорил, что нам пора бы жить вместе.
- И прослыть развеселой шведской семьёй? Увольте.
Крис с сомнением осмотрел её с головы до ног, кажется, даже принюхался, потом пристально вгляделся в лицо:
- Так. Что случилось?
- Э-э. У тебя пиво есть?
Крис молча поднялся, прошлёпал босыми ногами на кухню и принёс две банки холодного светлого пива, галантно открыл одну, и обе подвинул ей.
- Я не буду, - пожал он плечами, - у меня же ещё совсем утро.
Мышь не возражала, и надолго уткнулась носом в банку, неторопливо, маленькими глоточками, отпивая горьковатое пиво.
- В общем, так, - решительно сказала она, - я тебе сейчас всё расскажу. А потом мы вместе подумаем, и решим, что скажем Герману.
Через час пиво кончилось, и был составлен вполне приемлемый план действий. А точнее примерный план пересказа последних событий для вспыльчивого друга, в соответствии с которым выходило, что участники в полном составе – разумные, уравновешенные люди, а всё произошедшее - как и Мышкино увольнение – результат неприятного стечения обстоятельств и некорректного поведения начальства, что является, безусловно, ощутимой неприятностью, но немедленных действий, шума и убиения виновных вроде бы не требует.
Крис проводил подругу наверх, потом вернулся в свою гостиную и задумчиво покрутил в руках пустую пивную банку. Сел, взъерошив подсыхающие волосы пятернёй, потом потянулся к телефону и сообщил, что задержится на репетицию. Извлёк из позабытой пачки тонкую ментоловую сигарету и закурил.
Очаровательная личность этот Энберг. Привлёк, заманил, в друзья набился, а потом – поздно – попалась мышка. Только что-то не давало покоя: какая-то деталь мешала законченности образа мерзавца. Крису случалось общаться с актёрами; в массе своей они зануды и снобы, высокомерно проявляющие равнодушие к потребностям других людей (да и к существованию оных в целом). Зачем такому красавцу увиваться за девушкой, ничем не примечательной, макать в фонтан покровительницу, да ещё и делать такую постную мину поутру? Не стыдно же ему стало, в самом деле?
Тут, как ни крути, не хватало данных, чтобы понять, чего он хочет, и почему повёл себя, как полная скотина. Разумнее всего было, конечно же, оставить всё как есть. Устроить Аду на работу, ну и найти ей, наконец уже, достойного спутника. Не всем везёт с любовью. С другой стороны – а как поступала она сама, только мельком узнав, что с друзьями что-то приключилось?
Когда пришел Герман, удивленный, и немало обрадованный тем, что Крис дождался его перед уходом на работу, мыслитель помялся, сопоставляя дружеский долг с безнравственностью… и рассказал ему всё.
Ярость Германа была убийственной и тихой.
- И это всё? – спросил он, и Крис зябко передёрнул плечами: в таком состоянии видеть любимого ему ещё не приходилось.
- Ну, в общем, да. Если не считать того, что девушка против радикальных мер, и настоятельно просила тебя… не кипятиться.
- Хорошо, - с убийственной покладистостью вскинув брови, ответствовал Герман, - не буду кипятиться, и ранний инфаркт не лишит вас моего назойливого общества.
На скулах его зло ходили желваки.
- Давай подумаем вместе, - увещевал Кристиан.
- А я, представь, уже подумал, - всё тем же чужим, холодным голосом сообщил собеседник, - ты будешь обедать?
- Нет, - растерянный парень серьёзно задумался, а не зря ли он затеял эту канитель, - убегаю на работу. Или хочешь – позвоню Шульцу, и он меня заменит? Сходим куда-нибудь.
- Нет-нет, - усилием воли Герман расправил залегшую между бровей складку, - я лучше посижу… один. Мне надо остыть.
- Это точно! – пробормотал Кристиан. У него было чёткое ощущение, что от собеседника искрило.
Дождавшись, пока за доносчиком закроется дверь, Гер налил коньяка и опустошил бокал одним глотком. Потом сгрёб в горсть ключи от любимого Volvo и вприпрыжку понёсся по ступеням вниз.

В это время обидчик честных девушек имел пренеприятный разговор с фрау Штольман.
- С тобой носились как с избалованным ребенком! Тебя учили, тебе всё подносили на блюдечке. И конечно, тебе и в голову не приходит подумать обо всех, кто в тебя вкладывает силы, когда ты затеваешь очередную пакость, Йорк. А это – пакость! Ведь ты специально это сделал, чтобы меня позлить. А разве нет?! Ты не подумал, во что выльется твоё головотяпство? А эта дрянь, - гримаса омерзения исказила правильные, холёные черты, - ещё осмелилась «случайно» потерять свою визитку там, где вы вместе развлекались. И что теперь? Репортёры уже, конечно, раскрутили весь персонал, и располагают не только именем, - даже идеально уложенные локоны встали дыбом, - а описанием того позорного вида, в котором ты там шлялся! Не делай такое скорбное лицо.
- Она не дрянь, - тихо, как-то через силу процедил Йорк, по остальным аспектам, видимо, возражений не имея, - Инга, послушай меня…
- Нет, это ты послушай, - прошипела она; тонкие пальцы впились в густой вихор волос на затылке актёра, запрокидывая голову, как для поцелуя. Ногти царапнули нежную кожу, - твой героический имидж – не больше чем пшик. Ты растворишься, как карамелька за щекой. Дешевая карамелька из жжёного сахара. Причём палёным уже воняет! – Штольман выдохнула, отпустила его волосы и села напротив, широко, по-мужски разведя колени, и глядя на парня в упор, продолжила совсем другим голосом – ласковым, и немного обиженным, - ты хотел красивую карьеру, Йорк? Известности, денег, фанаток, которые только и мечтают под тебя лечь? Тогда. Слушай. Умных. Людей.
В синих глазах застыло странное выражение – задумчивость смешалась с отвращением. Инга медленно наклонилась к нему, мятным дыханием скользнув по щеке.
Когда он разомкнул губы, звук был настолько тихим, что режиссер даже отстранилась недоуменно, не расслышав:
- Что?
- Сука, - чуть слышно повторил он.
Ни единой чёрточки не дрогнуло на её породистом лице:
- Никогда раньше тебя это не останавливало, - и расстегнула первую из перламутровых пуговок шелковой блузки.

- У вас назначена встреча? – подозрительно спросила немолодая, опытная секретарша, обозревая всклокоченного Германа с головы до ног.
- Да, - не моргнув глазом, соврал тот, - неужели он забыл? – с напускным удивлением.
- Простите, я ничего не могу вам сказать.
- Тогда передайте господину менеджеру, что к нему пришел Краус, Герман Краус.
Подозрение сменилось сомнением «всё может быть», аккуратный пальчик пробежал по кнопкам телефона.
«Ну, держись, паразит, если ты мужчина!..» Через минуту он получил гостевой пропуск, и, зажав в кулаке, почти бегом понёсся по лестнице.
Дверь кабинета была приглашающе распахнута. Герман не поленился прикрыть за собой тяжелую створку: разговор предстоял серьёзный.
- Вы – Герман, - утвердительно, тихим хрипом сообщил Ханс, - Ада о вас много рассказывала.
Грозившую вырваться немедленно вспышку гнева пришлось подавить. Попадись ему непосредственно тот плейбой, и никакая сила не заставила бы Германа удержаться от скандала.
Но перед ним сидел вовсе не молодой нахал, а его ровесник, обличенный не меньшей ответственностью, и он не производил впечатления клинического идиота. Герман тоже никогда не был дураком.
Через десять минут конструктивного диалога он понял, что пришел не по адресу: Ханс о похождениях юного говнюка ничего не знал, и приписал внезапное увольнение любимой помощницы непосредственно ссоре с режиссером. Слушая историю, в пересказе Германа представлявшую свод сухих фактов в пяти отрывистых фразах, Ханс постепенно бледнел и, не замечая, комкал в кулаке какой-то ни в чём не повинный документ.
- Что ж ты, - закончив рассказ и помолчав немного, спросил Герман. Он сам толком не знал, что именно хочет спросить. Или сказать. Собеседник, не глядя, выкинул скомканный документ в угол:
- Пошли.
В дверях гримёрки они нос к носу столкнулись с молоденькой ассистенткой, как раз собиравшейся постучать в дверь.
- Брысь, - бескомпромиссно бросил Ханс. Из глаз блеснули колючие искры; девушка, тихо пискнув, испарилась. Менеджер без стука распахнул дверь, Герман изнутри задвинул в пазы хлипкую щеколду.
Йорк сидел у зеркала – в распахнутой рубашке, растрёпанный и апатичный. Германа передёрнуло: в комнате едва уловимой тёплой струйкой вился запах порока.
Ханс ухватил актёра за воротник и вздёрнул на ноги.
- Ах ты, мелкая паскуда! – у него даже голос прорезался, и сразу сорвался на октаву выше.
- Ханс, ты что?! – обалдел актёр, пытаясь прикинуть, звать ли охрану, или самому унять взбесившегося менеджера.
- Это я что? Это я что?! Это я тебя спрошу – вот ты вытер об девочку ноги – и что? Тебе мало красивых баб?! – он резко замахнулся, и Йорк мысленно приготовился к расквашенному носу, но помощь пришла, как это изредка, но всё-таки бывает, откуда не ждёшь. Второй, пришедший с Хансом, высокий, широкоплечий мужчина с проклёвывающейся на висках сединой ухватил драчуна за шкирку, и тот вместо хрупкого актёрского носа припечатал кулаком предплечье.
Йорк отскочил назад, загородившись стулом:
- Это ещё кто?
- Я друг Ады.
- Кто такая Ада?! – он действительно не понял; поэтому смысл последовавшего угрожающего тихого монолога, в котором самыми приличными эпитетами, применяемыми к нему, Йорку, были «вшивый щенок» и «половая тряпка» дошел до него только через минуту. А когда дошел… изменившись в лице, Йорк попытался что-то сказать, но был предупредительно схвачен за ворот проповедовавшим незнакомцем. Всё так же негромко, хрипловатым голосом он заканчивал очередную мысль:
- И если я тебя на расстоянии пушечного выстрела от неё увижу – тебе на голову свалится кирпич. Или у твоей дорогой тачки случайно откажут тормоза. Или на очередных съёмках софит сорвётся с укрепления. Меня потом поймают и посадят. Но тебе будет, мать твою, всё равно, это ясно?
Он отпустил помятый воротник, и Йорк заметил странный жест – словно грозный дядя поборол желание вытереть руку об штаны.
- Это всё, чего ты заслуживаешь, - проскрипев абсолютно сорванными связками, сплюнул в сторону культурный Ханс.
Герман хлопнул его по плечу и так рванул на себя входную дверь, что отлетела задвинутая щеколда.
Они шли по коридору, молчаливые и хмурые как два демона преисподней, пока на очередном повороте коридора со стены на них не уставился улыбчивый постер с изображением ненавистной суперзвезды. Ханс дал себе волю – и от души вмазал по глянцевой загадочно улыбающейся физиономии.
- Полегчало? – сочувственно спросил Герман, наблюдая, как тот растирает выступившую на костяшках сукровицу.
- Нет.
- Поехали, выпьем. Так сказать, за знакомство.

- Мышка – это нечто, - просторный бар, помещавшийся в подвальном этаже, утопал в сигаретном дыму. Несмотря на это – атмосфера была уютная, комфортная и сдержанная. Особенно радовало Ханса отсутствие извечных на рабочих посиделках полуголых развеселых девиц; напротив – даже шмыгавшие мимо официантки казались скромными, приятными в общении и вполне интеллигентными барышнями.
- Знаешь, - Герман сделал очередной глоток коньяка, - ей всегда не везло с мужиками. Вот ты сам - почему её не приголубил?!
Ханс серьёзно задумался. Это сложно было описать: то безграничное  тепло, что он чувствовал, каждый раз как рядом с ним появлялась эта внешне непримечательная девушка. Тепло, но не влечение. Странные отношения – то ли взрослая дочь, то ли старшая сестра. Он опрокинул стаканчик с текилой и вынес вердикт:
- Не сложилось. Мы не пара.
Крис, не так давно слезший со сцены, отрешенно барабанил пальцами по столешнице, прикидывая, что лучше: быстренько ехать домой и напроситься к предмету обсуждения в гости – чтоб не сидела одна, или ей позвонить, а самому остаться здесь, пока эти два «сильных мира сего» не упились и не решили выдать бедолагу замуж, например, за премьер-министра Зимбабве.
- Она мечтатель, - печально выдохнул Герман.
- Да, - горячо поддержал Ханс, - а знаешь, она ведь так хотела поехать в эту долбанную командировку, с этими долбанными съёмками…
- Знаю, - печально улыбнулся тот, - просто она никогда не была на море.

В это время Мышь деловито сновала по комнате. Утрированно жизнерадостная музыка на фоне стала идеальным аккомпанементом для большой уборки и радикальной стирки. Завтра она составит резюме и сообразит, в какой сфере теперь будет искать работу. А пока – новая работа – новый порядок. И, в конце концов, если раз в полгода под настроение разгрести завалы – может это и не поднимет настроения, но, по крайней мере, поможет ни о чём не думать. Она прищёлкивала пальцами в такт группе Битлз.
От дорогого шампанского у госпожи Штольман заломило виски. Она не обращала внимания, лениво потягивая благословенную жидкость из очередного запотевшего бокала. Расслабленная, всевластная, и довольная, как сытая кошка.
Йорк сидел, прислонясь спиной к прохладному мрамору, облицовывавшему стену в ванной, и вертел в пальцах тоненькую серебряную серёжку. Можно было зарыдать, закатить истерику, или скандал. Или шабаш, с вином и девочками: творческие люди эмоциональны. Он чувствовал себя абсолютно пустым. Помнится в детстве, когда ему влетало за какую-нибудь крупную шалость, он убегал вот так же, в тёмную ванную. И как тогда, ему теперь хотелось просидеть в этом холодном, но таком безопасном панцире всю оставшуюся жизнь.

Только вот в чём проблема: ведь Гоцци – это же махровая классика. Сплошные переодевания и маски. А по сюжету мы с обожаемым главным героем примерно в середине спектакля должны местами поменяться – ничего сложного: мы парики переодевали, и камзолами обменивались, а грим там у всех примерно одинаковый – это же сказка - то есть все как бы думают, что он – это я, а я – это он!  Но подразумевалось, что все – это только зрители. Мне в голову придти не могло, что парни, которые за «несчастный случай на производстве» отвечали, настолько плохо знают пьесу. А так бывает – когда из зала смотришь – тебе всё понятно. А за кулисами – за сюжетом следить не успеваешь – твоё дело вовремя выйти и так как надо встать. Ребятам в усердии не откажешь – они додумались (там по сюжету статуя иногда фигурирует)… они бутафорский постамент хорошим таким ящиком с гвоздями заменили. Представляешь себе, сколько он весит? Стою я на сцене, ничего не подозреваю, а эти обормоты у меня из-за спины выносят статую. Двое – статую, а двое – постамент. И тут один из них картинно спотыкается, и аккуратно приземляет этот ящик мне на ногу. Ну, посмейся, посмейся – справедливо, конечно. Но очень больно. Только костюмный сапог спас – а то бы ногу сломали к чёрту. В общем, хромать по сцене пришлось твоему покорному слуге, а с главным героем нас различить стало можно по размеру обуви. У меня ступня вдвое распухла – пришлось «сапоги-скороходы» от детской сказки быстренько под костюм подгонять.

Глава 8. Премьера
Однажды молодой самоуверенный актёр встретил прекрасную девушку – вроде тебя. А он был такой зануда – ну просто наследный принц, а она – красавица, умница, добрая и замечательная. Я же сказал – как ты! И жили бы они долго и счастливо, если б ему не попадала всё время вожжа под хвост – то в одном месте выпендриваться начнёт, то в другом… Плохо он себя вёл – вот что я тебе скажу. И как это бывает, огрёб за свои пируэты по полной. Однажды ему на голову упал кирпич…

Возвращаясь с работы, Мышь беззаботно помахивала тонким дипломатом, атрибутом своей новой должности секретаря заместителя директора (в компании Германа, разумеется), и ни о чём не думала. Беззаботные белые джинсы и лёгкая льняная кофта, открывающая безупречно загорелые плечи, призваны были убедить всех, и её саму в первую очередь, в том, что жизнь прекрасна и удивительна, тем более летом. В самом деле, что такого уж плохого в этом светлом мире? Ей нравится работа, начальник нахвалиться не может на шуструю исполнительную девицу, видимо, в сравнении с предыдущим опытом – длинноногой, голубоглазой девицей, обладающей обаятельной улыбкой и интеллектом грецкого ореха – вроде и похоже, ан всё же не мозги! А что она не фотомодель, так ему в любом случае за посягательства шеф закатит так, что мало не покажется, о чём тот честно предупрежден, и не ропщет. А ещё у неё самые замечательные друзья. Кстати, надо бы в магазин зайти – может купить чего-нибудь вкусного, да к ребятам в гости напроситься? И ещё в аптеку зайти – а то шампунь, кажется, заканчивается. Но лучше в ту – на дальнем углу, а то в этой, которая по дороге, как всегда не будет с любимой отдушкой…
По мере приближения к дому, её настроение медленно и неотвратимо скорчивалось до состояния отвращения ко всему происходящему – как и всегда в последнее время. Любовь к шопингу – тоже приобретение последних двух недель – аналогичным образом призвана была оттянуть момент неизбежного явления домой. Будь Мышь прирожденной модницей – ей бы не составило усилий проводить по часу-полтора за изучением кофточек и брючек, или выбором из двадцати-пяти сортов помады самого розового. Но раз попробовав, она отступилась, предпочитая блуждать с вдумчивым видом по хозяйственному отделу супермаркета, и с тайной яростью прицениваться к топорам и прочим тяжелым и острым предметам.
Дело было в том, что дома её с вопиющей регулярностью ждали всевозможные сюрпризы. Цветы, которые она со злостью вышвыривала с порога, а сердобольная соседка с четвертого этажа подбирала и расставляла на лестнице в обрезанных пятилитровых бутылках, и регулярно доливала воду, чтобы не вяли. Шоколад из самой роскошной кондитерской в городе, который она и не подумала выкинуть, а, напротив, с гаденькой улыбочкой распаковала коробку, и употребила конфеты под прикупленную ради такого случая бутылку белого вина. Это было ошибкой – от обилия конфет не слишком падкая на сладости девушка к утру пошла цветистыми пятнами и побежала в аптеку, чтобы снять аллергию.
Зато плюшевых мышей в доме набралась целая коллекция. Одни умели пищать, другие бегать, третьи держали сердечки и при нажатии говорили механическим голосом “I love you!”. К сожалению, магазин игрушек вычислить не удалось, и они сидели в расчищенной под это дело полке.
Курьер из ювелирного – к счастью – застал её дома. Мысленно придя в ужас от гипотетической стоимости тонких золотых часов с россыпью прозрачных серых камушков, она, не стесняясь в выражениях, объяснила юноше, что доставку он понесёт по обратному адресу. А узнав, что покупатель пожелал остаться неизвестным, но строго-настрого велел оставить это у её двери, даже если она не пожелает открывать, отправилась в магазин, подписывать отказную, а потом на почту – чтобы факсом отправить копию Хансу (с пометкой сунуть «этой сволочи» при встрече).
В воскресенье ей принесли коробку, заставившую ужаснуться. Судя по габаритам, там был полноразмерный компьютер. Не слушая возражений, ящик вскрыли при ней. Карими глазами полными незаслуженной обиды, на неё уставился лобастый щенок ретривера – тот самый, что бегал за ней по пляжу в далёкой нынче Греции. Узнал, завилял, умильно, хвостом, и напустил от счастья лужу, замызгав пол и её тапочки. Вытирая слёзы, Мышь с трудом оторвала от себя это счастье, гладя, успокаивая, и стараясь запомнить на прощанье – щенок отправился в виде добровольного пожертвования в обучающий центр при доме помощи людям с ограниченными возможностями. По ночам ей снилось, как он бежит навстречу, хлопая развесистыми бархатными ушками, на одном из которых стоит племенное клеймо «AСR303».
На этом фантазия «подкупателя» не остановилась. Прошло четыре относительно спокойных дня, но вечером пятницы ей поднесен был ни с чем не сравнимый сюрприз. В грязном внутреннем дворике, на фоне помойного бака и чахлых деревьев, материализовалась группа из трёх человек: молодой певец, скрипач и кларнетист. С аккумулятором и колонками – чтоб ей слышно было с верхнего этажа. Незабываемая троица в костюмах с чувством завела живенькую итальянскую серенаду! Скатившись вниз, как была – в рваных на заднице шортах, Мышь потребовала выдать ей зачинщика и немедленно. На что гримированный под итальянца вокалист с хорошо отыгранным акцентом сообщил, что «Синьор низко просить прощения, синьор не приходить. Бояться тухлый помидор его лицо».
Мышь взвыла. Отчасти, потому что сердиться на обормота становилось всё труднее, отчасти – от отсутствия искомого помидора. Герман бесился, как чёрт, но поделать в данном случае ничего не мог – исполнять серенады для любимых женщин в их стране не запрещалось никогда, а значит – было разрешено.
- Я бы сломался на щенке, - сочувственно прокомментировал Крис, вызвав немое изумление издерганного, злого на весь свет Германа и приступ чувства вины за проданную собачью жизнь у подруги.
Готовясь к решительному шагу, Йорк думал отправить Мышке записку. Но опыт – хоть и ожидаемый, но ценный – с часами, вернувшимися в магазин, заставил поступить иначе.
Сообщение застало Кристиана на пороге – он уже собирался на работу, когда желтый конверт, требующий его личной подписи при вручении, был подсунут ему под нос нетерпеливым почтальоном. Оставив на память хмурому дядьке подпись, Крис вскрыл письмо. На аккуратном бланке была всего пара строк размашистым почерком:
«В субботу будет интервью по проекту, в котором она работала. Если тебе не сложно – посади её перед телевизором в 7 часов. Первый канал» Подпись: Йорк Энберг.
Крис усмехнулся и, конспиративно изорвав бумажку в клочья, бросил в урну на входе. Что такого важного он собирается сказать на этом интервью, что ему непременно надо быть уверенным – Ада услышит и увидит? Кажется, герр актёр, сноб и бабник, невыносимый эгоист и избалованный ребенок, начинает, наконец, перевоспитываться?
Съёмки пресс-конференции, назначенные на утро четверга, начались с опозданием часа на два. Сначала ждали главную героиню, которая, волнуясь перед ответственным моментом, дёргалась и усложняла задачу гримёру. Потом Эрик, оператор, работавший в проекте, помогая устанавливать камеры, перебил коллеге провод ножкой стойки - пришлось срочно искать новый. Режиссер, бесподобно элегантная в густо-сиреневом костюме, усугубляла неразбериху гневными воплями, что пора начинать. Установили софиты и включили подсветку, под которой участникам немедленно стало жарко, а героиня даже вспотела, и грим потёк.
Наконец, все настроились, всё настроили, включили камеры и микрофоны… и полилось! «Режиссерский замысел» и «каковы ваши впечатления?», «Кто является вдохновителем для вас, для вас, а для вас?», «Каковы ваши чувства? Вы ассоциируете себя со своей героиней?», «Правда ли, что ваши отношения ни только на сцене перешагнули личный рубеж?». В конце, как всегда, личное мнение каждого. Опросят всех, в эфир же пустят только режиссера, да ещё героя с героиней. Об остальных – пара коротких фраз «он признаёт, она заявила…»
Йорк подобрался, и украдкой перевёл дыхание. У него будет минуты две чистого времени. Штольман не сумет их заткнуть. Завтра во всех газетах, журналах, и в новостях разразится сенсация…
Инга выступала сольно. Сидя в высоком кресле, заложив ногу на ногу, она вещала о социальной значимости и глубоких чувствах своих героев. Йорк желчно усмехнулся «да что ты знаешь?!».
Их с исполнительницей главной роли снимали вместе. Он галантно встал у спинки её кресла, камера отъехала назад. Девушку опросили первой. Она профессионально улыбалась, кивала, и выдавала чётко запланированные, желательные для проекта ответы. Наступил его черёд.
- Что вы можете сказать об этом фильме? Через три дня премьера, зрители в нетерпении!
- Я хочу сказать, - проникновенно уставившись в объективы, сообщил актёр. Кто-то из журналистов вполголоса скомандовал своему оператору «крупный план», и на экране появилось лицо, вдохновенное и прекрасное. Синие глаза заглядывали зрителям в самую душу, - хочу сказать, что это лучший фильм из всех, где мне посчастливилось сниматься, - он выдержал приличествующую случаю паузу, - и тем успехом, в который, несомненно, выльется  картина, я обязан одному человеку. Замечательной женщине, - героиня удивленно захлопала глазами, Штольман приосанилась: ответ не шёл по запланированному плану, но и отсебятина актёра пока ей очень даже нравилась, - которая поддерживала меня во всех трудностях. Служила вдохновительницей для самых сложных сцен. И объяснила мне те чувства, которые зрители увидят на экране… это Ада Ноэль, наш замечательный менеджер, и моя любимая девушка!
- Да остановите же его! – внезапный визг разорвал вдохновенное растроганное молчание. Журналисты ахнули, Штольман, возмущенно орудуя локтями, пробиралась через их ряды обратно под камеры, - ты что несёшь?! Прекратите съёмку! Я сказала – прекратить!!
Она споткнулась. Ханс, уже спешивший на место событий с другого конца зала, ничего не успел сделать – только удивленно наблюдал, как падает женщина в фиолетовом костюме, задевая стоящих рядом репортёров, сыплются на пол бесценные камеры, и охрана, рванувшаяся от двери, непоправимо, безнадёжно не успевает… Йорк всё ещё улыбался, наслаждаясь произведенным эффектом. И он не видел, как стойка ближайшего к нему софита, обманчиво-медленно клонится вперёд, чтобы обрушить весь нешуточный вес…
Ханс закричал что-то невнятное, Йорк услышал, перевел на него взгляд, но так и не сдвинулся с места. В последний момент, инстинктивно уловив движение, он поднял голову.
Яркий свет – слишком яркий даже сквозь матовый рассеиватель и плотно сомкнутые веки, наплывающий жар от падающего, так и не погашенного фонаря, гул голосов, внезапно скакнувший на две октавы выше. А потом – темнота.

- А теперь последние новости, - чёткий поставленный голос дикторши тихо лился из крохотного телевизора на столе у господина заместителя.
- Ну что вы, как маленький, - улыбнулась Мышь, кивая на экранчик, - думаете, господин директор вам голову оторвёт, если поставите нормальный, плазменный?
- Да я привык, - философски пожал плечами обаятельный старичок, - помогает работать, создаёт, так сказать, иллюзию присутствия.
- Несчастный случай произошел сегодня на пресс-конференции актёрского состава нового фильма, премьера которого назначена на послезавтра. Во время выступления юного господина Энберга, сыгравшего в картине главную роль, по неосторожности техников упало оборудование. Подробности выясняются, пострадавшие доставлены в больницу. Вы можете видеть уникальные кадры, запечатленные нашим репортёром.
Увидев посеревшее лицо девушки, шеф молча развернул экран телевизора к ней. А картинка как раз сменилась, показав обаятельное и одухотворенное лицо современного секс-символа.
- Я хочу сказать, что это лучший фильм из всех, где мне посчастливилось сниматься. И тем успехом, в который, несомненно, выльется  картина, я обязан одному человеку. Замечательной женщине… которая поддерживала меня… служила вдохновительницей… это Ада Ноэль…
Мышь всё ещё хлопала глазами. А на экране началось бог знает что – изображение перечертила быстрая тень, потом оператор сориентировался, выхватил одно лицо из толпы, другое…
- Что ты несёшь?! Прекратите съёмку! Я сказала – прекратить!!
Картинка скакнула, словно камера находилась в руках у любителя, снимающего дружескую попойку. На экран вернулась сдержанная диктор:
- По словам очевидцев, герр Энберг тоже, вероятно, пострадал. Однако о его состоянии нам ничего не сообщили.
Мышь выронила из взмокших ладоней стопку бумаг.

В больницу её не пустили. Понятие «приёмных» и «неприёмных» часов были неистребимы. Пришлось раздобыть халат, и убедительно врать нянечке у служебного входа о забытом дома студенческом. Пробираясь по гулким, пахнущим хлоркой коридорам, Мышь размышляла, как ей найти в огромном здании одну конкретную палату. Где он лежит? Скорей всего – в травматологии?
Мимо проскользнули две девушки, очевидно курсантки.
- Он такой классный! Может, удастся упросить фрау Гартен пустить нас к нему?
- Сомневаюсь… а было бы здорово – получить автограф…
- Простите! – Мышь рысцой догнала уходящих поклонниц современного искусства, - в какой палате лежит герр Энберг?
Голос был вполне бескомпромиссным, и первая уже собиралась ответить, когда вторая, приглядевшись, подозрительно уточнила:
- А вы, собственно, кто?
А действительно, кто она?! Бывший менеджер бывшего проекта? Что соврать, чтобы они прониклись важностью случая?! А потом решение всплыло само собой, подсказанное уверенным, до боли знакомым голосом… Мышь собралась с духом, и выдохнула:
- Я – Ада Ноэль.
Девушки выдали слаженный, благоговейно-романтический вздох.
Она, не вдумываясь, читала имена на палатах. И только пройдя лишних пару шагов, осознала, что слова «фрау Инга Штольман» для неё что-то значат. Тускло, на самой периферии сознания, порадовалась – не тому, что дражайшая стерва-режиссер покалечилась, нет. Она просто опасалась, что та будет сидеть под у Йорка под дверью – недреманным сторожем, и наверняка переполошит всё крыло. Стоит ли говорить, кого бы в таком случае выставили с позором из больницы?..
- Он там, - зачем-то понизив голос до шепота сообщила одна из курсанток, указав на одну из безликих дверей. Мышь и так бы не промахнулась – у двери стоял охранник, каменную рожу которого она помнила с незапамятных времён. Значит, можно попробовать договориться.
- Никаких посещений, - донёсся холодный бесстрастный голос с другого конца коридора. К ним навстречу широким шагом шагал врач.
- Доктор, это Ада Ноэль, - трагическим шепотом сообщила та девушка, что изначально казалась пообщительнее.
- А мне всё равно. Хоть Мерилин Монро. Никаких посещений, а информация – завтра после полудня. И не мешайте мне работать!
Мышь устало опустилась в кресло. Даже охранник у двери сочувственно пожал плечами.
Выходные тянулись растаявшей жвачкой. Хуже всего было то, что выдать своё смятение Герману означало немедленно получить от него по шее. Впервые в жизни Мышь растерянно осознала, что не может поделиться с ним своей проблемой. Крис, конечно, всё видел, но отчего-то молчал, не спеша ни утешать страдалицу, ни доносить строгому другу.
В субботу состоялась премьера. Мышь объявила, что пойдёт в кино, дошла до развлекательного центра и поняла, что фильм смотреть не станет: только увидев улыбающегося с плаката Йорка, она сразу растеряла интерес к чудесам кинематографа, вместо этого два часа просидев в каком-то кабаке за пивом и чужими разговорами.
В воскресенье Крис звал на какой-то джазовый концерт, она отказалась, списав всё на вчерашнее пиво и сегодняшнюю головную боль. В понедельник она вышла на работу, как ни в чём не бывало. По крайней мере, она так думала.
- Чёрт возьми, - бесцеремонно рявкнул зам, - это что – должность располагает к прогрессирующему скудоумию?! Что ты мне принесла вместо отчёта?!
Мышь сцепила зубы и собралась. Отчёт переделала, но на какие-то более важные действия замахиваться и вправду не стала, имитировав бурную деятельность, курсируя по изогнутому коридору между кабинетами Германа и непосредственного начальника с какими-то пустяковыми сообщениями.
Под каким-то благовидным предлогом улизнув с работы в четыре, Мышь снова отправилась обивать больничные пороги. Как ни странно, на этот раз её впустили – час был что ни на есть приёмный. В коридоре она столкнулась с Хансом.
- Ты что здесь делаешь?! – изумился он.
- А ты?!
- Навещал Ингу, - ответил тот, - всё в порядке, её завтра выпишут.
- А Йорк? То есть… я хотела сказать, господин Энберг?
- Я заходил сегодня, высказал свои сожаления и пожелал поправляться скорей…
- К нему можно?!
- Конечно, с чего б это нет?
Его улыбка показалась Мышке натянутой, но она не обратила внимания, коротко кивнув, и понеслась к маячившей невдалеке фигуре охранника.
Дверь, не скрипнув, открылась, и она замерла на пороге, глядя на просторную палату, оснащенную по последнему слову техники. Что-то вроде «номера люкс» в местном стационаре. Он лежал на кровати так неподвижно, что Мышь испугалась, что помешала больному спать. Но раздавшийся тихий голос убедил её в обратном:
- Мышка, - слышно было, что он улыбается, - ты пришла…
На цыпочках она подошла к кровати.
- Как ты узнал, что это я? – удивленно спросила она, глядя на плотную белую повязку, скрывающую глаза.
- Догадался, - ухмылка вышла вполне жизнерадостная.
- А зачем повязка?
- Скоро снимут, - беззаботно махнул он рукой, - а всё же жаль. Я бы хотел сейчас тебя увидеть.
Мышь покачала головой и села на круглую табуретку рядом.
- Насмотришься ещё.
- Ну, хоть за руку можно тебя подержать? – спросил Йорк в своей нагловатой манере.
Мышь фыркнула:
- Это не меня надо спрашивать, а твоего лечащего врача!
- Значит, можно, - авторитетно заявил он, и безошибочно, словно видел через повязку, накрыл её ладонь своей, - потому что очень хочется.
Помолчали. Потом он, поуютнее перехватив её руку, спросил:
- Видела интервью?
- А как же! Раз пять в новостях, и ещё в криминальной хронике – ищут ответственного за тот бардак, что там был.
- Чего искать, - усмехнулся Йорк, - вон она – небось в соседней палате…
- Не в соседней, но близко.
- Мышь, - он внезапно посерьёзнел, - прости меня. Я дурак, каких поискать. Но прости. Ну, пожалуйста.
- И ты прости, - дрогнувшим голосом сказала она и, сама не зная, почему, добавила, - я отдала твоего щенка. Я не хотела, правда…
Он потянул её руку к себе. Прижался губами к ладони.
- Да ладно, - сказал он, - не плачь. Давай я тебе расскажу чего-нибудь весёлое…

- …а был это не кирпич вовсе, а знак свыше. И парень одумался, стал замаливать свои грехи. Правда, в процессе замаливания случайно разбил себе лоб; я уже говорил, что он дурак был? Ну не смейся, ему же больно!! Но в целом, дважды разбитая голова и соображать в его случае стала - не перебивай меня! – вдвое лучше в его случае!! Он исправился, перестал валять дурака, и с тех пор работал диктором на радио. Почему на радио? Да после травмы головы, понимаешь, тяжело на съёмках – на технику всё время натыкался, бедолага…
- Что ты несёшь?! – отсмеявшись, фыркнула девушка, - при чём тут радио?!
Была суббота. А потому Мышь уже с утра заняла дежурную позицию возле хворого актёра, которую (в свободное от работы время) не покидала последние две недели.
Откликнувшись на жизнерадостный смех, в палату заглянула медсестра.
- Герр Энберг? Добрый день. У меня для вас сюрприз.
- Что – градусник?! – в притворном ужасе вопросил актёр.
Дверь распахнулась во всю ширину, явив взору девушки лечащего врача.
- Мне уйти? – немедленно подхватилась она.
- Не обязательно, - сухо улыбнулся доктор, - вас это обрадует, герр Энберг, повязку можно снять.
- Ну, наконец-то! – возликовал Йорк, легко поднявшись на локтях, и подгребая под себя подушку, - уже сил нет ходить с этим мешком на голове!
Размотанный бинт змеиной шкурой упал на покрывало. Йорк часто заморгал, потом пальцами коснулся век, опустил руки…
- Что-нибудь мешает? Болит?
- Абсолютно ничего, - заверил его актёр.
- Можете отправиться на прогулку, - великодушно разрешил доктор.
- Наконец-то! Мышь, мы идём гулять!!!
- В сопровождении медсестры, разумеется, - поумерил его пыл врач, - принесите трость.
- Трость?! – охнула Мышь, не понимая, зачем здоровому крепкому парню понадобились костыли.
- А тебе не сказали? – голос его был удивленным, и кажется, слегка виноватым, - я думал, ты знаешь… то есть. Всё было известно сразу, ещё до того как ты пришла первый раз, и я думал…
- О чём ты говоришь?! – не вытерпев, повысила голос Мышь. Что-то было не так, что-то странное творится вокруг, а ей не сказали…
- Понимаешь, - он обернулся к ней, - я больше ничего не вижу. Совсем.
Широко распахнутые глаза были бледными, почти серыми. Ласково, дружелюбно улыбаясь, на неё смотрел слепец.