Когда я был маленьким, у меня была куча женщин, мамины подружки: беленькая, чёрненькая, лысенькая и моя любимая, — с голосом. И мама — с террасой.
Не буду живописать их жизнь: понятно же, что дерьмо. Жизнь всех женщин, что я знаю, полнейшее дерьмо. Я даже много думал в детстве на эту тему. Пытался придумать для них альтернативный мир. Или поправить этот. Но они из него, улучшенного, изворачивались и уходили. Они очень самостоятельные, что касается превращения своей жизни в непролазное болото.

Я познакомился с дочерью моей любимой певицы. Не то, чтобы я с ней был не знаком. У нас на побережье это невозможно. Все знают всех. Тем более, мы все, дети подружек, знакомы давно и прочно. Но к Роззи я подошёл, когда мне было четырнадцать. А это вполне осознанный шаг. Я ещё думал, не назвать ли мне её полным именем: Розамунда. Ну, чтобы раз и навсегда установить дистанцию, я ж не собирался с ней встречаться, я собирался с ней дружить и контролировать её шаги по не превращению хотя бы её жизни в дерьмо. Я думал (с детской жестокостью), что жизнь маминых подружек всё равно давно слита в унитаз (они так сами говорили), а эту Розу я ещё смогу спасти.

Я придумал план, как втереться в доверие, но ничего не понадобилось. У меня были опасения насчёт непонимания моих целей, но ничего не пришлось объяснять.
Мы все в нашем розовом детстве летом ходили в шортиках. Но сейчас я был в полных брюках (я же пошёл осуществлять план). Поэтому, Рози, представившись: «Зови меня Сирена или Сирень!», — направилась, как я понял, к моему дому. «Переоденешься!» — Объявила она, обернувшись, и протянув руку. Я подал свою. Чтобы её не зависла в воздухе... Она меня удивила.

***

У Роззи было много подружек, то есть, у Сирены. Она сдёргивала какую-нибудь с парапета на набережной или забирала с детской площадки на пляже и уводила кормить мороженым или кальмарами, или мидиями, или чего она там сегодня хотела...
Я, разумеется, поинтересовался, где она берёт деньги? «Мама даёт, где ещё я могу брать деньги? Она живёт лучше многих. Вот и мне перепадает...»
А на мои долгие завуалированные вопросы о подружках: «Я считаю, что нафига мне такая подружка, которую нельзя потрогать? Взять руками, обнять за талию... Ну, ты понял..? Те, что не выдерживают контакт — не едят мороженого!» Сирена старше меня на два года. Ей шестнадцать, и это моя основная проблема. Я такой маленький иногда.
— Ты понимаешь, что ты их совращаешь?
— Нет. Любовь не купишь и не продашь. Я их подкармливаю. Кстати, Лера и Надя, когда я их выбираю, платят сами за себя. Лера всегда ест то же, что и я. А Надя пьёт фрэш. Пять стаканов бывает! Но они с удовольствием со мною общаются.
— А почему ты не берёшь... Почему вы не ходите вместе?
— Эти дуры ревнуют. А теперь ещё и к тебе.
— Но я же с тобой не хожу!
— У тебя нет денег. А платить за тебя я не буду.
— Я бы и не взял.
— Вот поэтому и не буду. А так я могла бы. Но не подумай, что предлагаю. Нет, я тебя прогоню, если согласишься.
— У тебя — ни одного шанса.
— Вот видишь, а ты говоришь – совращаю. Всё уже сделано до меня!

***

Тётя Джилл... Я чувствую себя особой, приближённой к императору! Я называю маму Сирены как сын её подруги, а не как мальчик дочери: Евгенией Андреевной. Но встречаюсь с нею гораздо чаще, чем с маминой подругой.
— Тётя Джилл... Я слышал, как ты поёшь, вчера...
— Тебе не понравилось, я вижу? — Насупилась. И отвернулась.
— Не то, чтобы не понравилось, я с детства люблю твоё пение, но... — Она посмотрела устало на меня. Безнадежно. — Вот это слово «бараночки»... Ты бы его потренировала дома отдельно...
— Милый Ромик, я тренировала... А как микрофон в руки возьму...
— Тётя Джилл, тогда ещё проще! — Её взгляд не перестал быть уставшим. В глазах не засветились огни. Но в утомленных глазах затеплилась какая-то надежда... — Пропусти это слово! Спой его про себя. Они сами его за тебя споют. А ты уже дальше — про саночки!
— Спасибо, Ромчик! Как всё просто! Спасибо, милый...

----

Сирену я так дома и не дождался, пошёл искать её на набережную.
— Чем займёмся сегодня?
— Пойдём смотреть концерт твоей мамы...
— Ещё чего? Пусть сама позорится!
— Сегодня её ожидает триумф! Я видел, как она дома репетировала. Триумф. Я не хочу пропустить.
— Значит, ты пойдёшь сам, если я откажусь?
— Конечно.
— Пойдём. Не собираюсь себе отказывать в привилегии провести и этот вечер с тобой! — Я долго разглядывал её лицо, фигуру, руки и даже, сегодня, сандалии, а не кроссовки, пытаясь понять, как именно это было сказано, с какими чувствами?

----

Да, мы увидели триумф. Сегодня тётя Джилл была не только штатной певицей побережья, но и актрисой! В первый раз, когда она пропустила «бараночки» только Сирена тихо вскрикнула, а толстая, лоснящаяся и лысая публика ничего не успела заметить. Но во второй раз, они уже прислушивались — не показалось ли. И подпели! Нельзя же слово из песни выкидывать! А Джилл выкидывала! Весь вечер. Выбирала, теперь уже специально, и выкидывала. Столько заказов на самые извращённые песни! Столько чаевых... Народ гулял. А уж как начальство кабацкое обрадовалось. Гулянка ни с того ни с сего!

***

Тётя Джилл захотела купить мне велосипед. Но я взял деньгами. Я пригласил Сирену в кафе и пил фрэш, и ел фаршированного кальмара. И я попросил один бокал белого вина разлить в две посудины: «Понимаете, мы же ещё маленькие, нам нельзя напиваться. Одного бокала на двоих и то много будет!» Официантка офигела от моей наивности и принесла. А я хищно улыбнулся Сирене. Она сделала этот взгляд! Она посмотрела на меня, как на Леру, как на Надю.
Вот, собственно, я и превратил её жизнь в дерьмо.