Глава 1. Юный господин опять что-то задумал

Англия – фантастическая страна.
19 век – век фантастики. Костры святой инквизиции тлеют, оставляя за собой горки пепла, даруя новую жизнь каждому. Свободную жизнь.
В Англии бок о бок живут самые нищие бедняки, без гроша в кармане, без крыши над головой, и самые благопристойные аристократы, английский бомонд, кружащийся в вихрях пышных платьев на светских балах.
Живя в одной стране, эти люди дальше друг от друга, чем два континента на противоположных сторонах земного шара.
Но Англия – фантастическая страна, и любой нищий, оказавшись в нужном месте в нужное время, может выиграть билет в роскошный особняк, в который теперь ходят на экскурсии такие, как ты.
Только в Англии может появиться на свет религиозный фанатик, который пожелает посвятить жизнь истреблению мерзости в своей стране. Приговаривая: «Боже, храни королеву», он будет разрезать на куски тела женщин, больше всех нуждающихся в защите. Одинокие проститутки, имевшие неосторожность выйти ночью на улицу в короткой юбке и дырявых чулках, от которых стошнит любую настоящую леди. Но, возможно, это будет вовсе не фанатик, борющийся за чистоту своего города.
Англия – фантастическая страна: на месте серийного маньяка, уносящего с места преступления почку проститутки, от которой карман на его брюках пропитался кровью, может оказаться тринадцатилетний мальчик. Обычный мальчуган, которому не вовремя перешли дорогу. Жадный мальчуган, копящий деньги отнюдь не на мороженое. А возможно, это будет вовсе не обыкновенный подросток. Возможно, это будет юный граф, не по годам умный, не в меру жестокий.
Между двумя жестокими людьми нет существенных различий. Между тринадцатилетним бедняком и маленьким амбициозным графом существуют только разграничения по социальному статусу, по ткани, из которых сшиты их одежды, по домам, в которых они живут и по количеству колотого миндаля, которым кондитер присыпает рожок с мороженым. Чтобы разрезать живот беззащитной женщины, не нужно быть врачом, военным или просто человеком, увлекающимся медициной. Достаточно иметь цель, двигатель, который приводит в действие слаженный механизм поступков. А там уже неважно, сколько миндаля в твоем мороженом.
Убивать рано в любом возрасте, но никогда не поздно.
И кто бы мог подумать, что пропитанный кровью карман может быть частью выкройки брюк юного графа, сшитых по индивидуальному заказу, когда он лениво сидел в роскошном кресле роскошной гостиной своего роскошного особняка.
Но, может, хватит об убийствах? Их будет еще много. Перейдем лучше к жестокости, не навеянной средствами массовой информации, к вечным проблемам между сытыми и голодными и межличностным отношениям, с сотворения мира остающимся все на той же планке, которую мы себе установили.
И да, Боже, храни королеву.

- Господин, пора вставать.
- Мкхм...
- У вас много дел, и я позволил себе разбудить вас немного раньше.
- Мкхм?
- Сегодня в вашей почте я обнаружил долгожданное письмо от королевы.
- Вот как.
Дворецкий улыбнулся, резким движением распахнув тяжелые портьеры на окнах, комнату тут же залил яркий солнечный свет.
Граф вяло потянулся на кровати, морщась от резкой смены тьмы на свет.
- Я приготовил вам утренний чай, господин. Это традиционный английский купаж, достаточно крепкий для того, чтобы вы взбодрились и уделили достаточное внимание ее Величеству.
Сиэль фыркнул, и, отбросив одеяло в сторону, он посмотрел на свои обнаженные ноги.
- Смею надеяться, что после очередного предупреждения ты станешь разговаривать со мной, как подобает, иначе я выдворю тебя отсюда.
Дворецкий вскинул удивленные брови, наливая очередную чашку традиционного английского купажа с достаточным количеством кофеина. И так изо дня в день. Дворецкий графа не слишком сообразителен, и ему невдомек, что Сиэлю, как любому тринадцатилетнему мальчишке, хочется чая с молоком и пирожного с заварным кремом вместо этой горькой жижи. Только пускай дворецкий закажет пирожное в лучшей городской пекарне: его собственные пирожные годятся только для подкормки бездомных собак, но никак не для потчевания ими главы дома Фантомхайв. Графу уже доводилось иметь сомнительный опыт знакомства с мучными изделиями его дворецкого. Результат не слишком впечатлил мальчика, он демонстративно сплюнул на персидский ковер и велел «уничтожить это безобразное безобразие немедленно». Более подходящего определения для рукодельных сладостей его дворецкого у Сиэля не нашлось. Дворецкий получил нагоняй, а Сиэль зарекся просить сладкое у такого повара.
Мальчик отпивает немного чая, жидкость тут же обжигает горло, а на языке остается горьковатый вкус заварки. Сиэль задумчиво шевелит пальцами на ногах, разминая затекшие суставы.
- Сколько раз я говорил, чтобы ты поменял консистенцию чая.
Сиэль отрешенно покачал головой. Щека дворецкого нервно задергалась, когда он в очередной раз услышал презрительное «Фу» своего хозяина.
- Что стоишь, как остолоп? Принеси халат и сопроводи в ванную.
- Прошу прощения, господин Сиэль, я думал, вы еще не…
- Сколько раз повторять, чтобы ты не смел называть меня по имени? Не желаю слышать его из твоих уст. Господи, и почему ты окружил меня идиотами?
Мальчик прикрыл глаза, моля небо о терпении.
Дворецкий тут же развернулся, собравшись ретироваться за одеждой юного господина, пока тот не поднялся с кровати, встав не на ту ногу.
Затылок больно кольнуло, перед глазами встала белоснежная пелена, мозг пронзила острая вспышка боли. Дворецкий обернулся, растерянно потирая затылок: у его ног лежал игральный дротик, достигший своей мишени в виде затылка никудышного дворецкого.
- Господин… За что?
План дворецкого «Сегодня все будет идеально» был до основания разрушен его нахальным хозяином, игральным дротиком и чаем, оказавшимся в очередной раз чересчур крепким. Благо, дротик не был смазан ядом, по крайней мере, дворецкий на это надеялся.
- Иди, Кай. Я предпочитаю поскорее приступить к письму королевы и избавиться от твоего общества.

***

Совсем ни к черту. Возможно, дело в том, что раньше я был ребенком и мои критерии отбора прислуги были не слишком высоки, но теперь, когда обстоятельства круто изменились, а моя жизнь сделала сальто-мортале без страховки, я остро нуждаюсь в обновлении запасов сортов чая, зимнего гардероба и штата прислуги.
Я должен сложить полномочия со своего камердинера и найти ему достойную замену, которая будет уметь готовить, обладать манерами, иметь чувство вкуса, а самое главное - эта замена должна будет закрыть свой рот в нужный момент.
Конечно, самым благоприятным кандидатом является Танака, но… Танака слишком стар, Танака слишком много знает… Или, в моем случае, слишком мало.
Кай живет в поместье уже три года, и, как бы он ни был плох в роли моего попечителя, в наших общих маленьких делах он прекрасный соисполнитель. Но для семьи Фантомхайв такая прислуга неприемлема, а я не могу заявиться в Джентльменский Клуб и потребовать выдать мне одного из тамошних камердинеров. К тому же, как быть уверенным, что они не выдадут маленький секрет главы одного из самых влиятельных британских домов? Люди глупы. Они никогда не видят того, что лежит на средней полке, как раз на уровне глаз, но даже среди простых людей обо мне уже говорят…многое. Конечно, ни один из этих паскудных людишек не в силах встретиться со мной лицом к лицу, дабы разрешить все недопонимания. А наш английский бомонд… Право слово, иногда мне кажется, что у нищего с центральной улицы уровень интеллекта выше, чем у всех этих смеющихся-танцующих шутов
Мой титул позволяет мне выбирать прислугу по вкусу, мои увлечения не позволяют мне иметь прислугу вообще. Только кого-то очень верного, того, кто никогда не предаст, не оставит, будет со мной до самого конца. Нужен кто-то, кто будет рад уже тому, что я позволил ему потакать моим желаниям, тот, кто не станет трещать за умеренную плату. А когда он бесследно исчезнет за ненадобностью графу Фантомхайв, его не кинется искать Скотланд-Ярд.
Но даже если я найду подходящего человека, я не могу просто так заменить им дворецкого. Такой фокус я уже однажды проделал с предыдущим дворецким семьи Фантомхайв, уже после того, как лишился родителей… В старомодной чопорной Англии прислуга переходит по наследству к правопреемнику, к наследнику дома, титула, поместья, жизни. Жаль, что я не пошел по стопам отца, но в противном случае на меня бы тоже надели ошейник верного песика королевы и железной цепью приковали бы к будке с табличкой «Англия» и именной подписью внизу. Но я не унаследовал жизнь своего отца - жизнь наследника семьи Фантомхайв. И я счел возможным сменить штаб прислуги, оставив только Танаку из жалости к старческому маразму и в качестве невероятного ценного и не менее молчаливого источника информации. Но для исполнения моих потребностей Танака не подходит, я не слишком-то хорошо был дружен со стариком до инцидента с пожаром, до того, как я умер. Точнее, все считали, что я умер. Слуги немного обеспокоились, когда я не возвращался домой две недели кряду. Они уже собирались расползтись, как крысы с тонущего корабля, когда я на коленях приполз к обломкам величественного поместья Фантомхайв. Пепел, кирпичные руины и кольцо отца – все, что мне досталось, чтобы я никогда не забывал, кто сделал меня таким, как сейчас. Тогда я поднялся с колен, обвел взглядом свою личную Помпею и сказал слугам, что они могут убираться вон после того, как собственными усилиями восстановят поместье. Мне стоило щелкнуть пальцами, и они послушались. Ох, хотя, наверное, дело в том, что перед просьбой я снял повязку с глаза, и они увидели в зрачке печать контракта с преисподней. Печать проданной души, табличку с надписью: «Сдано в аренду», нет, спасибо, я человек конченый, а вас впереди ждет светлое будущее. Если, конечно, вы выполните мой приказ.
Я полностью подавил их волю, и пару недель они существовали в качестве моих рабов, а потом я сжалился и отпустил пташек на волю.
Господи, если я найду нового слугу, у него возникнет столько вопросов… Очередная головная боль, как будто у меня и без этого дел не хватает, вот, например, письмо королевы…

- Черт подери. Я же просил ее не называть меня своим мальчиком.
Сиэль зажмуривается, выражая степень своего возмущения таким оскорблением. Кай стоит по левую сторону от кресла господина. Он опять не внял советам графа о надлежащем положении слуги рядом с хозяином, а Сиэль неоднократно говорил, что он должен стоять по правое плечо от него, быть его правой рукой, опорой, поддержкой. А он говорил…
- Ох, ты только взгляни на это…
Сиэль вчитывается в ровные чернильные строчки, написанные рукой матери Англии. Такие письма королева не доверяет никому, кроме себя. Не самый плохой вариант.
- Королева обратила внимание на убийства женщин из низших слоев общества.
Граф не в силах скрыть довольную улыбку, глаза бегают по строчкам, вылавливая из контекста самое главное – привычка, присущая всем людям, чье время стоит не один фунт стерлингов за час.
«Растерзанные тела женщин…», «Врач-монстр…», «Перерезанное горло, вскрытая брюшная полость…».
Сиэль откинул в сторону письмо, сведя вместе кончики пальцев. Кай хранил гробовое молчание, а продолжать разговор с самим собой мальчику не хотелось, но Сиэлю была просто необходима порция тщеславия.
- Ее Величество желает, чтобы я занялся расследованием убийств двух молодых женщин. Хм… Кай, смогу ли я справиться с этой задачей? Я желаю услышать твое мнение.
В комнате раздается скрипучий голос, слова восхищения цедят, словно через сито для муки.
- Несомненно, господин, нет преступления, которое вы бы не смогли раскрыть.
- Что-то ты не слишком уверенно говоришь о моих победах над криминальным миром Англии.
Сиэль оборачивается, рассматривая окаменелое лицо своего слуги. Кай трясет белокурыми волосами, кончики которых касаются плеч, Сиэль окидывает его презрительным взглядом.
- Тебе нужно подстричь волосы. Джентльмены не должны ходить с такими длинными волосами.
- Я всего лишь дворецкий, господин.
- Ты мой дворецкий. Дворецкий графа Сиэля Фантомхайв. Наклонись.
Сиэль лениво поманил слугу пальцем, взяв со стола нож для вскрытия писем. Кай наклонился к графу, нервно сглотнув при виде ножа.
- Я одолжу.
Сиэль потянул за длинную светлую прядь, ловко срезав податливые волосы. Дворецкий сражу же отстранился на почтительное расстояние от графа.
- Все еще боишься меня?
Граф задумчиво повертел в руках светлую прядь, проводя указательным пальцем по всей длине шелковистого волоса. Его начинала раздражать сегодняшняя молчаливость дворецкого.
- Что вы, господин, как можно.
Кай услужливо поклонился, отступив от графа на еще один шаг. Сиэль вальяжно закинул ногу на ногу, спрятав прядь во внутренний карман пиджака. Кай всегда выбирал для него самые строгие костюмы, которые только было возможно сшить для тринадцатилетнего мальчика. Еще немного официальности, и Сиэль выглядел бы как мальчишка, напяливший отцовский костюм.
Зато себе дворецкий попросил белоснежный фрак, плотно облегающий изящную фигуру, с рубашкой лилового цвета и множеством новомодных оборок. Он выглядел как прислужник Снежной Королевы, как настоящий Кай из детской сказки. Когда Сиэль впервые увидел его, он, недолго думая, предложил ему работу. Кая не пришлось ни долго уговаривать, ни принуждать, он безропотно согласился прислуживать графу. Он выглядел как настоящий принц из сказки, он был оплотом доброты и благодушия, всего того, что Сиэлю так хотелось уничтожить, разбить, истребить, запихнуть в кипящий котел и сварить до костей, подбрасывая хвороста в пламя. Сиэль думал, что изуродовать настолько благообразного человека будет особенно приятно, и граф, как всегда, оказался прав. Пока Кай помогал ему в его небольших начинаниях, граф сидел на королевском троне с чашечкой чая, разбавленного молоком, и наблюдал падение души с Пизанской башни. Он создавал своего слугу по своему образу и подобию. Сиэль уродовал его, толкал на все грехи, которые только можно было выискать в Библии, на все преступления, обозначенные в статутах криминального закона. Покойная мать, узнав, что вытворяет ее сынок, наверняка погрозила бы Сиэлю пальцем, сказала что «убивать нехорошо», но Сиэль ведь не убивал Кая. Ну, разве что его душу, но без расчленения души было не обойтись, Сиэлю было просто жизненно необходимо причинить кому-нибудь ту боль, которую он испытал сам.
Благодаря тому, что его эксперименты раз за разом проваливались, Кай все еще оставался принцем из сказки, только немного поблекшим, словно страницы сказочной книги пожелтели и истерлись от прочтения тысячами глаз, касаний тысячи рук.
Но как бы там ни было, его душа была крайне живучей тварью, она ни за что не хотела умирать. И с этим нужно было что-то делать.

***

Однажды, в то время, когда я работал трактирщиком в одном низкопробном пабе, в наше заведение забрели некие богатого вида господа. Право слово, не представляю, что им могло понадобиться в этой дыре, но за распитием спиртных напитков они беседовали о поэме, написанной Алигьери Данте, рассказывающей об том, как устроен Ад с точки зрения автора.
Малый утверждал, что ад представляет собой девять кругов, куда попадают все грешники после смерти, чтобы мучиться в агонии где-то около вечности.
Так вот, парень, ты ошибался.
Сейчас я в аду. И я пребываю здесь всю свою жизнь. А я живой, понимаешь? Никто не пытался пырнуть меня ножом в темном безлюдном дворике, лондонская полиция не пробовала заковать меня в кандалы, готовя к тюремному гниению, никакая ревнивая дамочка не подсыпала мне яд в вино, чтобы я не достался никому, кроме нее. Ад здесь, вокруг меня, на земле.
Рай – это место, где у человека есть все, что ему нужно, и даже больше. Рай – это грандиозные балы, светские приемы, величественные особняки, это статус господина, это личный штаб прислуги, это большой каминный зал и вечера, проводимые в уютном кресле с бокалом вина в руках. Ноги обязательно должны быть протянуты к огню, за окном должен бушевать ветер, а на коленях должна лежать какая-нибудь живность, желательно из семейства кошачьих. А что еще может быть раем? Куда уж лучше?
Но в этом случае по аналогии с раем должен существовать ад. И он здесь, в лондонских трущобах, где каждый пенни достается с трудом, где на Хэндбери-стрит находят тело проститутки с вырезанной маткой, а рядом бродят облезлые коты, поедая человеческое мясо, чтобы хоть как-то прокормить себя.
Это и есть твой первый круг ада, а, парень?
В таком случае, кто-то же должен здесь гореть, да?
Тогда пусть это буду я.

- Себастьян, где ты был? Я вся извелась. Ты же знаешь, что сейчас опасно выходить на улицу, дорогой.
Женщина, чей голос сочится упреками, подружка Себастьяна, проходит в скромную прихожую, старательно пытаясь ступать только на те доски, которые пока еще не поддались течению времени и не издают мерзкого скрипа под тяжестью живого существа.
- Ох, Мэри, в Лондоне сегодня так многолюдно, все только и судачат об убийствах.
Себастьян опускается перед девицей на колени, прикладывая ладони к ее теплому животу. Скоро он округлится, и Себастьяну придется искать более приличную профессию, нежели попрошайничество. Он совсем не уверен, что ребенок его, но это не избавляет его от обязанностей, в которые входит забота о капризной подружке и о не рожденном пока малыше.
Мэри только на втором месяце, она никогда не была крупной женщиной, и живот едва ли будет заметен еще в течение семи недель. Его невеста пока еще может носить юбки, едва прикрывающие ее округлый зад, чулки в крупную сетку и тугие корсеты, заставляющие её грудь казаться в разы больше, чем она есть на самом деле. Так одеваются девушки из кабака, в котором работал Себастьян, так одевается Мэри Джанет Келли, девица, которую он подцепил в этом самом кабаке.
Себастьян запускает руки под слабо зашнурованный корсет проститутке с улицы, которую он неизменно зовет «своей леди», он гладит мягкий живот, пытаясь обнаружить признаки жизни в материнском теле.
Мэри смеется, легко шлепая его по рукам.
- Перестань, мне щекотно! Мужчины так нетерпеливы…
Она устало вздыхает, наклоняясь к нетерпеливому мужчине, стоящему перед ней на коленях, словно перед королевой Викторией. Их поцелуи всегда смазанные, невнятные, как будто ни один из них не хочет целовать другого, но, следуя правилам хорошего тона, им приходится проявлять нежность в этой форме. Поцелуи всегда долгие, как будто они отчаянно пытаются сделать их более четкими, понятными, приятными.
Себастьян, смеясь, поднимается с колен, подхватывая под руку свою даму, и ведет ее на кухню, грациозно огибая зияющие дыры в дряхлом полу. Вообще-то Себастьян мог бы залатать их в два счета, Мэри рассказывала каждой своей подружке-проститутке, которая готова была слушать, что у ее жениха просто золотые руки, но Себастьян не видел в этом смысла. Их дом и так уже не сегодня-завтра постигнет участь Константинополя, так зачем зря утруждать себя. Когда в Англии дождь, а для Англии это нормальная среднестатистическая погода, Мэри попросту ставит на стол объемные миски, чтобы в них скапливалась вся вода, которая просачивается через дыры и трещины в потолке. Замки на дверях нужны, но не необходимы, по крайней мере, для Мэри и Себастьяна. Парочка всерьез считает, что у них не на что позариться ворам, и они чертовски правы. Стоило бы завести дома кошку, чтобы та хоть как-то нагоняла страх на обнаглевших жирных мышей, которые по ночам бродят кучками в поисках пропитания, но Мэри категорически против, поэтому Себастьян, изловчившись поймать пару живых или подобрать пару мертвых мышей, заботливо подкармливает ими дворовых кошек. На этом фоне брешь в полу не выглядит такой уж большой трагедией, и Себастьян со спокойной душой учится танцам, огибая дыры в прогнившем дереве.
Но Мэри все-таки возражает. Говорит, что через зияющие отверстия в полу скоро можно будет желать соседям снизу доброго утра и передавать соль, не выходя из квартиры.
Себастьян раскрывает дверцы буфета, наблюдая, как упитанные тараканы кидаются врассыпную, когда в их царстве тарелок брезжит неяркий свет.
- Надо же… Где они у нас только еду находят.
Рукавом заляпанной рубашки Себастьян усердно протирает тарелку, избавляясь от слоя пыли и парочки особенно отважных жуков. Налив себе немного похлебки из небольшой кастрюли, молодой человек гордо усаживается на пошатнувшийся под его весом стул, вперив взгляд в свою подружку.
- Не передашь мне лепешки?
Просьба в форме вопроса, но Мэри знает, что на самом деле это приказ. Себастьяну не нужно повышать голоса, не нужно требовать, чтобы получить желаемое. Даже его вопросительный тон голоса обладает магической силой, таким голосом король отдает приказ своему подчиненному, в таком тоне комендант разговаривает со своими солдатами. Про таких говорят, что «он далеко пойдет». Но Себастьян ушел не дальше, чем старуха от своего разбитого корыта. А Мэри продолжает подчиняться ему, просто потому, что Себастьян никогда не повторяет дважды.
- Себастьян…- в изящной женской ручке большая тарелка с горстью пшеничных лепешек, мягко говоря, не первой свежести. – Скоро зима, нам нужно что-то придумать с печью…
Себастьян поднимает на возлюбленную тяжелый взгляд, беря одну из окаменевших лепешек, которую смело можно называть сухарем.
- Мэри ты же знаешь, что я пытаюсь найти работу, но в нашем нынешнем положении это сделать весьма и весьма…
- Но, Себастьян, ребенок…
Мэри инстинктивно сложила ладони на животе, карие глаза наполнились страхом и беспокойством.
Себастьян откусил кусок лепешки, мысленно похвалив себя за успешную попытку сохранить все зубы в целости.
Ведь действительно. Скоро Мэри станет толстой, короткие юбки будут для нее непозволительной роскошью, грудь, и без того пышная, увеличится в объеме, уродливо обвиснув. Волосы не будут кудрявиться темно-каштановыми колечками, потому что она перестанет их завивать, карие глаза потеряют прежний блеск, алые губы превратятся в невыразительный рот, созданный лишь для поедания пищи, но никак не для страстных поцелуев или первосортного минета какому-нибудь богатому господину.
Раньше они жили в крохотной подвальной комнате с семьей таких же бедняков, как и они. Ох, простите, несостоятельных граждан, социальный статус которых был равен положению Мэри и Себастьяна. На улице стояла ранняя осень, то время, когда сезон дождей еще не начался, а температура воздуха парадоксально поднимается на порядок выше, чем в самый разгар лета. В подвальчике всегда было тепло и уютно, через узкие окна они, посмеиваясь, наблюдали за ногами прохожих, топчущих своими ботинками лондонские улицы. Мэри в то время была особенно соблазнительна, Себастьян еще работал в пабе, соседская семья делилась с ними всем, чем могла, и это укрепляло их надежду в скорую свадьбу, пышное платье, бархатный фрак, и веру в то, что мечты сбываются.
А потом эти самые мечты, не выдержав испытаний бедностью и семейным бытом, ретировались в неизвестном направлении, оставив за собой каморку на чердаке, беременную подружку-шлюху, колонию мышей и дивизию тараканов. Мечтать хорошо, когда у тебя есть деньги. Во всех остальных случаях предаваться полету фантазии по крайней мере глупо.
Себастьян, немного помолчав, отворачивается к запыленному окну, в которое еле пробивается мягкий розоватый свет, означающий конец еще одного бесцельно прожитого дня.
- А что я должен, по-твоему, делать? Может, предложишь мне с тобой пойти работать?
Мэри отводит взгляд, рассматривая предзакатные краски.
- Я говорила не об этом…
Раздается громкий звон, когда ложка падает в железную миску.
- Если бы не ты, я бы мог беспрепятственно найти себе работу. Кто возьмет трудиться жениха уличной девки?
Мэри долго вглядывается в лицо Себастьяна, пытаясь отыскать в нем хоть каплю сожаления о брошенных словах.
- Возможно, тебе действительно стоит пойти на улицу, если ты не в состоянии подыскать себе нормальную работу.
Себастьян раскидывает руки, словно для объятий, и громко смеется, запрокинув голову.
- Ох, Мэри, а свою работу ты уже не считаешь нормальной?! Когда же ты перестала так думать? Когда я год назад стоял перед тобой на коленях, умоляя тебя не выходить больше на улицу? Или когда тебя обрюхатил один из тех жирных ублюдков, которым ты отдаешься за пару десятков фунтов?
Себастьян думал, что она заплачет. Или хотя бы спрячет лицо в ладонях, делая вид, что плачет. Тогда бы он сразу ее бросил, оставив ее прозябать в этих трущобах вместе с ребенком. Но Мэри не зря была его возлюбленной. Эта женщина никогда бы не позволила себе слез, считая их самым низменным проявлением слабости. Так-то. Она могла уйти с первым попавшимся мужчиной, заплатившим ей требуемую сумму, не считая это слабостью, но слез с таким же успехом можно ждать от толстой напуганной крысы, метнувшейся сейчас в дальний угол комнаты.
Мэри поднялась из-за стола. Схватившись за живот, она согнулась пополам, крепко сжав зубы.
- Черт!
Себастьян устало поднялся, и, обогнув стол, он бережно поднял женщину на руки, уверенным шагом двинувшись в спальню.

***

Вообще-то я внебрачный сын старушки Виктории, только она об этом не знает. И никто об этом не знает, а я не желаю делиться с первым встречным секретами о тонкостях крови, которая течет в моих венах. Как бы там ни было, когда я накоплю достаточно денег, чтобы принарядиться во фрак, я подойду к мамочке на каком-нибудь особо важном светском мероприятии и заключу в объятия мать всей Англии, по совместительству - мою родительницу.
А чем я хуже любого джентльмена во фраке? Чем я хуже тех «людей из высшего общества», которым едва ли не каждый день отдается моя Мэри? Почему я не могу оказаться потерянным сынишкой надежды и опоры Англии? Разве я не могу сидеть на ее троне, величественно глядя в светлое будущее своей страны?
Я всегда считал, что крысы – не самые лучшие товарищи, а дом, в котором я живу, жизнь, которой я живу – всего лишь вынужденная остановка на пути к золотым Альпам, океанам вина, лесу красивых женщин. Ну, последнее у меня не особенно в дефиците. До того, как я связался с Мэри, у меня было не меньше женщин, чем у какого-нибудь дворянина, карманы которого при ходьбе звенят, набитые золотыми монетами. Наверняка природа не зря одарила меня такой роскошной внешностью, хотя я совсем не похож на старушку Викторию. Наверное, в молодости она была той еще проказницей и шалила со всеми красивыми джентльменами, отсюда и я, ее прекрасный сын, Себастьян Михаэлис.
К сожалению, по катастрофической ошибке природа не наградила меня более ничем, кроме внешности. Чертовски несправедливо! Когда Господь раздавал счастье, везение, честность, доброту, простодушие и прочий недостойный внимания бред, я отошел полакомиться булочкой с карри от компании «Фантом». Довольно сложно поддерживать свою красоту, живя в нищете. Сложно конкурировать с обеспеченными юношами, которые, кажется, никогда не стареют. Я как-то совсем уже не мальчик, и дамы, с которыми я мог бы общаться, должны бы быть соответствующего возраста. А чем старше становятся женщины, тем больше они деградируют, становятся слишком умными, не в меру подозрительными, чересчур искушенными. А мой опыт общения с настоящими леди такой же нищенский, как и мои сбережения, хранящиеся в бархатном мешочке под нашей с Мэри кроватью. В один прекрасный момент эти поумневшие женщины перестали водиться с таким, как я. Я был нужен им в семнадцать, когда они были готовы поверить, что я способен свернуть для них горы, ага, сейчас, только выйду на минуточку. Также моя популярность была значительно выше в пятнадцать, когда я очаровывал их своей хрупкостью и старой потертой одеждой. Или еще в тринадцать, когда они умилялись изящности маленького демона, который длинными речами убеждал их, что «ему совсем не рано, и он уже все знает про это ваше сладенькое». А когда мне перевалило за двадцать, все мои старые добрые знакомые вышли замуж за достопочтенных господ, отвергнув «недостойного подлеца».
И теперь я с Мэри. Моей милой Мэри двадцати шести лет от роду, Мэри, в животе которой зреет плод чужой любви, Мэри, которая тоже начинает деградировать так же, как все эти дамочки с балов.
Она стала чересчур подозрительной, но мне приятна ее ревность, приятно осознавать, что она полагает, что я еще кому-то нужен. Я даже иногда подогреваю ее интерес к моим грязным делишкам, приходя домой на час позже обычного или сильно напившимся. Мэри не учла, что в мои двадцать четыре я уже не нужен ни одной стоящей леди, а старые госпожи не вызывают у меня желания затащить их в койку. Но это еще один мой маленький секретик, я никому не скажу о том, что уже давно интересен лишь дворовым шлюхам, а состоятельные дамы бросают на человека с улицы лишь томные взгляды из-за его необыкновенной красоты.
Вообще-то я был не против, чтобы Мэри стала моей женой. Господи, говорю как тринадцатилетняя девица, которой предлагает обручиться барон Мюнхгаузен. Но правда в том, что инициатором нашей «помолвки», включающей в себя покупку новых чулок и распитие честно украденной бутылки виски, была действительно Мэри. Будь моя воля, я бы ни за что никогда не женился. Это абсолютно не моя стихия, вот эта ваша свадьба. Я вовсе не желаю быть поскорее повязанным по рукам и ногам, я не хочу, чтобы эта женщина носила мою фамилию. Поэтому я испытал значительное облегчение, когда ее обрюхатил какой-то ублюдок. Я получил еще один повод отсалютовать ей бокалом, полным ворованного виски, и скрыться в неизвестном направлении. Но я этого не сделал. Черт подери, наверное, я действительно люблю ее…
Мою маленькую Мэри, я люблю ее, когда она стоит у плиты, а не орудует ртом между ног очередного клиента. Я же просил, просил же ее бросить это… Я отчетливо помню момент, когда я стоял на коленях и отчаянно умолял её… Так, все, не желаю вспоминать минуты своего позора. Где это видано, чтобы мужчина преклонялся перед женщиной, ты бы еще встал на колени перед каким-нибудь несносным мальчишкой, возомнившим себя настоящим графом. В общем, Мэри так и продолжила зарабатывать на жизнь своей пышной грудью, ротовым отверстием и еще кое-чем, не будем углубляется в подробности женской физиологии.
А теперь у нее вырастет живот, появятся жировые складки, она не сможет работать, и на что мы, спрашивается, будем жить? Хотя, возможно, и есть извращенцы, которые очень даже не прочь покувыркаться с пузатыми девками, но их количество значительно уступает тому наплыву клиентов, который был до ее беременности. И что нам делать? Ни один толковый предприниматель не возьмет меня к себе на работу, с моей-то репутацией героя-любовника, по совместительству жениха беременной проститутки. Пару лет назад я заметил такую вещь, что слава – штука недолговечная, но репутация остается с тобой до последнего гвоздя, вбитого в крышку твоего гроба. Она опережает тебя, заранее нашептывая работодателям, что таких, как я, на работу лучше не брать.
И что нам делать?
Моя милая Мэри скоро родит мне ребенка (надеюсь, это будет мальчик) а мы продолжаем жить на чердаке с полчищами грызунов и таборами насекомых, и жизнь не предвещает мне «этого вашего сладенького» еще очень долго, примерно до последнего гвоздя, с любовью вбитого в деревянную поверхность гроба.

Дворецкий обеспокоенно наблюдал за манипуляциями Сиэля, судорожно пытавшегося вернуть себе зрение.
Услышав голос дворецкого, господин хмыкнул.
- Кажется, процесс ускорился.
Дворецкий нервно сглотнул, для него слова господина не предвещали ничего хорошего. В следующую секунду Кай обнаружил, что стоит к кровати хозяина непозволительно близко, упираясь коленями в мягкую перину. Он непроизвольно отступил на шаг, когда у господина начался очередной припадок беспомощности. В последнее время такое случалось все чаще. Сиэль закрыл ладонью правый глаз, тихо взыв от своего бессилия.
- В чем дело? В чем, черт подери, дело? Не так… Должно быть не так…
Кай отвернулся, как будто увидел что-то неприличное. Он знал причины этих истерик: однажды Сиэль сам рассказал ему…

- Господин, прошу, успокойтесь, я уверен, что…
- Заткнись!
Сиэль остервенело пнул тяжелый дубовый стол. Теперь к боли в горле, груди и душе прибавились пульсирующие болезненные ощущения в ноге.
Кай начал думать, что его господин совсем рехнулся со своей весьма необычной работой и оригинальным досугом. Господин бездумно мерил шагами комнату, поминутно пихая в рот пальцы. Сначала он обгрызал ногти, но через пятнадцать минут, когда весь запас роговых пластинок был исчерпан, он принялся обкусывать мягкие подушечки пальцев, выгрызая отпечатки.
- Я же все сделал так, как положено. Не понимаю. Почему это началось?
Внезапно господин остановился, сплюнув на ковер очередной кусок кожи, и уставился на своего слугу. Кай не думал, что Сиэль вообще замечает его присутствие, и был немного удивлен, когда господин удостоил его вниманием. Дворецкий потупил взгляд, опустив голову. Светлые пряди непослушно упали на лицо, скрывая его выражение.
Сиэль, не отрываясь, смотрел на него. Приоткрыв рот, он мягко водил пальцами по своим губам, и теперь они выглядели так, будто он вздумал накрасить их красной помадой. Мальчик непроизвольно облизнул влажные губы и, почувствовав металлический привкус во рту, удивленно посмотрел на свои руки.
Вид окровавленных пальцев отрезвлял лучше любых слов, Сиэль тут же вышел из буйного транса.
Он поднял удивленный взгляд на своего слугу.
- Они в крови? В моей? Как будто я опять убил кого-то? Себя?
Какие неправдоподобные вопросы для тринадцатилетнего ребенка. Мальчишка его возраста должен был плакать, но Сиэль был мальчишкой только снаружи. И, похоже, он был не в курсе, что уже давно мертв.
Кай решительно подошел к хозяину, резко притянув его к себе, мягко провел рукой по его волосам. Его господин нуждался в защите, и Кай с удовлетворением отметил, что Сиэль с готовностью принял его ласку, уткнувшись в лацканы пиджака.
Позже он приготовил господину молоко, щедро разбавленное бренди, бережно забинтовал поврежденные пальцы, уложил господина в кровать и готовился оказать молчаливую поддержку, фривольно усевшись на край постели.
Сиэль бездумно смотрел в стену, машинально поднося к губам разбавленное молоко.
- Как я могу бороться с тем, чего не понимаю. – Сиэль не спрашивал, он утверждал. Он вообще, скорее всего, разговаривал с собой. Ему всегда было приятно поговорить с умным человеком. – Я даже не понимаю, с чего начать эту борьбу, какие методы использовать. Как будто я иду против непреодолимой силы, плыву против течения. Это похоже на болезнь, которая неумолимо развивается, пожирая меня изнутри. Черт подери, это и есть болезнь. Как будто я добровольно подставил вену для инъекции пневмококка. Я должен найти лекарство против смерти в кратчайшие сроки. Я же не могу умирать. У меня столько дел, нужно отомстить, еще стольких нужно убить…
- Вам не стоит сейчас думать о работе.
Кай внимательно наблюдал, как его господин переводит на него взгляд, наполняющийся теплотой. Он улыбался. Впервые за три года.

Сиэль слепо прищурился, посмотрев на дворецкого так, словно впервые видел эту подозрительную личность в своем доме. Его пальцы хаотично блуждали по простыням, но голос был тверд.
- С утра готовь экипаж. А теперь – вон отсюда.
Дворецкий вежливо поклонился, соглашаясь со всем, лишь бы поскорее убраться из этой комнаты. Подхватив подсвечник, он бросил на беспомощного ребенка взгляд, полный жалости, поспешно удаляясь из спальни.
С ним живется, как на пороховой бочке: невозможно угадать, что он выкинет в следующий момент.
Господин хранит под подушкой револьвер, отчаянно ища защиты в куске металла.
Хозяин никогда не улыбается, даже в те моменты, когда его назойливая невеста позволяет себе прижаться к нему немного интимнее, чем положено по статусу. Так иногда хочется посвятить настырную девчонку в тонкости его работы, заявив: «Он женат на своей королеве, милочка». Любовь всей его жизни – это не абы кто, а сама Ее Величество.
В подвале господского поместья на полу начерчена пентаграмма, которую регулярно топчут своими маленькими ножками насекомые.
У господина слуги не в своем уме.
Женщина, использующая винтовку по ее прямому назначению и в то же время неспособная ровно постелить скатерть.
Безмозглая деревенщина, которая может погубить даже кактус. Зато деревенщина вполне способна поднимать тяжелые предметы и кидать их в непрошеных гостей.
Экс-комбатант, активно использующий огнемет в быту.
Чокнутый старик, который…который пьет чай.
Наш господин бездушен, он без души он отдал ее в добрые руки, практически ничего не взяв взамен. Тогда это казалось единственным выходом, а теперь…теперь он умирает. Маленькое тело разлагается на чужих глазах, в то время как его собственные неотвратимо слепнут.
Наш господин разговаривает со жнецами, читает перед сном гримуар и пьет подогретое молоко с бренди.
У господина есть маленький чемоданчик, в котором он хранит хирургические принадлежности, а в вышеупомянутом подвале на полках расставлены банки с заспиртованными органами, которые пришлись ему по вкусу. Вот так-то. Кто-то коллекционирует монетки, кто-то собирает марки, а у нашего господина крышу сносит от человеческой анатомии, он предпочитает изучать ее в деталях.
В шкафу господина есть пара рубашек, с которых никак не удается свести брызги крови. Досадно.
Наш господин обожает читать про себя на первых полосах газет, у него, похоже, комплексы. Ему нравится, когда люди восхищаются им, его поступками. А лютую ненависть он считает крайней формой восхищения. У него точно комплексы.
И вот я, простой парень, с изящной красотой и тонким душевным устройством, оказался бок о бок с этими, с позволения сказать, людьми, которых даже в нормальный дурдом-то не возьмут. Нормальный дурдом. Боже, что я несу. Долгое обитание в этом рассаднике невменяемости берет свое.
Так можно жить, так невозможно не свихнуться.

***

Наверное, это и есть мой удел.
Одиночество - тоже своего рода болезнь, и она не всегда лечится обществом другого человека. И я сочувствую людям, которые страдают ею.
Я раньше как-то не задумывался над этим чувством. Хотя скорее это какое-то тягучее ощущение. Боже, и насколько же слаб человек, если его может убить что-то, что даже не состоит из материи. Ты не можешь прикоснуться к одиночеству, зато оно всегда готово принять тебя в свои объятия. Но есть и те, кому это нравится. Нравиться быть с собой наедине. Я один из них. По крайней мере, я раньше так думал. А теперь… Ну же, Себастьян, и что же изменилось теперь? Неужели о себе дает знать возраст и ты уже не прочь опереться о хрупкое женское плечо? Видимо, так оно и есть, иначе я бы никогда не стал сидеть здесь с этой невинной девчушкой.
Пристальный испытующий взгляд прожигает меня насквозь, я нервно оглядываю свою голую грудь, проверяя, не начинаю ли я дымиться. Черт, я же уже все сделал, что ей еще надо? Ах, да, романтика…
Поманив ее пальцем, я расслабленно откидываюсь на подушки. Она кладет голову мне на грудь, и я рассеяно перебираю светлые волосы.
- Ты бы мог остаться еще на немного?
Я неопределенно фыркаю.
- Боюсь, что нет.
Надо отдать ей должное, несмотря на то, что я был довольно груб, она выглядит вполне довольной и даже не плачет. Я как-то перестарался.

Сиэль поморщился, положив печенье обратно в банку – есть мигом расхотелось.
- Так вот что это.
Гробовщик оскалился в полубезумной усмешке, реакция на его диагноз была в точности такой, какую он ожидал. В конце концов, никто не хочет знать, что умирает заживо. И никто не сможет остаться равнодушным к этой маленькой неприятности. Даже тринадцатилетний граф, изучающий анатомию по мертвым телам уличных проституток, кровью которых он поит свои хирургические инструменты. Надо же графу хоть в чем-то демонстрировать свою власть, почему бы не поубивать всех, кого он считал недостойными жить на этой земле?
На самом деле у графа просто комплексы. Он заигрался в свои металлические игрушки, ему бы уже давно пора понять, что убийство других не делает его живее. Хотя, надо отдать ему должное, он и сейчас, умирая изнутри, пытается спасти свою дивную задницу. Почти мертвый, немножко живой.
- Ну? – Сиэль требовательно посмотрел на своего собеседника. – Говори.
Гробовщик противно захихикал, и граф закатил глаза, ожидая очередной припадок высокопарной словесности, базирующийся на мысли «маленький, глупый-глупый график».
- А что вы сами об этом думаете, господин Фантомхайв?
- Не томи, мясник.
Гробовщик недовольно цокнул, уголки его губ тоже опали. Граф отказывался признавать его работу искусством.
- Вам нужно поместить свою силу в другое тело.
- Я это и пытаюсь сделать, идиот!
Сиэль со звоном поставил склянку на крышку ближайшего гроба. Мерзкий паук, вальяжно расположившийся на лакированном дереве, тут же заторопился подальше от разъяренного графа.
- Значит, найдите другое тело.
Сиэль закусил губу, оценивающе взглянув на гробовщика. А что, неплохой кусок мяса в мясной лавке под названием «Лондон»… Сгодится.
Гробовщик оборвал течение его мыслей.
- Я вам не подойду, я слишком ценен для этой работы, граф, увольте. Возьмите какого-нибудь простачка, который с радостью согласиться служить вам.
- Болван! Кто мне захочет служить? Мне, Сиэлю Фантомхайв? Ты в своем уме?
- Но штат прислуги вы же как-то умудрились собрать. Найдите еще одного отчаявшегося человека и превратите его в свою жертву. Понимаете где в этой фразе главное слово, господин?
Сиэль задумчиво кивнул, подперев рукой подбородок.
- Отчаявшегося.
- Да. Ваш дворецкий не желает вам служить. А я вам с самого начала говорил, что он не подойдет, и вообще…
- Да понял я, понял.
Сиэль раздраженно шикнул, схватив с крышки гроба недопитый чай, лишь бы чем-то занять руки.
- Избавься от него, Сиэль.
Сиэль вскинул бровь, криво усмехнувшись.
- Не фамильярничай. Ты в очередной раз был прав, да-да, ты умен и проницателен, несомненно.
Гробовщик привычно улыбнулся, и прохлада в его голосе исчезла. Он был нужен графу, а Сиэль был нужен ему.
Кому-то нужно будет закопать графское тело в аккуратно вырытую ямку.
Чем-то нужно набить самый красивый гроб в похоронном бюро.
Нет ничего лучше взаимовыгодного сотрудничества.

***

- Но я думал, что в благородных семьях, – я скептически ухмыляюсь: человек, который хочет взять меня на работу, значительно уступает мне в возрасте, я могу себе позволить ухмылки, – по типу вашей, слуги переходят от отца к сыну.
- Сначала Бог создал землю, потом он постарался и создал слуг. И уже потом они начали переходить по наследству, дубина ты стоеросовая.
Я непонимающе смотрю на него, но, похоже, благородный господин не из тех, кто объясняет вещи, которые ему кажутся очевидными. А я все никак не могу связать Бога, землю, наследство и слуг. Все, как он сказал. Дубина. Стоеросовая.
Он недовольно цокает, совсем по-детски, что на корню не вяжется с его возрастом.
- А если у меня никогда не было слуг? Должен я откуда-то их взять? А если все наследство досталось моему старшему брату, который не шлялся по лондонским улицам, беседуя с нищими, а сидел дома и подсчитывал прибыль от преемства? А если мой дворецкий случайно не справился со своими обязанностями и случайно умер?
Я обвел взглядом карету настойчивого мальчишки. Сиденья обиты фиолетовым бархатом, стены гордо лоснятся атласными тканями, отражающими солнечные лучи, которые проникают в карету через большие окна с резными вставками. Все, как он сказал. Только мысль о случайной смерти мне не нравится.
- Вы правы. Но тогда вам нужен человек, обладающий специальными навыками. У меня таких нет.
Женственная рука стискивает рукоять коротенькой трости. Я совершенно уверен, что у мальчика нет проблем с ходьбой, он чеканит шаг, как гвардеец из придворного дивизиона его величества. Скорее всего, трость просто придает ему решительности. Например, он может ударить ей по голове. Меня.
И когда это у меня появились аналитические способности?..
- Тебе очень хочется побираться на улице, вместо того, чтобы пожаловать ко мне в поместье. Так?
- У вас есть поместье?
- Отвечай на мои вопросы, крыса церковная.
Похоже, я начинаю его раздражать. Дети просто очаровательны, когда начинают играть во взрослых. Я предусмотрительно отодвигаюсь подальше, косясь на стиснутую в руке трость. Я взвесил его слова, украдкой оценивая тяжесть рукоятки.
-Пожалуй, я хочу пожаловать к вам в поместье, но…
- Как тебя зовут? Чем ты занимаешься? Ты веришь в Бога?
Я удивленно поднял на него глаза. Человек, завернутый в дорогой плащ, один глаз закрыт повязкой, на руках длинные женские перчатки, тонкие пальцы украшают массивные кольца, подобранные явно не по размеру. Должно быть, фамильные. Так значит, у него все же было наследство. Это заставляет задуматься о случайной смерти случайного дворецкого.
Имя? Род деятельности? Вера в Бога? Парень, ты не похож на того, кто три раза плюет через левое плечо.
- Я не тот, кто сможет прислуживать вашей семье.
Трость угрожающе закачалась.
- Я – Сиэль Фантомхайв.
Предательскую улыбку я подавить не смог.
- Детские игрушки и сладости? Как я сразу не догадался.
- Ты вообще не блистаешь интеллектом, как я понял из нашего разговора. К тому же отказываешься от такого щедрого предложения.
Он театрально вздохнул, откидываясь на фиолетовый бархат.
- Но почему я?
- У меня страсть к бездомным щенкам и церковным крысам.
Он бросил на меня язвительный взгляд. Сиэль. Сиэль Фантомхайв. Компания «Фантом».
Состоять на службе у капризного ребенка, карманы которого набиты золотом?
- А если я не справлюсь?
На детское личико легла тень, он опустил глаза, обращаясь к своим ботинкам.
- Все люди подвержены течению реки. Но ты в лодке, и у тебя есть весла.